Реддл: История крестражей

Чувство опустошенности, заполнявшее меня, не имело ничего общего с подавленностью. Оно было сродни утомлению и странному спокойствию, из-за которых я, словно подхваченная рекой утлая лодчонка, плыл сквозь чужие воспоминания. Эти образы не имели начала и растворялись прежде, чем наступал финал: мальчик, надевающий волшебную Шляпу; коридоры школы, еще не столь увешанные портретами; старшеклассник, в котором уже угадываются черты отца, и, наконец, молодой человек, каким я его видел, но, конечно, не запомнил в силу того, что был младенцем на его руках. Дальше начинались общие воспоминания; чем старше становился отец, тем чаще они перемежались тревожными, опасными встречами с магами-нарушителями, из чьей памяти следовало навсегда извлечь секрет. Я старался думать лишь об отце, но все равно перехватывало дух: я то и дело натыкался на могущественные заклятия, знанием которых хвастался Грин-де-Вальд. Да, здесь было даже заклятие полета. Отец хранил их в своей памяти, и теперь они перешли ко мне. И к Реддлу. Я попытался сбросить наваждение, но вместо этого провалился в кошмар, избежать которого пытался всеми силами. — Принимая во внимание сказанное... — прокряхтел ветхий судья из-за трибуны, дрожа и шатаясь. Возвышавшийся за его плечом Джастус Пиливикл казался скалой. Между ними и мной была решетка: я видел их глазами отца, стоявшего в клетке в зале заседаний Визенгамота. — Принимая сказанное во внимание... — повторил старый волшебник. Отец был спокоен, как и несколько магов, сидевших поблизости от судьи. — Николас Уоллден, сотрудник Министерства магии и преподаватель Центра мракоборцев объявляется предателем и приговаривается к казни. Взгляд отца взволнованно метнулся к другу и коллеге, но Пиливикл только отвернулся с угрюмым видом. Волшебники, по-видимому, выступавшие свидетелями и обвинителями, остались невозмутимы. Отец хотел что-то сказать, его руки умоляюще сжали решетку, но голос судьи, похожий на скрип старой двери, поставил точку. — Приговор будет приведен в исполнение сейчас же. Ледяное дыхание легло на пальцы и решетку прежде, чем появился палач. Отец не повернулся к нему. Сквозь ряды скамеек, пустых, как сердца и взгляды тех, кто сидел на них, он видел меня и маму. Он до последнего цеплялся за наивный, бесполезный осколок счастья, пока пронзительная боль не прошла сквозь него, превратившись в слепящую, острую вспышку. Огонь слепил меня. От танца безжалостных, почти белых языков пламени слезились глаза. Я несколько раз моргнул и потянулся стереть слезы. Но стоило поднять руку, как плед, которым я был укрыт, скользнул на пол. Кто-то поднял его, я обернулся и... И увидел комнату, поняв, что очнулся. И стол, придвинутый к темному сейчас окну. И сидящего за ним Тома. С крайне сосредоточенным видом он спешно царапал пером на одном из листов пергамента, коими была усыпана вся столешница. В воздухе перед ним плавала пара уже дотлевавших огарков и два свитка, над которыми также трудились перья, но уже без видимой помощи автора. В руке, не глядя протянутой в мою сторону, был зажат соскользнувший плед. Не нарушая молчания, я забрал его, но расправить не решился. Это была тесная комнатенка над лавкой Горбина, и я был устроен в том самом кресле, откуда Реддл не однажды отправлял меня в приютский шкаф. Неожиданно в моей памяти всплыл поцелуй. — Кажется, я тут уже был... — В последний момент ваш отец создал крестраж, — сказал Том, не отрываясь от записей. Правый рукав рубашки был закатан до локтя, и голая кожа с нервным шуршанием терлась о сухой пергамент, пока из-под пера выходила кардиограмма букв. — Не знаю, как, не знаю, из чего. Ведь волшебную палочку изъяли... Он сам или что-то раскололо его душу, и фрагмент оказался в единственном, что было поблизости. В дементоре. Мы сидели в круге света от камина и почти исчезнувших свечей над столом: дальние углы комнаты, а также дверь тонули в холодном мраке. Я смотрел на свернутый кусок ткани в руках, и он казался мне самой волшебной вещью на свете. Я знал, как делают мантии-невидимки, мог прочесть лекцию о волшебных палочках, но я не находил ни одного логического объяснения появлению этого пледа на моих коленях. — Повинуясь управлявшему им фрагментом сознания, — продолжал Реддл, — дементор попал в Хогвартс и добрался до вас, чтобы передать послание. Вы услышали его еще тогда, десять лет назад. И тогда же получили все знания. Но вина и страх мести заставили вас скрыть их от самого себя. Не уверен, но это похоже на ваш любимый механизм фрагментарной окклюменции: вы спрятали от себя кусок памяти так же, как спрятали бы его от других. — То есть ты преодолел не только общую окклюменцию, но даже фрагментарную? — Да, — он очеркнул пером линию и нечаянно порвал лист. На миг растерялся, но, скользнув в мою сторону взглядом, поднял волшебную палочку, и края соединились. — Почему ты спас меня? — Опять ошибаетесь с вопросом, — улыбнулся он натянуто. — Не почему, а для чего. Вы поможете мне создать крестраж. Вы ведь теперь знаете, что такое крестраж, не так ли? — Помогу, как помогла Хэпзиба Смит? — Как мисс Коул и семейка Реддлов, — добавил он мимоходом. — Но не только. Вы же видели: диадема в Хранилище министерства. Ваш отец поработал с памятью тех, кто ее нашел, и артефакт снова объявили пропавшим. Ведь никто не станет красть то, что еще не найдено. И если о ней никто не знает, там наверняка даже нет дополнительной защиты. Завтра вы принесете ее мне. И умрете. Что-то неуловимо изменилось в его прежде утонченной, притягательной внешности, словно оригинал заменила копия, сделанная проще и грубее автором, не различавшим оттенков и нюансов, составлявших его суть. И этого потерянного сделалось жаль до боли. То ли из-за этого тоскливого ощущения, то ли из-за его непонятной нервозности последняя фраза ничуть не испугала меня. Впрочем, может быть, причина крылась во мне. Том уловил мое настроение. — Мне следует применить Империо? — спросил он предельно издевательским тоном. — Нет. — Хорошо, — усмехнулся Реддл деловито. — Принесите Непреложный обет. Он протянул ладонь. Его кожа была сухой и теплой. Я ощущал между нашими руками странную связь, словно их уже опутали нити чар. Том молчал. — Обещаю, — слова давались мне с трудом; до сих пор я надеялся выкрутиться, как только окажусь один, но грозившие смертью заклятие обета все меняло. — Обещаю сделать все возможное, чтобы доставить тебе диадему Когтевран. Обещаю, что никому не расскажу правды о тебе или о том, что случилось, как бы меня не принуждали. От меня о тебе не узнает никто. Опасаясь, как бы он не заметил уловку, я постарался выдержать его взгляд. И вдруг явственно ощутил дежа вю: я уже проигрывал ему в чем-то. Прежде. В этой же комнате. Тот же самый исполненный превосходства взгляд уже был ответом на мой последний вынужденный ход. Ход в чем?.. Жгучая боль в запястье отвлекла меня. Там, куда ужалило острие волшебной палочки, из темного пятна проступил рисунок черепа. Закончив, Том поднялся и пересел на диван. — Знаете, мистер Ингард, у меня есть подарок для вас, — он достал из-за пазухи мою палочку и вложил мне в руку. Сам же вновь беспечно расположился напротив, опустив руку на диванную спинку и закинув ногу на ногу. — Мистер... Уоллден, — Том смотрел с азартом, слегка покачивая ногой. — Что, если я не буду сопротивляться вашей легилименции? Я молчал. — Бросьте... Просто благодарность, жест вежливости. — Ты не боишься, что я убью тебя? — Я был в вашей голове, — он пожал плечами. — Я знаю, что бы вы хотели со мной сделать. Уж точно не убить. Я перекатил палочку в пальцах. Том, продолжая улыбаться, без видимой причины отвел взгляд в сторону, а затем вновь поднял на меня. Тонкие косточки-пальцы в нетерпении пару раз стукнули по спинке и на подъеме замерли. Комната вдруг показалась слишком тесной: я без труда мог дотянуться до острой коленки передо мной. — Легилименс. *** Искусственная пустота вливалась мне под ложечку, заставляя зябко ежиться. Его сознание казалось бесконечной, безликой галереей с сотнями дверей, наглухо запертыми изнутри. Я знал, что мне уготован лишь один путь — дальше, дальше по коридору, приготовленному для гостя. — Используй легилименцию и узнаешь! — насмешка ударилась мне в спину, я обернулся и понял, что смотрю на себя прежнего сквозь воспоминание Тома. Мы были в этой же комнате над лавкой «Горбин и Берк». Я даже вспомнил день: на утро после того, как я впервые очнулся в приютском шкафу. Тогда я намеренно вел себя отчаянно и вызывающе, боясь, как бы Реддл не заметил во мне перемены — появившейся надежды на спасение. — Ах, да... — самоубийственно продолжал я, сидевший в кресле. — Я забыл, что она тебе удается не так хорошо, как мне. Мальчик. Теперь я имел возможность прочувствовать всю ту ярость, которую вызвали в нем мои слова. Если бы я не был ключом к разгадке тайны диадемы, от меня не осталось бы и пепла. Том отвернулся к окну, за которым сквозь туман плыл тусклый фонарь. Он убедил себя в том, что я ничтожество, но довольно полезное, и, овладев собой, криво усмехнулся. — Тогда я сам решу, что это значит. Империо. Вид моего осевшего тела вернул ему некоторое равновесие. Бросая в мою сторону осторожные взгляды, Реддл засучил рукава и, порывшись в шкафчике над своим местом за столом, отыскал склянку величиной с мизинец. Сжал мой подбородок и вылил несколько капель мне в рот. — Глотайте. Я послушно исполнил команду, и Том, отойдя с довольной улыбкой на пару шагов, снял заклятие. — Ублюдок! — я рванулся к нему в ярости, но тут же схлопотал заклинание в грудь. Кресло покачнулось под моим весом. Настоящий я ощутил смутное воспоминание о боли от удара. Странно, оно почти стерлось, и в тоже время, кажется, я и не встречал его до сих пор в памяти. — Будьте послушны и не пострадаете, — волшебная палочка указывала на мою грудь. — Вы будете послушны? — Нет! — Не спешите с ответом. Моя спина вжалась в спинку кресла, а руки придавило к подлокотникам. Казалось, меня укрыл невидимый свинцовый щит. Я не мог ни пошевелиться, ни даже вздохнуть. — Да, — выдавил я охрипшим голосом. Реддл самодовольно усмехнулся, и в ту же секунду ко мне вернулась свобода. — Где диадема Когтевран, мистер Ингард? — спросил он наигранно дружелюбно. — Не знаю, — я с превеликим удовольствием развел руками и широко ему улыбнулся. — Думал, сыворотка правды решит твою проблему? Сюрприз. Реддл и глазом не моргнул. Не теряя деревянной своей улыбки, приблизился ко мне и присел на подлокотник. Острие палочки впилось в шею. — Почему в вашем личном деле в Министерстве нет ни одной записи? Ко мне настоящему вдруг вернулись воспоминания о том, как ощущается действие сыворотки правды. Словно чей-то давно забытый, но крайне знакомый голос шепчет, убеждает, что я в безопасности, что устал от тайн и пора их разделить, и тот, кто спрашивает, — лучшая для этого кандидатура. — Виктимус Ингард выдуман. — Вами? — Да. Реддл сверлил меня взглядом; будучи в его воспоминаниях, я ощущал, как любопытство охватывает его все сильней, словно пламя — сухой лес. — Тогда кто же вы? Ваше настоящее имя? — Виктор Уоллден. — О. А Николас Уоллден, значит, ваш... — ... отец. Том усмехнулся и выпрямился. — Надо же. И что — он, правда, перешел на сторону Грин-де-Вальда, как все говорят? — Нет! — вспыхнул я и тут же спохватился. – Слушай, тебе вроде бы была нужна диадема? Вот и спрашивай о ней, а не о... — Но вы работаете в Министерстве. Вы что же — стерли память всем, кто вас знал? — Да, но зачем тебе... — И наверняка добавили парочку заклятий, чтобы на вас не обращали внимания? — Да, но... — Ну да, само собой, — улыбка растеклась по его лицу, — никто не взял бы в Министерство сына предателя. — Он не предатель! — А зачем... — он склонился ко мне; палочка поддела верхнюю пуговицу на моей рубашке, — вам понадобилось Министерство? Я, как мог, боролся с действием сыворотки, но, конечно, проиграл. — Отомстить. Реддл расхохотался. — Простите, — он все еще смеялся, — но похоже в вашем плане что-то пошло не так. Да и вообще едва ли вы созданы для мести, — он закашлялся, успокаиваясь. — Ладно. А кто, осмелюсь спросить, должен был пасть жертвой вашей мести? — Джастус Пиливикл, — я старался не смотреть на Тома. — Глава мракоборцев? Он подставил вашего отца? — Нет. Но он сказал, что отца лишь отстранят. А его казнили. — Так это не Джастус оговорил Уоллдена? — Нет, — я перехватил взгляд Тома и прочел в нем следующий вопрос. А потому не увидел смысла молчать. — Это сделал я. По просьбе Пиливикла. Так я мог спасти друзей, из-за которых Грин-де-Вальд узнал секреты Министерства. Мы хотели применить к нему легилименцию, а он использовал ее на нас. Сын Пиливикла, Френк, тоже там был. Думаю, он просто хотел его защитить. На меня и отца ему было плевать. — Но вы тогда не догадались... — Нет. — Что ж. Значит, Николаса Уоллдена убил не Пиливикл, а ваша наивность, — он спрыгнул с кресла. — Можете не отвечать, мистер Уоллден — бросил Том снисходительно, — это не вопрос. Я вспомнил, как опалил меня в тот момент гнев. И только сейчас осознал, какую ошибку затем совершил. — Слушай, ты! — я уцепился за его рукав. Меня терзала ярость, я желал уколоть Реддла побольнее. — Тебе не найти диадему Когтевран, никогда! Потому что ни в Министерстве, ни в целом мире не осталось никого, кто бы знал, где она. Только он. Он, — я злорадно ухмыльнулся. — Но тебе до него не добраться. — Кто — он? — Дементор, — я все еще держал его рукав, все еще смотрел на него снизу вверх, торжествуя от знания того, что собирался сказать мой соперник. — Азкабан для меня — не крепость. — Но он не в Азкабане, — я выпустил его и выпрямился в кресле. — Он тут, Том, — я показал на свою голову. — Лишь воспоминание, которое никогда не доберется до меня. И никто в мире не заставит меня сделать его частью себя. Никто, — прошептал я последнее слово. — Тем более ты. Ведь ты даже с окклюменцией моей совладать не можешь. Так... — я, прикрывая глаза, опустился на спинку кресла, — так прими поражение. — Это ложь, — прошипел Том. — Какой ты все-таки ребенок... Так не желать признавать проигрыш. За твоей спиной на столе стоит пустой пузырек, в котором полчаса назад была солидная порция сыворотки правды. Теперь она во мне. А я не могу не говорить тебе правды. Реддл попятился назад, но взял себя в руки. Минуту я не чувствовал в нем ничего, кроме разливавшегося хладнокровного спокойствия. Он ощущал себя хозяином положения. Я вспомнил, что в тот момент, сидя перед ним в кресле, я представлял, что в нем бушует бессильная ярость, и сам прятал волнение под закрытыми глазами. Теперь же я видел, как Том снова присел на подлокотник и склонился надо мной. Я открыл глаза. — Начнем сначала, — улыбнулся он, склоняясь надо мной. — Вы ведь влюблены в меня, мистер Ингард? *** Легилименция оборвалась. — Я не мог бороться с вашей окклюменцией, пока вы считали меня врагом, — донесся до меня его голос. — И я решил, что вы должны поверить, будто между нами возможны некие отношения. — Некие, — повторил я автоматически. Я был парализован изумлением, и тем, как легко звенья случившегося выстраивались в одну цепь. — Чтобы вы доверились мне. Стали зависимы. — И поэтому ты убил Мелиссу? — я посмотрел на него. — Оставшись в одиночестве, вы должны были прийти ко мне, — Реддл легко пожал плечами. — Я ошибся. — Т-ты... Ты... — я смотрел на свои руки: мне хотелось отшвырнуть плед, который я все еще держал на коленях. — И ты сменил тактику. И еще с Белграда, с чертова медальона в Библии ждал, когда можно будет применить легилименцию? — Да. — И бал, и все эти разговоры, и... — меня осенило. — То сражение с магами Грин-де-Вальда... — Я дал вам возможность спасти мою жизнь. Ведь это нас сблизило, не так ли? Я вспомнил ночь, которую мы провели в приюте. Вспомнил угловатое плечо под своей ладонью. Вспомнил взгляд, которым на балу он проводил меня и Адрияну, и взгляд, которым встретил после непродолжительной игры в снежки. — А мои воспоминания о тебе? Они тоже фальшивка? Том вертел в руке волшебную палочку, не спуская с меня ироничного взгляда. — Нет, — наконец вымолвил он. — Они настоящие. Все. И я знаю, о каком именно вы хотите спросить, — добавил Том, не дождавшись от меня комментария. — Я знаю вас, как никто другой, как вы сами себя не знаете. — Но я ведь не спрашиваю... — Протест в вашем духе. К тому же, пока нет объяснения, можно выдавать желаемое за действительное. Я же сказал: вы для меня — открытая книга, — он склонил голову вбок и улыбнулся. — Библия с сожженными страницами. Палочка все еще лежала под моей ладонью. — Вы слишком привязаны ко мне, чтобы предать или не выполнить приказ. Даже зная, что умрете, вы вернетесь ко мне. Я могу предсказать каждый ваш поступок. Даже не думайте, что... — Легилименс. *** Комната исчезла, голос Реддла исчез, но вместо привычного коридора я вдруг оказался в Хогвартсе. Над головами учеников, тянувших к выходу чемоданы и клетки с совами, парили и кувыркались призраки, на стенах еще висели рождественские украшения, преподаватели пытались призвать оживленную толпу к порядку, но безуспешно. Том, прощаясь на время каникул, похлопал по плечу кого-то из сокурсников и покинул холл. Едва он остался наедине с собой, вежливая улыбка уступила место безжизненной, равнодушной маске. Очевидно, это было воспоминание о последнем или предпоследнем курсе — Реддл почти не отличался от себя нынешнего. Он был чем-то обеспокоен. Нетерпеливые, стремительные шаги отдавались эхом в опустевших коридорах подземелья. Наконец пришел момент, когда никто не мог помешать своим присутствием. Реддл почти бегом пересек безлюдную гостиную, проскочил в спальню и заклятием запер дверь. Он остановился, выдыхая и стараясь побороть волнение. Снял пиджак, снял галстук, бросил их на ближайшую кровать. Уставился в одну точку перед собой, словно там кто-то был, и медленно вытянул вперед руку с волшебной палочкой. На этот раз должно, не может не получиться. У него был дар, талант — все заклятия сами собой ложились в руку, стоило произнести хотя бы раз. Даже те, из Запретной секции библиотеки. И исключений быть не могло. Он закрыл глаза и вспомнил день, когда Дамлдор пришел за ним в приют. — Экспекто Патронум! Ничего. Кулак яростно врезался в столбик кровати. Злое раздражение, которое он пытался до сих пор игнорировать, вмиг завладело им. Как и в прошлый раз, он не понимал, не мог постичь, как воспоминание о самодовольном старике может превратиться в силу, нужную для заклинания. Он старался, он вспоминал встречу в деталях, но слова заклятия оставались словами, и палочка в руке казалась обычной веткой. И какое бы воспоминание он не использовал, чары не поддавались: между его волей и волшебной палочкой раз за разом оставалась пустота. Том взял себя в руки. Эми Бенсон, неловкая и жалкая, сует ему в подарок шарф. Экспекто Патронум. Деннис Бишоп с визгом бежит по льду пещеры от мертвецов. Экспекто Патронум. Он впервые берет в руки волшебную палочку Экспекто Патронум. Он с легкостью осваивает заклятия. Экспекто Патронум. Он лучший ученик на курсе. Экспекто Патронум. Во всей школе. Экспекто Патронум! Он превзойдет, он сможет превзойти их всех! Экспекто патронум! Экспекто Патронум! Экспекто Патронум! Палочка вдруг вместо вертикального взмаха рассекла воздух в горизонтальной плоскости, и все, что было перед ней, взорвалось осколками и щепками. Реддл, встрепанный, безумный, возвышался над грудой уничтоженных вещей, закипая от злости на себя, на Дамблдора, на идиотское заклятие. Что, что он должен был почувствовать?! Он не находил внутри ничего, кроме давнего, ненавистного чувства, от которого хотелось бежать сломать голову, которое хотелось выцарапать ногтями из души, вырвать из сердца. Тоскливо-безнадежное, словно скалистый утес посреди северного моря, оно поднимало голову, когда он видел счастливые семьи. Когда сокурсники вместе смеялись над чьей-то шуткой. Когда приходило время дарить и получать подарки. Отчужденность. Словно с рождения в нем, как в бракованном зеркале, не хватало отколотого фрагмента; и реальность услужливо подбрасывала ему очередную возможность почувствовать эту отделенность. Только магия не предавала его. До сих пор. — Экспекто, — он вложил в отчаянный шепот все, что чувствовал сейчас, надеясь от этого избавиться. Ногти впивались в ладони. — Патронум. Он посмотрел в окно и увидел фестралов. Последние ученики садились в запряженные ими кареты. Пусть их, думал он. Пусть они все, все, кроме него, понимают, как создать патронуса. Но никто из них не видит тех, кто тянет кареты. Никто не видит, как иллюзорно, незначительно их временное счастье. И если он не чувствует того же, значит это не важно. Он докажет. Докажет им, что ничего из того, чем они дорожат, не имеет значения. Он им докажет. *** Одновременно с тем, как оборвалась легилименция, раздался хруст. Волшебной палочки под моими пальцами больше не было. Том разжал ладонь, и обломки, по очереди отлипая от руки, попадали на пол. Ему пришлось подняться, чтоб дотянуться до кресла, и теперь он нависал надо мной. Я ощущал его едва сдерживаемое, тяжелое дыхание. Мне пришлось ухватиться за подлокотники, дабы руки не очутились в менее подобающем месте. — Так ты беззащитен перед дементорами? — почти прошептал я. Он не ответил, и я уточнил. — Перед смертью. — Не больше, чем остальные. — Нет. Больше. На миг мне показалось, этот замерший призрак опустится ниже, ближе ко мне, так что мои руки смогут удержать его, поймать за спину, даже если он передумает. В ладонях уже пылал холод его рубашки. Но то был лишь мираж. Реддл медленно выпрямился надо мной. — Проваливайте. Горбин по моей просьбе уехал, поэтому вы можете переночевать в его комнате. На первом этаже, — Том указывал на дверь, избегая встречаться со мной взглядом. — Если, конечно, не испытываете ностальгии по шкафу. Когда я поднялся, он отступил на шаг в сторону. Я прошел мимо него к двери, мельком отметив напряженно поднятые плечи. Это было неправильно; я не должен был выходить из комнаты. Я вышел из комнаты. Старая деревянная лестница отмеряла скрипом каждый шаг, и каждый скрип звучал как упрек. Я усмехнулся этой мысли. Я ведь был приговорен, и не мог сбежать после принесенного Обета. Так какого черта я думал о... Я прислонился к стене у подножья лестницы, напротив маленькой комнаты с умывальником. Тысячу лет назад я разбил здесь зеркало, чтобы кровью написать записку для Эми и сбежать от Тома. На самом деле я лишь играл предписанную роль. «Экспекто... патронум...» Боль сочилась из каждого слога и проникала в сердце. ... Предписанную роль. Я сжал кулаки, прогоняя из рук ощущения, которых не мог помнить, потому что еще их не знал. И никогда не узнаю. Спальня владельца лавки была в двух шагах, следом за тесной столовой и кладовой. Я опустил ладонь на тусклый блеск медной ручки. Дверь возвышалась неприступной крепостью. Я должен был открыть ее. Открыть, войти и остаться там до утра. «Проваливайте». Поднятые плечи. С усилием, которое не требовалось, я повернул ручку, и дверь легко отошла в сторону. В темном проеме показался силуэт какой-то мебели. Я вдруг заметил, как дрожат мои руки. Такими трясущимися пальцами я и рубашку расстегнуть не смогу, не то что... Я нервно рассмеялся. — Вот же блин. Пальцы соскользнули с медного набалдашника. Я бросился по лестнице назад, оставив дверь приоткрытой.