П.П. __– Уменьшить воздействие Соединенных Штатов на окружающую среду и смягчить неблагоприятные последствия изменения климата 116-ый Конгресс (2019-2020) Инициатор: Предст. Уилсон, Сэм Т. [ИО-9-НЙ]
Это был настолько суматошный первый год, что у Стива не было ни минуты, чтобы остановиться, вздохнуть и принять все это – мечту, работу, неподдельное чувство гордости, которое он получает, когда видит политические волнения и знает, что Сэм – тот, кто их вызывает. Он улыбается, чувствуя необычайное облегчение, и поднимает телефон. Он проводит пальцем по экрану и набирает номер Сэма. Проходит три гудка, и Сэм берет трубку. – Парень, тебе лучше где-нибудь потрахаться, – говорит Сэм более чем сонно. – И я не имею в виду Барнса. – Не порть момент, зовя дьявола по имени, – хмурится Стив. Его раздражение от того, что он услышал имя этого придурка, длится лишь мгновение. Затем он выдыхает, и улыбка на его лице становится шире. – Дело сделано, Сэм. На другом конце провода повисла сонная пауза. – Что? – Законопроект, – говорит Стив. – Зеленая реформа. Мы, блять, сделали это. – Я знал, что ты собираешься украсть у меня эту реплику, – бормочет Сэм, но потом его голос становится более бодрым. – Серьезно? Он... готов? Мы его представляем? У Стива так кружится голова, что он почти смеется. – Да, представитель, – говорит он с искренней улыбкой. Он поднимает кипу бумаг и с удовлетворенным глухим звуком роняет ее на стол. – Дело сделано. Мы готовы его представить.***
Зеленую реформу, как и ожидалось, в равной степени хвалят и боятся. Это новаторство, это дерзость, это чертовски противоречиво. “Смелый шаг со стороны смелого политика”, – пишет The Washington Post. “В фильме "Человек против планеты" только один человек пытается спасти планету”, – сообщает USA Today. “Зеленая Реформа представителя Уилсона – это закон, который может помочь ему достичь успеха… или разрушить его карьеру”, – пишет New York Times в качестве заголовка. “Сэм Уилсон хочет забрать американские рабочие места и отдать их деревьям”, – сообщает Fox News. Или, может быть, это Брейтбарт. Большая ли на самом деле разница? Лично Америка любит репортажи с BuzzFeed. – Они называют его супергероем, – усмехается она и пересылает статью Стиву. – Капитан Планета. Стив недосыпает и близок к помешательству, но он читает ее, а затем распечатывает, чтобы наклеить на доску объявлений в гостиной. Затем он тратит час на фотошоп, соединяя лицо Сэма с телом Капитана Планеты. Что касается задач, за которые ему платят, это определенно стоит каждого пенни, который налогоплательщики вносят в его зарплату. – Он в телевизоре! – говорит ему Америка, и Стив встает из-за стола, чтобы подойти к нему. Объявление идет по всем каналам – CSPAN, CNN, MSNBC, даже Fox News, вероятно, зажатое между более важными репортажами о том, что сторонник превосходства белой расы Такер Карлсон вероятно хочет дать интервью сегодня. Сэм стоит на трибуне, за ним несколько представителей Демократической партии и сенаторов – Мария Хилл, Джеймс Роудс, Т'Чалла Удаку, Хоуп ван Дайн, бывший генерал Окойе. – Я горд и польщен, – говорит Сэм. На нем темный костюм с синим галстуком в полоску и запонкой американского флага на лацкане. Его глаза блестят, а улыбка заразительна. Он выглядит как юный провидец, которого все по праву называют таковым, – внесением этого законодательного акта в Палату представителей. Сопутствующий законопроект спонсируется моим уважаемым коллегой Джеймсом Роудсом в Сенате США. Он замолкает, и Роуди встает позади него, улыбаясь и хлопая Сэма по плечу. Сэм качает головой. – Я... Послушайте, я должен быть честен с вами, ребята. Этот законопроект – величайшее творение моей жизни. Если и когда я покину эту планету, я хочу быть уверен, что оставлю ее в лучшем состоянии, чем когда пришёл на нее, понимаете? Это мой долг, как гражданина Земли, и, откровенно говоря, это обязанность для всех нас – убедиться, что мы не уничтожим ее. Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы обратить вспять разрушение, которое мы причинили. У нас есть одна планета, и она вот-вот перейдет в то состояние, когда нам потребуется уже красная реформа, поэтому, чтобы противодействовать этому, я хочу, чтобы мы задействовали Зеленую реформу. Репортеры обрушиваются на Сэма с миллионом и двумя вопросами почти сразу, но он стоит прямо и гордо, готовый к ним. – Мистер Земо, – говорит Сэм, кивая одному из знакомых репортеров в толпе. – Представитель Уилсон, – говорит Земо. – Как все это работает? Как этот законопроект спасет планету? И что вы думаете о несогласии, с которым ему предстоит столкнуться? Сэм переводит дыхание. – Я рад, что вы спросили, Мистер Земо, – говорит Сэм. – Потому что я могу ответить на этот вопрос. Что касается моей оппозиции – я говорю, если у вас есть что сказать, скажите это. Я не боюсь небольшого вызова – делайте все что в ваших силах. Я готов заниматься болтовней и делать работу, которую мы должны сделать, чтобы остановить разрушение единственного дома, который у нас есть.***
Это не просто хорошая пресс-конференция, это великолепная пресс-конференция. Америка тратит следующий час, отслеживая каждое упоминание речи Сэма в Твиттере и Фейсбуке, и набрасывает твит, который Сэм в конечном итоге не использует, потому что он настолько перевозбужден, что пишет в Твиттере то, что у него на уме. Твит набирает тысячу ретвитов в течение часа, что означает, что Стив даже не удивляется, когда Сэм подходит к нему с холодной бутылкой пива. – Сэм, – весело говорит Стив, но все равно берет пиво. – Сейчас два часа дня. – И пять часов где-то над Атлантикой, – ухмыляется Сэм. Он ослабляет галстук и вешает пиджак на вешалку в своем кабинете. – Отлично, садись в самолет, и, когда попадешь в тот меридиан, начинай пить, – говорит Стив. Но это только пустая болтовня, потому что он делает большой глоток, прежде чем поставить бутылку обратно на стол. – Пока что она довольно хорошо отслеживается. Зелёная реформа – самая смелая климатическая инициатива, которую кто-либо предпринимал до сих пор, так что все выходит так, как мы и планировали. Крупные предприятия ненавидят ее, республиканцы ненавидят ее, Fox News ненавидят ее... – ... они всё ненавидят, – бормочет Америка, листая Твиттер. – Нет, они действительно любят оружие и расизм, – говорит Стив. Он наклоняется к своему ноутбуку, просматривая заголовки новостей и свежие мнения экспертов. Слишком рано говорить о том, как все обернется, но трагический недостаток характера Стива заключается в том, что он любит нелепые графики, которые Вульф Блицер использует в своей программе новостей каждый раз, когда кто-то зовёт его по имени. – Я выпью за это, – говорит Сэм, поднимая бутылку. – А как насчет людей, о которых мы заботимся? Стив делает глоток и вместо ответа показывает Сэму большой палец. Он прокручивает еще полдюжины заголовков, прежде чем откинуться на спинку стула с тяжелым вздохом. – Но это будет туго, – задумчиво произносит Стив. – Не невозможно, но... – Есть только пара сомневающихся демократов,– говорит Сэм. Он берет свое пиво и садится на диван, кивая Америке, которая включает телевизор на MSNBC. – Западная Вирджиния, Аляска, Техас, штаты, которые зависят от традиционных источников энергии. Мы знали, что с ними нам предстоит тяжелая битва. Я это понял. Я имею в виду, что не знаю, потому что мы испоганили всю планету, так что у меня есть вот такое, – он едва ли не прислоняет указательный и большой пальцы друг к другу, – сочувствие к угольной промышленности, но я полагаю, что понимаю это с человеческой стороны. Стив обдумывает это. Он находит в ящике стола мяч-антистресс в форме бейсбольного мяча и начинает подбрасывать его в воздух, а затем ловить, когда он падает. – Это выполнимо с некоторыми компромиссами, – говорит он. – Мы можем поработать над этим. Я имею в виду демократов, которых мы можем поставить в линию и тут хорошо сработает кнут. Но то, что нам это нужно, блять, я не хочу говорить об этом. Сэм со стоном откидывается на спинку дивана. Он кладет ноги на кофейный столик, и Америка выгибает бровь. – Не смотри на меня так, я твой босс, – говорит Сэм. Америка закатывает глаза и возвращается к социальным сетям, как любой уважающий себя представитель поколения Z. – Так или иначе, ты никогда не преминешь мне что-то рассказать, так что испорти мне день, как ты умеешь лучше всего. – Во-первых, это грубо, – говорит Стив и снова подбрасывает мяч в воздух. Он едва не промахивается, но ловит его, прежде чем он падает на землю. – Во-вторых, мне ненавистно это говорить, но нам нужны республиканские перебежчики. Сэм делает паузу, горлышко бутылки застывает на полпути к его рту. – Ты имеешь в виду центристов, двухпартийных республиканцев, которые хотят сотрудничать с нами? – Разве не так я сказал? – невинно спрашивает Стив. – Нет, – фыркает Сэм. – Странно, – усмехается Стив. Это по большей части прискорбно, потому что это правда. Требовать какой-то двухпартийной поддержки законопроекта такого масштаба – это не конец света, но в последнее время Америка превратилась в настоящее дерьмо, так что то, что когда-то было бы немного изощрённым, сейчас вполне может стать настоящим концом света для некоторых инопланетян, маскирующихся под членов Республиканской партии в 2019 году. Так или иначе, суть в том, что стратегия имеет значение. И первая часть стратегии заключалась в том, чтобы определить, кто является слабым (или сильным, в зависимости от того, как вы на это смотрите) звеном партии, где “слабыми” являются люди, наиболее готовые пойти на компромисс во благо человечества. Не то чтобы Стив и Сэм не готовились к этому заранее. Проблема, поскольку она действительно существовала, на самом деле была гораздо более конкретной. Ни один из них не мог этого предвидеть, когда впервые представлял себе этот законопроект. Проблема была– – Простите, Тони застрял на совещании, – раздается голос с порога. Что ж, Стив. Стив не очень-то суеверный или молящийся человек. Мать воспитывала его католиком, поскольку для матери-одиночки в основном агностического происхождения представлялось возможным воспитывать своего единственного сына католиком, и он знал общие ритуалы и верования, и он был чистокровным американцем, поэтому он знал, что, типа, нужно избегать черных кошек и трещин на тротуаре. Тем не менее, несмотря на все вышеупомянутые скептицизмы и предостережения, когда Стив слышит этот голос, он думает, что, возможно, он всё-таки верит в дьявола. Холодок пробегает по его спине, и рука застывает в воздухе на полпути к бутылке пива. Воздух сразу исчезает из комнаты и температура внезапно падает на пятнадцать градусов, и Стив не очень верит в спиритизм, но он почти уверен, что злой дух проник в кабинет Сэма, и теперь им придется потратить по крайней мере часть своего внутреннего бюджета на экзорцизм. Он поднимает глаза, и холод становится немного, что ж, горячее, но не в хорошем смысле. Не совсем верно говорить, что его лицо загорается, но, возможно, румянец все-таки появился на щеках Стива. – Поэтому он прислал меня, – говорит мудак и входит с тем, что можно описать только как самодовольную, высокомерную, дерьмовую ухмылку. – И кто ты такой? – спрашивает Америка, отрываясь от монитора с умеренным интересом. – Некоторые называют его Вельзевулом, – бормочет Стив себе под нос. – Джеймс Барнс, – говорит он и плюхается на диван, который Сэм покинул всего десять минут назад. – Но ты можешь звать меня Баки. Наступает многозначительная, примерно пятнадцатисекундная пауза, во время которой Баки раздвигает ноги шире, чем это необходимо, и Америка переводит взгляд с Баки на диване на Стива за его столом, и в это время Стив приобретает розовато-красный оттенок и задается вопросом, мог ли кто-то из его семьи быть проклят ведьмой в какой-то момент в истории человечества. – Ох, парень, – говорит Америка, и Сэм выбирает именно этот момент, чтобы выйти из своего кабинета без пиджака, с ослабленным галстуком. – Эй, почему бы нам не взять и не пойти вечером... – он делает паузу, делая три шага в гостиную, потому что Сэму Уилсону есть о чем подумать, но даже голова, полная чрезвычайно сложных политических планов, не может отвлечься от того, что кажется и выглядит как настоящая напряженная обстановка. То есть Сэм смотрит на Стива, на Баки, на Америку, на разные выражения их лиц и быстро моргает, пытаясь сообразить. – А это кто? Баки плавно встает и поправляет пиджак. Он делает шаг вперед, и единственное желание Стива на тот момент – выставить ногу, чтобы подставить ему подножку, но он уверенно обдумывает своё намерение и понимает, что это плохая идея. – Джеймс Барнс, представитель Уилсон, – говорит Баки, протягивая руку. – Законодательный директор Тони Старка. Сэм не дурак. Даже если бы на лице Стива не было ясно написано выражение лица словно он на первой родительской встрече с его партнером по сексу, он, вероятно, понял бы это. Но как бы то ни было, Сэм не глуп, а Стив очень даже глуп, поэтому, когда Сэм берет Баки за руку, он делает это с единственно, убийственно поднятой бровью. – Джеймс Барнс, а? – говорит он. – Вы, случайно, не Баки? Стив стонет в свои руки, и Баки выглядит удивленным всего на мгновение, прежде чем выражение его лица превращается в то, что Стив может только предположить, однажды позволит ему пройти через врата ада. Это ужасно, вот что пытается сказать Стив. – Вы слышали обо мне? – говорит Баки и пожимает Сэму руку. – Твоя репутация идет впереди тебя, – говорит Сэм. – Или что-то в этом роде. Где твой босс? Я думал, у нас будет что-то вроде обсуждения законопроекта. – Да, насчёт этого, – говорит Баки и плавно переходит от скользкого ублюдка к...профессиональному скользкому ублюдку. – нарисовались кое-какие неотложные дела, и он послал меня. Он готов перенести встречу на другое время, но подумал, что было бы неплохо открыть… обсуждение пораньше. Сэм поднимает бровь, и Стив едва удерживается, чтобы не сказать: "Ты, блять, издеваешься надо мной?" – Ты, блять, издеваешься надо мной? – громко говорит Стив. Упс. Баки слегка поворачивается к нему. – Прошу прощения? – Выглядит несколько непрофессионально, ты так не думаешь? – говорит Стив, и Сэм смотрит на него. – Стив, – предупреждающе говорит он, но предупреждение о плохом поведении только сделало Стива еще более раздражительным. – Да ладно тебе, он не позаботился прийти сюда сам, поэтому прислал своего помощника? – громко говорит Стив. – Законодательного директора, – говорит Баки, бросая на Стива ледяной взгляд. – Ты сенатор США? – с издевкой спрашивает Стив, поднимаясь из-за своего стола и продолжает в том же тоне. – Твое имя – Тони Старк? – Уверен, ты знаешь мое имя, потому что в последний раз, когда я видел тебя… – мстительно говорит Баки и открывает рот, чтобы сказать что-то, о чем Стив просто знает, что они оба пожалеют, и Стив, честное слово, готов врезать этому сукиному сыну по самодовольной физиономии, но Сэм обрывает их обоих, прежде чем они успевают опуститься до небольшой враждебности. – Эй, остыньте, вы оба, – говорит Сэм. Он пристально смотрит на них обоих, а затем проводит рукой по лицу. – Окей. Зачем он тебя послал, Барнс? Полагаю, он не послал тебя со своей печатью, чтобы официально расписаться на законопроекте. Баки и Стив так заняты тем, что бросают друг на друга свирепые взгляды, что слова Сэма почти не доходят до них обоих. Через мгновение, однако, Баки удается оторвать свое внимание от Стива и вернуться к Сэму. Он метафорически поправляет пиджак, возвращая себе самообладание. – Ничего не выйдет, – говорит Баки. – В отрасли слишком много ограничений – подписываться под этим было бы политическим самоубийством. – Это планетарное самоубийство – не подписаться под этим, – говорит Стив, и Сэм жестом просит его заткнуться. – Это никогда не будет легко, Барнс, – говорит Сэм, скрестив руки на груди. – Легче что-то разрушить, чем построить заново. Но если бы мы все подчинились капризам столичных лоббистов, мы бы… Баки поднимает бровь. – ... были республиканцами, – пожимает плечами Сэм. – Мне жаль. – Нет, не жаль, – говорит Баки, и Сэм снова пожимает плечами, но на этот раз с непримиримой усмешкой. – Сенатор готов поговорить? – спрашивает Сэм. Он облокачивается на стол Стива, его руки все еще скрещены на груди. – Он не знает, о чем тут говорить, – пожимает плечами Баки.– Это пустая затея. Сенатор Старк уважает ваш идеализм, представитель... – Зови меня Сэм, – кивает ему Сэм. – … Сэм, – кивает Баки. – Но это просто идеализм. Это непрактично. Угольная промышленность, например… – Мы сможем управиться с углем, – говорит Стив за спиной Сэма. – Ты думаешь, мы не подумали об угле? – … Есть Big Oil, есть другие предприятия, не говоря уже о стоимости, – говорит Баки. Он проводит рукой по волосам, и Стив отвлекается всего на секунду, рассматривая то, как легко взъерошенными они выглядят. – Я имею в виду, во сколько сотен миллионов долларов это обойдется налогоплательщикам? – Вначале будет трудно, – признает Сэм. – Вы оплачиваете расходы сейчас и получаете дивиденды в разное время позже. Это никогда не должно было стать популярным проектом, но нам нужно что-то привлекающее внимание и радикальное, и если это сделает его неходовым у Big Oil, тогда… – Послушайте, предст… Сэм, – прерывает его Баки, – вам не нужно заговаривать меня этим. Я слышал вашу речь. Она была хороша. – Спасибо, – говорит Сэм, приподняв бровь. – Но? – Но, – говорит Баки, – мечты не устанавливают законы в этой стране. Деньги устанавливают. Деньги все решают. В данном случае это означает, что Сенатор Старк не рискнет разозлить половину своих спонсоров и избирателей для… ну, как я уже сказал. Это было бы политическим самоубийством. Мне жаль. Из всего, что Баки Барнс мог сказать Сэму, больше всего его и Стива бесили разговоры о том, что деньги говорят. Как будто Стив этого не знает. Как будто Стив не провел всю свою ебаную жизнь, зная, как много решают деньги. Руки Стива сжимаются в кулаки, но, к счастью, Сэм гораздо более собран, чем он, как настоящий политик. Он кивает, прежде чем Стив собирается вмешаться и выпотрошить Баки, как он хочет. – Это определенно достойная позиция, – говорит Сэм. – Расскажешь мне о политическом самоубийстве, когда у нас больше не останется пригодного для дыхания воздуха и питьевой воды. Если Старк захочет поговорить со мной об этом, дай мне знать. До тех пор… Баки выпрямляется. – Скажи ему, что я не заинтересован в его снижении налогов, – ласково говорит Сэм. Баки, надо отдать ему должное, более сдержан, чем Стив когда-либо надеялся быть. Тем не менее, была секунда, когда он не смог скрыть розовые пятна злости, которые пробежали по его лицу. – Стив, – говорит Сэм и поворачивается к Стиву. – Я буду на собраниях до конца дня. Если у тебя нет работы, которую нужно закончить, возьми выходной. Америка, переадресовывай мои звонки. Америка показывает Сэму большой палец, и Стив пытается проглотить всю желчь, которую в противном случае выплюнул бы. – Барнс, – говорит Сэм и кивает ему, когда берет свой пиджак, чтобы выйти из офиса. Проходя мимо Стива, он наклоняется к нему и шепчет на ухо. – Этот уебок, правда, Стив? Скажи своему члену, чтобы он работал лучше. Стиву удается не застонать вслух, но он не может не покраснеть. Все трое смотрят, как Сэм уходит, а потом Баки поворачивается к Стиву, чего Стив никак не может допустить. – Алло? Офис Сэма Уилсона, – говорит Стив в свой мобильник. Баки пялится на него. – Твой телефон не звонил, – говорит он. – Нет, представитель только что вышел, – говорит Стив, показывая указательный палец Баки и медленно отступая от него в кабинет Сэма. – Твой телефон не звонил, – говорит Баки, повышая голос. – Но да, я могу ответить на ваш вопрос… – Я знаю, что ты ни с кем не разговариваешь, мудак! – кричит Баки. Он вытягивает шею, глядя вслед Стиву, когда тот исчезает в офисе, а Стив широко и блаженно улыбается ему, и показывает средний палец, прежде чем захлопнуть дверь Сэма перед его лицом.***
У Стива обычно не бывает выходных, но он успел выполнить всю свою работу, о чем Сэм, конечно, знал. Стив любит Сэма и, вероятно, умер бы за него, буквально и метафорически, и определенно политически, но Сэм, как правило, немного суров со всеми этими вещами. Он пытается немного просматривать компьютер Сэма, и когда он понимает, что буквально ничего не осталось делать в течение дня, он вздыхает. Он достает телефон из кармана, прокручивает свой очень короткий список номеров и набирает один из тех, который не является Сэмом или его, э-э, матерью. – Ты занят? – спрашивает Стив, крутясь в мягком кожаном кресле Сэма. Он смотрит в потолок. – Нет, я думал о позднем обеде. Если у тебя его еще не было… ладно, тогда второй обед. Нет, я ничего не ел. Нет, я не на диете. Ты не мог бы ... хорошо, в обычном месте? Отлично. Тогда увидимся. Стив кладет трубку, смотрит на имя и вздыхает. Заводи друзей, говорили они. Тебе будет весело, говорили они. Все это было прекрасно, пока у тебя не появился друг, и этот друг был... – ... и я точно не знаю, в какую игру мы играем, но думаю, что это игра. Стив в некотором замешательстве наблюдает, как Клинт доедает третью тарелку картошки фри. – Я думал, ты уже пообедал, – говорит Стив. – Я растущий мальчик, Стив, – отвечает Клинт Бартон и запихивает в рот еще три картошки фри. – Разве тебе не за тридцать? – спрашивает Стив. – Это эйджизм, – сообщает ему Клинт и проглатывает его картошку фри. Затем он тянется за своей очень большой кока-колой. – В любом случае, ты меня слушал? Стив действительно слушал. Но факт в том, что Клинт снова сходился и снова расходился с Наташей так много раз, что Стиву стало крайне неясно, означает ли “снова сошлись и снова разошлись” то, что он традиционно предполагает, или Клинт использует эту фразу свободно, например: “О, мы не видели друг друга два дня, потому что были слишком заняты, поэтому в течение этих двух дней мы не встречались”. Во всяком случае, Стив не совсем жалуется, потому что непростой роман Клинта и Наташи дает ему повод задуматься о том, что это не его собственная катастрофическая любовная жизнь, но он должен признать, что больше не знает, где на этой игровой доске находится Клинт. – А ты не подумал, не знаю, спросить ее? – спрашивает Стив. Он прикончил свой гамбургер и фри и работает над тем, чтобы прикончить очень большую колу. Сегодня достаточно хороший день для того, чтобы он решил оставить Клинта и купить себе рожок мороженого. – Сейчас 2019 год, Стивен, – говорит Клинт, состраивая гримасу. – Связь – для роботов, а не для людей. – Звучит так же неправильно, как и все утверждения, что я слышал до этого, – говорит Стив. – И это забавно, потому что Нат, знаешь ли… – Горячая? – мечтательно произносит Клинт. – Э-э, я хотел сказать, директор по связям с общественностью Марии Хилл, но, да, конечно. Клинт улыбается Стиву и берет еще одну картошку фри. – У Сэма и Роуди ланч в пятницу? – спрашивает Стив. Это отмечено в календаре, и Сенатор Роудс никогда бы не поссорился с Сэмом, как Тони ебаный Старк, но Стив любит спрашивать. Приятно иметь политика такого же надёжного, как Сэм, но ещё приятнее иметь друга, работающего на него. Даже если этот друг тратит больше времени, ухлестывая за рыжеволосой из соседнего офиса, и меньше времени, управляя офисом, где ему платят за, вы знаете, за управление. – Да, – говорит Клинт. – Роуди любит их обеды. Говорит, что это здорово – сбежать из сумасшедшего зоопарка или что-то в этом роде. – Это политкорректно? – спрашивает Стив. – Не ебу, – пожимает плечами Клинт. Они допивают Кока-Колу, обмениваясь историями из своих офисов, и к тому времени, когда они оплачивают счет, Стив чувствует себя гораздо более расслабленным и, к счастью, сытым. Вставая, он потягивается. Напряжение так долго сковывало его мышцы, что он вздыхает, когда расправляет плечи, и чувствует, как часть его просто исчезает. – Вернёшься обратно в офис? – спрашивает Клинт, кивая ему. Солнце все еще достаточно высоко в небе, воздух неподвижен и прекрасен, и Стив думает – нет, он достаточно бывал в офисе за последние несколько месяцев. – Вообще-то, – весело говорит он. – Я могу пойти в Смитсоновский институт. – Ботан, – говорит Клинт. Стив думает о том, чтобы отрицать это, негодующе и с жаром, но затем он понимает, что у него есть карманная Конституция, лежащая в его кармане, буквально, и решает опустить спор из-за этого вопроса. Дело в том, что он собирается пойти в Смитсоновский институт, и даже может после этого, но сперва Стив думает навестить старого друга, которого он не видел некоторое время. – Я не ботан, – шепчет себе Стив, широко раскрывая глаза и глядя сквозь стекло на Декларацию Независимости. Национальный Архив – это, очевидно, крутое место для очень крутого человека, чтобы провести свой выходной, думает Стив из-за "Сокровища Нации", Николаса Кейджа и всего такого. Любой проводил бы свой выходной, затаив дыхание, прогуливаясь по красивой мраморной ротонде с большими фресками отцов-основателей, растянувшимися по каменным цветным стенам, и двумя колоннами, увенчанными алебастровыми белоголовыми орлами, из-за жизни, свободы и независимости всего этого. Стив держится позади толпы туристов настолько долго, чтобы они прошли достаточное количество документов, чтобы скользнуть в проход, который он заприметил перед одной из стеклянных панелей, держащей один из основополагающих механизмов всей нации. Он, признаться, уже бывал здесь раньше и видел эти документы, и он, честно говоря, бывал здесь достаточно часто, чтобы выработать определенную последовательность действий. Он любит делать все в очень определенном порядке, внимательно рассматривая каждый документ в правильной хронологии, как будто в его голове проигрывается документальный фильм об основании великой нации с исторического канала, когда он проводит свои обходы между всеми этими документами. Сперва он начинает с Декларации Независимости, того самого документа, который вырвал страну у тиранических монархов. Затем он движется по часовой стрелке к Конституции. Здесь он тратит немногим больше нескольких минут, просто читая преамбулу: “Мы, народ Соединенных Штатов, с целью образовать более совершенный союз, установить правосудие…”, а потом, когда у него в груди все слишком сжимается от чувств, он останавливается на Билле о правах. Что касается хартий свобод, то Билль о правах, хоть и самый, возможно, важный, получает меньше всего почести. Рядом с ней всегда есть некоторое столпотворение, но не так сексуально читать о Первой поправке, как видеть, как какой-то кусок старой бумаги провозгласил суверенную нацию. Но Стиву это нравится. Стив, конечно, не ботаник, но ему нравится знать, что здесь, в этом документе, систематизированы фундаментальные и неотъемлемые права для всех мужчин, женщин и тех, кто находится между ними, в стране. Это то, во что верит Стив – это взгляд, который они с Сэмом разделяют. Стив стоит перед Биллем о правах – только он и первые десять поправок – и закрывает глаза. Он открывает их и выдыхает, счастливо улыбаясь. Он уже собирается сделать селфи и отправить его Сэму, как его внимание привлекает кто-то, нависший над Декларацией Независимости. Он не видит лица парня, но видит его черты – аккуратные плечи, ровная спина с мускулами без капли жира, и каштановые волосы, выглядящие как что-то между волнами и кудрями. Он внимательно смотрит на Декларацию Независимости и Стив чуть вздыхает, потому что чего бы он только не отдал за то, чтобы кто-то, кто выглядит так и интересуется историей, просто появился в его жизни. Приложения знакомств довольно тоскливая тема, а его барные перепихоны, несомненно, губительны. Это все, чего хочет Стив – милого парня (или девочку, допускает он), с такими же политическими взглядами, который будет ходить с ним на свидания в Смитсоновский институт и, возможно, если они будут чувствовать себя как стереотипная парочка из фильмов, целоваться под цветущей вишней весной. Но вместо этого он зашёл настолько далеко, что трахается с высокомерным, эгоистичным, ужасно горячим парнем, от которого он просто не мог отказаться. – Нет, – говорит Стив, возможно, слишком громко, – Я сильнее члена другого мужчины. Я смогу уйти от него. Я сильнее этого! Его голос эхом разносится по ротонде, как он, конечно же, не хотел, и на последнем слоге, к нему оборачивается тот самый горячий парень со слишком сильным стояком на Декларацию. – Что? – говорит горячий парень и проходит буквально две секунды между тем, как он оборачивается и глаза Стива узнают его, и тем, что Стив осознает, что он совершил очень, очень, очень большую ошибку. – Ты! – Стив определенно не визжит, потому что он очень мужественный, а мужчины не визжат, но он шипит достаточно громко, чтобы Баки почти наверняка услышал его с другого конца комнаты. – Что ты здесь делаешь? – Баки пялится на Стива, моргая от удивления. Стив отшатывается, примерно семнадцать сирен звучат у него в голове. Его руки поднимаются ладонями вверх, и он начинает пятиться. – Ты серьезно? – говорит Баки. – Ты снова от меня убегаешь? – Мне звонят, – отвечает Стив, нащупывая телефон. – Никто никогда не звонит тебе! – Баки шипит на него, также с другого конца ротонды. Охранники и туристы начинают бросать на них косые взгляды и, к крайнему неудовольствию Стива, он даже не удивляется, когда Баки оказывается рядом, хватает его за руку и утаскивает прочь от его лучших друзей – Хартий свободы. – Я буду скучать по тебе, – печально шепчет Стив Конституции США, но Конституция не отвечает ему, и через пять минут он обнаруживает себя подталкиваемым через закрытую выставку в пустую комнату, закрытую брезентом. – Если из-за тебя меня выставят из Национального архива на всю жизнь, я убью тебя, Барнс, – бормочет Стив слишком тихо, чтобы его голос отдавался эхом, но достаточно громко, чтобы Баки услышал его угрозу. – Если нас выгонят, то только потому, что ты в спешке опрокинул Великую Хартию вольностей, пока избегал меня, – говорит Баки. Стив одаривает его неодобрительным взглядом, потому что если Баки знает, что Стив пытается избегать его и не позволяет Стиву достичь своей цели, то это не только подло, но и попросту грубо. Кроме того, Стив никогда бы не поступил так с Великой Хартией вольностей – в отличие от многих людей, он действительно уважает права человека и демократию. Все эти мысли очень ясны у него в голове, но Баки только ухмыляется ему за его старания обелить себя. Стив закатывает глаза и оглядывает комнату вокруг них. Весь зал огорожен, закрыт снаружи из-за продолжающихся ремонтных работ на выставке. Тент лежит на полу и свисает с потолка, что делает помещение похожим на строительную площадку. Стив старается ни во что не врезаться, потому что меньше всего ему хочется случайно уничтожить документ 700-летней давности, который он очень-очень сильно уважает. И все же он не может удержаться, чтобы не подойти поближе к закрытому экспонату. Великая Хартия вольностей находится под толстым стеклом в хорошо освещенном алькове с надписью "Записи Прав" над ним. Сердце Стива совершает кульбит, когда он приближается к нему, и на секунду его глаза расширяются, загораясь, но затем его плечи опускаются в разочаровании. – Ее здесь нет, – говорит он. – Конечно, ее здесь нет, – отвечает Баки, подходя к экспонату с правой стороны. – Ты думаешь, они просто оставят ее лежать здесь, пока идет ремонт? – Нет, – говорит Стив напряженным голосом. – Я не идиот. – Ты мог одурачить меня, – фыркает Баки, и беззаботная преданность Стива основополагающему инструменту защиты прав человека превращается во что-то более злое – злобный водоворот чувств в его нутре. Он уже почти собрался что-то сказать, но Баки с легкой улыбкой смотрит на стенд с информацией на стене. – Я посещал этот урок в юридическом колледже, и профессор принес торт на день рождения Великой Хартии вольностей. Стив не может сдержать удивления, которое мелькает на его лице. – Юридический колледж? – он моргает, а потом, поняв, что ведет себя как грубый хер, исправляется. – Это был хороший торт? – Шоколадный, – говорит Баки, изгибая рот в кривой усмешке. Он поворачивается к Стиву, прислонившись бедром к пустому ящику. Взгляд Стива скользит вниз к движению которое он совершил, а затем снова возвращается к Баки. – Да, юридический колледж. Ты думаешь, я какой-то кретин, Роджерс? Стив хочет, чтобы его ирландский цвет лица стал розовым, и это, скорее всего, не сработает, что несомненно печально. – Не вижу другой причины, по которой ты добровольно стал республиканцем, – говорит Стив. Наверное, глупо затевать спор из-за чего-то столь личного, как политическая идеология, но Стив не терпит республиканцев, и его убивает то, что он продолжает встречаться с одним из них. Во всяком случае, он никогда не умел держать язык за зубами – именно это делало его идеальным руководителем предвыборной кампании. Лицо Баки скривилось в нечто, граничащее с уродством, и Стив воспользовался моментом, чтобы побыть довольным собой, как будто наконец-то он взял верх над Баки ебаным Барнсом. Он осознает свою ошибку примерно через пять секунд, когда чувствует руки Баки на своей груди, прижимающие его спиной к стене алькова. – Ты думаешь, Роджерс, у тебя одного есть моральные принципы? – шипит Баки. – Кто из нас двоих сосет у Big Oil? – Стив чуть не плюется. Баки сильнее прижимает его к стене, и Стив шипит, когда его череп отскакивает от мрамора, боль пронзает его затылок. – Что я могу сказать? – говорит Баки, яростно сверкая глазами. – Я люблю хороший член. Проходит больше, чем краткий миг свирепых переглядываний. На самом деле, в оглушительной, жаркой тишине слышно только их сердитое дыхание, такое близкое к скрежетанию. Здесь чувствуется сплошная, невыносимая ненависть. Затем, без предупреждения, Стив чувствует, как губы Баки прижимаются к его губам. Баки целует его, горячо и яростно, как будто они продолжают какой-то едкий спор, и это ударяет Стива в живот, как мешок с горящими кирпичами. – Нахуй тебя, – рычит Стив и отталкивает Баки. Затем, прежде чем его разум успевает догнать остальную часть его тела, он хватает Баки за воротник и тащит его обратно, прижимаясь губами к губам. – Меня бесило то, как ты смотрел на меня сегодня, – огрызается Баки, пытаясь укусить Стива за губу. Они хватаются друг за друга, руки скользят поверх пиджаков и под рубашками, яростно пыхтя, пытаясь толкнуть друг друга к стенам и спотыкаясь о брезент. – Я ненавижу тебя, – Стив пытается укусить его в ответ. Их зубы такие же острые, как и их слова, и вскоре они целуются так же яростно, как пытаются бороться с пряжками ремней, чтобы снять их с друг друга. Стива лихорадит, как будто огонь распространился по всей его коже и под ней тоже; может быть, это пламя его плохих решений. Честно говоря, он немного безумен. Он ненавидит Баки, и он ненавидит то, что он так сильно хочет его, но все это очень мало утешает, когда его мозг посылает ему предупреждающие сигналы, которые его член предпочитает полностью игнорировать. Его единственным утешением было то, что Баки, по крайней мере, выглядел таким же отчаянным, тяжело дыша в рот Стива, пока его руки пытались сорвать ремень Стива. Они только мешают друг другу, такие неистовые, какими они и были, поэтому Стив отбрасывает руки Баки в сторону с разочарованным рычанием. Он расстегивает ремень Баки и возится со своим собственным. Как только Баки понимает, что он делает, он убирает руки и просто лапает Стива через рубашку. Стив не стыдится того факта, что проводит много времени в спортзале. Он также не стыдится того, что его соски – его личная эрогенная зона. Он, может быть, немного стыдится шума, который издает, когда Баки, блять, щупает его грудь, но только потому, что он эхом разносится по комнате Великой Хартии вольностей, едва приглушенный всеми брезентами. Свобода и права человека, вероятно, никогда не звучали так грязно, и за это он извиняется перед всеми отцами-основателями. Он расстегивает ширинку Баки и мстит, протягивая руку и оборачивая ее вокруг его члена. Он издает пронзительный писклявый звук, который быстро превращается в стон, когда Стив начинает двигать рукой. Положение не самое удобное, но член Баки твердый и теплый под его пальцами, и он бы солгал себе, сказав, что ему не нравится, как широко раскрытые глаза Баки повторяют отчаянные звуки, которые он издает. – Непохоже на то, что ты… ты ненавидишь меня, – говорит Баки, задыхаясь. Он упирается одной рукой в бок Стива, а другой дергает за молнию, что... хорошо. Это смущает, как сильно Стив жаждет его прикосновений, но он никогда не даст Баки знать об этом, под страхом смерти или как-либо иначе. – Ненавижу, – настаивает Стив или думает, что ненавидит. Его способность говорить в настоящее время частично утрачена. Он откидывает голову назад, когда Баки, наконец, берет в руку член Стива, и он на секунду окидывает взглядом сводчатый потолок, пытаясь не потерять ход своих мыслей. Ненавидит. Он определенно ненавидит Баки. Это он знает – если бы мог хоть на мгновение задуматься, почему. У него есть причина, он почти уверен в этом. – Я ненавижу тебя… А-ах! Баки крутит рукой, и Стиву приходится зарыться лицом в его плечо, чтобы не наделать шума, который семьи туристов и их дети могут услышать в соседней комнате. В комнате с, ну, вы знаете, основополагающими документами. Как, к примеру, Конституция. Как, также к примеру, Билль о правах. Стив не может поверить, что ему дрочит человек, которого он ненавидит больше всего на свете в комнате рядом с документами, которые установили демократию и права и целую ебаную страну. Страну, в которой они живут. Он никогда не сможет вернуться сюда снова, мудила. – ... ты разрушаешь Декларацию Независимости для меня! Я больше не смогу сюда приходить, Господи. – восклицает он разочарованно, прямо в рот Баки. Баки наклоняется, чтобы поцеловать Стива в шею там, где она соединяется с его плечом. Его рука все еще находится на относительно твердом члене Стива. Стив уверен, что Баки, вне всякого сомнения, является своего рода монстром из-за того, что его действия граничат с нежностью, когда они заняты тем, что занимаются сексом из ненависти со всеми этими символами демократии. – Да, ты выглядишь так, словно действительно злишься из-за этого, – говорит Баки, и, во-первых, как он смеет звучать так невозмутимо? А во-вторых, Стив чувствует ухмылку на своей шее. Стив собирается убить его. Он делает следующую лучшую вещь, которая, очевидно, заключается в том, чтобы свести Баки с ума, но как бы с яростью. Стив обхватывает пальцами головку члена Баки и скользит пальцами, мокрыми от смазки, по всей длине, и так лучше, потому что на этот раз Баки должен стонать в плечо Стива. Стив действительно злится из-за этого и собирается сказать ему об этом, как только перестанет чувствовать себя таким чертовски возбужденным. Стив наконец-то набирает нужный темп, затем они прижимаются друг к другу, засунув руки в штаны друг друга, задыхаясь и ругаясь. – Тише, – Стив старается шипеть, потому что комната может быть закрыта на реконструкцию, но любой может просто войти, как это они сделали, и у Стива нет сбережений, чтобы сделать пересадку лица, если они окажутся на первой полосе каждого таблоида и газеты округа Колумбия, потому что они не могли держать себя в штанах. Баки стонет, когда они приближаются к концу, и этот нежный звук лезет прямо под кожу Стива, как будто он действительно послушал Стива в этот раз и Стив… блять, плевать, если это не повлияет на его уже затуманенную голову. Он, должно быть, сошел с ума в эту секунду, потому что в какой-то момент в его голове мелькает мысль, что ему действительно хотелось бы разложить Баки на брезентах, раздеть его догола и разъебать его дырку, но это было бы за гранью приличий, да и в кармане у него карманная Конституция, а не презервативы и лубрикант. Презервативы и лубрикант, возможно, важны, но еще важнее не испортить карманную Конституцию в его кармане. Такая торопливая дрочка как эта, в действительности, не имеет права ощущаться настолько горячей, учитывая, насколько непродуманна и рискованна была вся эта ситуация. Было бы ужасно, если бы Стив не завелся от его проклятого, ебаного, предательского ума. Он снова крутит рукой, что оказывает эффект, потому что Баки кончает первым, выгибаясь напротив Стива и шепча его имя, что крайне непристойно и определенно несправедливо. Каким-то образом именно этот звук, его имя на губах Баки, заставляет Стива почти сразу же кончить за ним, изливаясь на пальцы Баки, посреди дня, его рабочие брюки даже не спущены с бедер, посреди Национального ебаного Архива. По крайней мере, Великой Хартии вольностей сейчас здесь нет; ведь достаточно того, что Декларация независимости находится в соседней комнате. Их дыхание звучит синхронно целую минуту, когда они опираются друг на друга, тяжело дыша и пытаясь успокоить свои одурманенные, безумные, наслажденные умы. Это идет вразрез со всем, что он отстаивает, но Стив просто не в себе, достаточно того, что он целует Баки перед Богом и выставкой о документах, которые установили основные права человека. Он всегда был чем-то вроде ужасного любителя обнимашек. Он зарывается рукой, которая не покрыта смазкой, в волосы Баки. После секундного колебания Баки целует его в ответ. В этом и заключается крайность, словно он не может насытиться им, даже если это убивает его изнутри, и, честно говоря, Стив может не только увязнуть в этих ненормальных взаимоотношениях, но и если бы в первую очередь это не было чрезвычайно рискованным делом и ужасной затеей, Стив, вероятно, мог бы пойти на это снова. Через секунду они отрываются друг от друга, тяжело дыша, и Баки трясущимися руками достает из кармана носовой платок. Стив ошеломленно моргает и наблюдает, как Баки очень заботливо вытирает руку Стива начисто, или настолько чисто насколько это возможно. Это настолько сбивает с толку, что Стив, честно говоря, предпочел бы, чтобы Баки кричал на него. Затем Баки вытирает свою руку с гораздо меньшей осторожностью и засовывает платок обратно в карман. – Это было глупо с нашей стороны, – говорит он, и это первое, что он сказал, в чем Стив согласился с ним. – Ты это начал, – глухо отвечает Стив, как будто это оправдывает все то, в чем он с таким энтузиазмом участвовал. Баки поднимает бровь, одаривая его испепеляющим взглядом, но Стив также слишком уставший и все еще не отошедший от недавнего оргазма, чтобы по-настоящему защищать себя. – Ты собираешься заняться этим? – Баки жестом указывает на ширинку Стива, и Стив сердито смотрит на него, прежде чем исправить ситуацию и застегнуть молнию. Баки тоже поправляется, и затем они окидывают друг друга полувраждебным взглядом. Рот Баки ужасно красный, а волосы взлохмачены. Его пиджак помят, рубашка расстегнута, и все просто очень криво. Он выглядит так же развратно, как чувствует себя Стив, что должно означать, что Стив выглядит так же развратно, как чувствует себя Стив. Это все очень проблематично. – Прекрати так на меня смотреть, – говорит Баки. Он шарится в своих карманах и достает оттуда телефон, и по взгляду на его лицо Стив понимает, что какой бы перерыв Баки не взял, чтобы прийти в Национальный архив, он ему дорого обошелся. Если бы Стиву пришлось гадать, он бы сказал, что за время простой дрочки Баки получил не менее пяти звонков и двадцати электронных писем. – Куда еще я должен смотреть? – он тоже достает телефон, потому что не собирается пялиться, как неудачник. – Кретин, – стонет Баки и проводит рукой по своим и без того лохматым волосам. В результате они выглядит еще более лохматыми, чем мгновение назад. Это отвратительно, как хорошо это выглядит на нем. – Мне пора идти. – Никто тебя не останавливает, – кисло говорит Стив. – Слушай, – говорит Баки, глядя на Стива с неприкрытым раздражением, – мне нужен твой номер. Стив застывает, пялясь на него. – Что? – Твой номер, идиот, – отвечает Баки. – Рабочий? Если бы Стив не мог ясно видеть, как сильно Баки ненавидит его – и наоборот, – он бы подумал, что это была самая неубедительная фраза. Но, как бы то ни было, Баки уже на полпути к ухмылке, и мысль о чем-то другом, кроме секса из ненависти, абсолютно исключена. Это отлично срабатывает для Стива, потому что единственная причина, которой он встречался бы с Баки Барнсом, – это если бы Тони Старк буквально держал пистолет у его головы. – Твой мозг отключился или что-то типа того? – Баки пялится на него, пока Стив не отвечает. Стив хмурится. – Дай мне свой телефон. Это объективно еще одна ужасная идея, но он полагает, что сегодня особый день, поэтому он берет телефон Баки и все равно вводит свой номер. Баки кладет его в карман – слава Богу, не в тот, в котором лежит платок,– и одаривает Стива нечитаемым взглядом. Затем он шлепает его по заднице с натянутой улыбкой и поворачивается, чтобы уйти. Стив мог бы сказать разные вещи прямо сейчас, все из которых, вероятно, звучали бы круто, например: Спасибо за дрочку, мудак или Увидимся никогда, придурок или даже Угадай, что ты воспользовался своим правом первой поправки сосать мой член, что, ладно, не совсем точно, но звучит язвительно в его голове. В конце концов, Стив просто смотрит, как Баки уходит, тихо облегченно вздыхая и чувствуя более чем небольшое отвращение к самому себе. Он просто благодарен, что Баки не схватился за карман с Конституцией. Стив не хочет, чтобы Баки знал об этом; Баки, вероятно, начал бы смеяться над ним, и он не смог бы этого вынести. Некоторые вещи должны быть неприкосновенными. Карманная Конституция человека – одна из них. С другой стороны, мужское достоинство? Очевидно, совсем другая ебаная история.