Реддл: История крестражей

Три недели спустя, середина декабря 1944 года.

У Адрияны были полные губы и толстые черные косы. Антония с ее соломенными волосами и прозрачной кожей терялась на фоне подруги. К тому же Адрияна умудрилась раздобыть ярко-синее шерстяное платье, а второй девушке приходилось довольствоваться выцветшей клетчатой рубашкой и серой юбкой. И все же если б Джордже понадобился мой совет, я указал бы на Антонию. Да, как и большинство женщин в этой восточноевропейской стране, она была невысока; к тому же за весь вечер произнесла едва десяток фраз, делая вид, что следит за танцующими, и лишь изредка взглядывая на меня и Джордже. Но когда мой взгляд встречался с взглядом ее серых глаз, я чувствовал глубину и стойкость, разбуженную силу, которая помогла ей пережить ту боль, что принесли последние годы. Но Джордже было девятнадцать, и к запалу юности добавилось вино: его знакомые волонтеры, работавшие на севере Белграда, нашли под завалами почти нетронутый подвал музыкальной лавки. Здесь был песочный пол, и пахло сыростью, но в ящиках лежали пластинки со всего света и несколько бутылок спиртного, а в одном из общежитий нашелся сносный граммофон. Джордже, с которым мы восстанавливали взорванные дороги в южном пригороде, уговорил меня составить компанию и на ночь глядя протащиться через весь город ради пары танцев. И вот, Джордже приглянулась яркая, смешливая Адрияна. А Адрияне приглянулся Стеван. То есть я. — Куда ты все рвешься? — Джордже попытался перекричать шум и музыку. — Стеван, полчаса, клянусь, только полчаса, и все закончится! — Послушай, — я поднялся со скамьи, — нет нужды уходить из-за меня. Оставайся, сколько хочется. — Но ведь мы... — Джордже, отстань! — встряла Адрияна. — Разве не видишь? Он влюблен. — Чт... — Влюблен? — Я не влюблен. Что за... — Притом неразделенною любовью, — Адрияна хитро сощурилась и улыбнулась с превосходством. — Адрияна, хватит, — вмешалась Антония. — Вдруг она... — ее пальцы впились в край скамьи. — Погибла? — легко закончила брюнетка и вновь посмотрела на меня. — О нет, она жива, не так ли? В ваших глазах много тревоги — вы беспокоитесь за нее. А если есть тревога, значит, есть еще надежда. Уж кто-кто, а ты должна это понимать, Антония. Губы Антонии задрожали; она отвела взгляд в сторону. — Прошу прощения, - я решил завершить неприятную беседу, — если обидел вас, Адрияна, своим невниманием. Однако я не любитель танцев, особенно после двенадцати часов разгрузки асфальта. И если вашему самолюбию нужно оправдание, то я его любезно предоставлю; не время и не место разводить пустые ссоры. — Скажите, какие манеры! — справа от Адрияны стоял стол, на котором была сложена верхняя одежда. Проверив несколько карманов, она выудила папиросы и спички. — Кто ж осмелился оставить такого джентльмена? — Это я оставил ее. — Вот как? — папироса замерла в ее пальцах. Впрочем, и Джордже с Антонией смотрели на меня с удивлением. — Она получила известие, что ее жених погиб. Поэтому я позволил себе побороться за ее сердце. А потом он вернулся живой. Оказалось, командование спутало фамилии. И я... Я принял решение исчезнуть, чтобы не ставить ее перед мучительным выбором. Три пары глаз — даже Антония — смотрели на меня крайне недоверчиво. — Ты это только что выдумал? — спросил Джордже. — Какая разница? — Адрияна сделала затяжку и выпустила дым. — Чтобы там ни было, она разбила ему сердце. Вы весь вечер глаз не сводили с парочек. Представляли ее здесь? — ... Возможно. — А вот это было сказано искренне. «Еще бы, — я подошел к столу, чтобы отыскать свое пальто. — Я бы с удовольствием не представлял каждую секунду рядом с собой ни мракоборцев, ни Пожирателей. Но беспечность может стоить жизни». Продолжала литься безудержно-веселая музыка, но наш короткий диалог стер улыбки с их лиц. Озадаченный Джордже, похоже, понял, что ему теперь мало что светит, Антония была расстроена словами подруги, а Адрияна не могла смириться с моим равнодушием. — Послушайте! Коли вы такой джентльмен, — предприняла она последнюю попытку, — ответьте: как Джордже проводит нас с подругой, если мы живем в разных концах города? Похоже, ему придется выбрать кого-то одного. Я открыл было рот, но Антония опередила меня. Она решительно поднялась и потянулась за одеждой. — Нет нужды выбирать; мне совсем невесело сегодня, — она быстро оделась и бросила на меня осторожный взгляд. — Увидимся завтра, Адрияна. Брюнетка проводила нас молчанием, поджав губы. Зато Джордже явно воспрял духом. *** Шел снег, и Антония повязала платок. В безветрии снежинки опускались прямо и неторопливо, освобождая воздух от пыли и дыма; дышалось свободно, и моя голова вскоре стала легка. Мы шли по пустынным улицам — большинство оставшихся в Белграде уже спали и должны были подняться через несколько часов. Снега набралось порядочно, и он хрустел под нашими шагами. — Уже так поздно, — проговорила Антония. Она шла чуть впереди меня. — Не представляю, как вы будете работать. — А вы? — Я ведь из госпиталя. Я привыкла спать по нескольку часов. К тому же я почти пришла, а вам еще несколько километров. — Ну, кидать асфальт — дело нехитрое. Подумаешь, проложим дорогу не в Бараево, а в Берлин. Антония обернулась, улыбнулась и на сей раз задержала на мне свой взгляд чуть дольше. — Вы хороший человек. Не обижайтесь на Адрияну. Она тоже хороший человек, но немного зациклена на внимании мужчин. — Потому что выжила благодаря ему? — я не смог сдержать сарказма. — Да, именно поэтому, — возмущенно отрезала Антония и остановилась. — Как вы можете судить кого-то, не зная, что пережил этот человек? — Простите, — я смутился. — Я только хотел сказать, что вот вы, к примеру... — Я далеко не пример, Стеван. Я жива, но все, что у меня осталось — лишь сам факт моего существования. Мои сестры, отец, мой... — она запнулась, сдерживая слезы. — Я одна. И я не знаю ради чего жить дальше. И я спрашиваю себя: не стоило ли мне вести себя, как Адрияна? — Простите... Прошу, извините меня, — повторил я. Ее плечи опустились. — Если честно, мне знакомо то, о чем вы говорите. — Вы тоже кого-то потеряли. — Не на войне. Прежде, — я взял ее под руку и повел дальше. — И у меня, в отличие от вас, даже не достало смелости оставить прежнее имя. Стеван... Это выдумка. Попытка обрести почву под ногами, придумать новую судьбу, которая бы оправдала то, что произошло. Стеван живет ради других и старается успеть сделать как можно больше добра. — Похоже на попытку искупления, — тихо заметила девушка. — Стеван в чем-то виноват? — Нет, — я усмехнулся, хотя почувствовал ком в горле. — Ему три недели от роду. — Тогда чье зло он старается искупить? От тишины звенело в ушах. Заснеженные улицы вдруг стали незнакомыми. Казалось, что Антония и я покинули душный подвал столетия назад, и незаметно очутились на одинокой планете. — Труса и слабака, — прошептал я. — Его настоящее имя было столь громким, что лишь подчеркивало его ничтожество. — Но ведь у него был свой смысл? — Он заблуждался. А когда понял это, его хватило лишь на то, чтобы бежать от боли и страха. — Может, ему требовалось больше времени, чтобы разобраться в себе? — У него было достаточно времени. — Или кто-то рядом. Кто-то похожий, прячущий свой страх и растерянность глубоко внутри, — остановившись передо мной, Антония заглянула мне в лицо. — Не зря же вы нашли ту девушку? Стоя посреди безлюдной, засыпаемой снегом улицы, я пораженно смотрел в прозрачные, светло-серые глаза, и видел за ними освещенный лишь одной лампой тесный торговый зал, желто-коричневые страницы широкой книги с записями о покупателях и продавцах и две фамилии, чье соседство в тот день действительно вытряхнуло из моей головы назойливые мысли о прошлом. — Очевидно, не зря. — Она изменила вашу жизнь? — Не в лучшую сторону, — я усмехнулся. — Правда? Разве с нами может случиться что-то худшее, чем то, что мы уже пережили? Я растерялся. Я не мог рассказать ей о магическом мире, но и без того чувствовал, что ни одно из моих возражений не смогло бы оспорить правоту ее слов. — Стеван, — Антония приблизилась. — Тот человек, которого вы назвали трусом... Он оставил девушку, потому что будучи с ней опять столкнулся с нелучшей версией себя. Возможно, с самой ненавистной ему — слабой, обманутой, неспособной противостоять силе, уничтожающей то, чем он дорожил. С этой девушкой ваш «трус и слабак» вновь оказался у края пропасти, которую пытался не замечать. Дело не в девушке. Дело в его потере. Он пока не готов признать ее. Он не бежит, он просто старается сберечь свой рассыпающийся мир. — И что же мне с ним делать? — Вы Стеван. Вы живете ради других и делаете добро. Иногда проявить доброту означает дать время, не заставлять соответствовать нашей мерке здесь и сейчас. Позвольте произошедшему постепенно становится частью вашей истории, пустите это в свою жизнь, без оценок, ведь они ничего не изменят. И тогда вы не сорветесь в пропасть, от которой стараетесь убежать. Ничто не нарушало ночную снежную тишину. Я двинулся дальше, увлекая ее следом. — Бывает очень непросто, — я подбирал слова, — и неприятно увидеть себя настоящего. — Вот почему в такие моменты мы умудряемся отыскать тех, чье сердце ранено так же, как наше. В собственных глазах недостатки всегда преувеличены. Нам проще принять сначала отражение, а уже потом себя. Разрываясь от боли, мы стараемся спасти другого. И тем самым учим его любви, даже если его мир лежит в обломках. А он учит нас. Не потому ли мы латаем чужие города, что надеемся, будто это залает нас? — мы остановились возле двухэтажного здания. — И не потому ли Стеван живет ради других и старается сделать как можно больше добра? — Антония... Нужды в словах не осталось. В тот момент мы ощутили друг в друге необъяснимо воскресший осколок утраченного. Она прижалась ко мне так, словно я был одним из тех, кого у нее забрала война и вдруг вернула. Я сжимал ее плечи и не собирался отпускать. Снег продолжал неспешно падать, и мне казалось, что эта выбеленная чистотой умиротворенная улица и есть моя душа. Дверь подъезда открылась, и я увидел старика. Он стал поджигать папиросу и зашелся кашлем. Антония отстранилась. Я держал ее за руки. — Пора идти. — Еще пару минут, — мне не хотелось расставаться, — не уходи. — Не надо. Адрияна редко ошибается. — Что? — Ты же тревожишься за ту девушку. Значит, ты уже решил ее спасти. — Это не совсем так. Я... — Ты ведь не зря нашел ее. Она ранена, не так ли? Дверь в гостиную для встреч с родственниками и опекунами отсекла угрюмый взгляд, стоило Эми случайно заметить щель между створками. Но, как и Бенсон прежде, я ощущал, что он остался стоять за дверью. Тот, кого никогда не приглашали в эту комнату. — Больше, чем я. — Значит, ты должен быть не здесь. — Все не так-то просто. — Все очень просто, Стеван, — Антония оглянулась на скрипнувшую дверь: сторож вопросительно смотрел на нас. Попятившись к двери, девушка покрутила ладонями. — Все люди одинаковы. Руки, ноги, сердце. Ты справишься. — Но... — Ты же все равно вернешься к ней, Стеван. — Я приду завтра вечером, ладно? — Вернись к ней. Ты же сам знаешь, что тебе нужна не я. — Я приду! Антония не ответила. Улыбнулась мне последний раз с порога и исчезла внутри. Хмурый старик закрыл дверь. — Я приду, — повторил я падавшему снегу, и пошел обратно. *** Уже светлело, когда снегопад прекратился. В паре кварталов от особняка, который теперь превратили в общежитие для дорожных рабочих, я встретил компанию. Несколько юношей смеялись и переговаривались, и не обратили на меня внимания. Миновав их, я обогнул разбитый магазин и на полном ходу врезался в человека. Незнакомец что-то неразборчиво буркнул и бросился вслед ребятам, переходя с быстрого шага на бег. Похоже, у него были к ним вопросы. Я повернул за угол, и лишь тогда сообразил, что его длинное, широкополое пальто уж больно походило на мантию. Сунув руку за пазуху, где во внутреннем кармане лежала палочка, я мигом вернулся на угол. Молодые люди успели пройти перекресток и подходили к следующему. Незнакомца не было ни с ними, ни поблизости. Не долго думая я рванул на себя дверь заброшенного помещения и, ступив внутрь, трансгрессировал. Были ли это подручный Реддла или мракоборец, неважно: я не желал встречи ни с кем из них. Попав в освобожденную часть Восточной Европы, я начал жизнь маггла, оставаясь начеку относительно возможных преследований. Из-за подозрительных типов приходилось менять города в среднем раз в пять дней. В Белграде я оставался уже целую неделю — возможно, пора было покинуть и его.