Драбблы с поцелуями

— Мы сделали это! — вопит Гэвин, вскидывая руки в триумфе, пока корабль трясется под его задницей, устремляясь к звездам, — кто божественный механик, а? Кто? Он чувствует себя пьяным — окончательно и бесповоротно, и это все адреналин, точно, потому что чертов корабль в любой момент может вокруг них развалиться, а в открытом космосе даже ксеноморф долго не протянет, не то что Гэвин, — но зато они смогли сначала выжить, потом опять выжить, а потом отвязаться от родичей Коннора и, возможно, снова выжить, но тут Гэвин не уверен: хер поймешь, чего родичи Коннора хотели, Гэвина прикончить уж точно, а вот Коннора вряд ли. Но Гэвина никто не прикончил, и вот он тут, поднял корыто в воздух, и Коннор с ним. Разве не круто? — Кон? Коннор будто не разделяет ликования — пристально смотрит в иллюминатор, цепляясь когтями за спинку кресла, — но ликования Гэвина легко хватит на двоих. В тусклом свете аварийных ламп Коннор кажется ему ослепительным, и это точно адреналин, но Гэвин любуется, глаз не может оторвать: каждым гладким изгибом, и матовым блеском брони, и темными глазами и заостренными ушами, которые хочется облизать или прикусить прямо сейчас, и когтями, которые — Гэвин знает — пробивают даже броню ксеноморфов, даже металлические переборки, но касаются его кожи с такой нежностью. Сердце глухо бухает в груди. Он меня сожрет, думает Гэвин, хотя вообще-то ксеносы не жрут людей, но ради меня он сделает исключение. Ну и похер, думает Гэвин. — Эй! — протянув руку, он обхватывает пальцами хвост Коннора — ближе к концу, где он узкий, прямо перед лезвием, но снизу броня все равно кажется тоньше, не такой плотной. — Эй… Коннор не выдергивает хвост, и теперь его взгляд на Гэвине — внимательный, пронзительный, глаза светятся в полумраке, — и мгновением позже Гэвин уже на ногах, а двумя мгновениями — они жадно целуются, будто бы в первый раз, и Гэвину кажется, он сам сейчас может сожрать Коннора, легко, и если он себе изрежет все губы и язык об эти бритвенные зубы, то и наплевать… Язык Коннора протискивается ему в рот, длинный, подвижный, и Гэвин стонет от острого возбуждения и другого чувства, которое он не стал бы пока называть любовью, но и вожделением уже назвать не может. Их бедра прижимаются друг к другу, притираются таким привычным движением, будто они всю жизнь этим занимаются, и у Гэвина уже стоит, а через секунду он понимает, что Коннор тоже далеко не равнодушен к происходящему. — Думаю, — выдыхает он, с трудом разрывая поцелуй — всего на одну секунду, — думаю, нам лучше пойти в каюту.