Все сноски в конце главы
Дело в том, что принять закон непросто. Стив и Сэм прочитали все политические пособия и бумаги, которые бы могли им пригодиться до начала кампании Сэма, а Стив слушал изрядную долю политических подкастов и Национальное Общественное Радио. Он смотрел School House Rock. Само по себе все это не шокирует, но когда четыре взрослых мужика сидят у микрофонов и записывают подкаст, обращая всю хуету мира в слова, это определенно начинает звучать менее весело и безболезненно. Факт в том, что Зелёная Реформа – не просто закон, это свод законопроектов, и одна часть свода проходит через внутренние махинации Сената, в то время как другая половина проходит через Палату. Да благословит господь бикамерализм* или что-то типа того. Кто-то приставил пистолет к головам отцов-основателей, и они сказали: "Да пошли вы, мы сделаем правительство настолько сложным, насколько это возможно". Так или иначе, Стив и Сэм находятся в тесном контакте с офисом Сенатора Роудса, следя за тем, как продвигается законопроект в Сенате, но в то же время вся проблема в их собственном своде законопроектов. Принятие законопроекта не заканчивается публичными слушаниями – во всяком случае, именно с них все и начинается. Америка проводит две недели без выходных, собирая все публичные показания и составляя список обобщенных результатов и таблицу вопросов и предложений для рассмотрения Сэмом и Стивом. Документ занимает почти тридцать страниц, и когда Сэм видит, что глаза Америки начинают закатываться, он дает ей дополнительный выходной, а это значит, что настала очередь Стива быть заваленным информацией. Это неблагодарная работа, но ничего такого, что Стив был бы не рад делать. У него миллион разных дел, потому что у Сэма два миллиона разных дел, но они вдвоем задерживаются несколько раз допоздна в офисе с непомерным количеством контейнеров на вынос, и это не так уж плохо. – Думал ли ты, что все будет именно так? – спрашивает Стив однажды вечером за наполовину съеденной полукилограммовой пастой ло-мейн с курицей. Сейчас сентябрь, и августовский перерыв между сессиями Конгресса прошел так хорошо, как это могло бы быть для офиса в разгар крупной кампании за спорный и, возможно, изменяющий жизнь закон. Точнее говоря, Сэм пытался дать Стиву месячный отпуск, и Стив прожил около двух недель в гостевой спальне в бруклинской квартире своей матери с двумя спальнями, прежде чем какая-то катастрофа в прессе не заставила его собрать чемоданы и сесть на Амтрак* обратно в Вашингтон. – Что я буду проводить еще больше времени с твоей тупой задницей, а потом возвращаться домой и все еще не пытаться сбежать? – Сэм усмехается. Стив фыркает, а Сэм качает головой. – Работы больше, чем я думал, но я не теряю голову. Мне нравится то, что мы делаем. Такое чувство, что у нас есть место за столом, даже если нам приходится пробиваться к этому столу с боем, понимаешь? Стиву знакомо это чувство. Конечно, он никогда не узнает его так остро, как Сэм – Стив все еще молодой, привлекательный цисгендерный белый мужчина, – но он вырос бедным и больным, с какими-то невидимыми недостатками. Он квир*. Он знает, что он принимает это лучше, чем подавляющее большинство людей, но это не значит, что у него всегда есть место за столом. – Это всегда казалось намного более захватывающим, чем китайская еда на вынос в час ночи в офисном здании, которое не ремонтировалось с 80-х годов, – улыбается Стив Сэму, и на этот раз Сэм хихикает. – Не то чтобы я завидовал твоей социальной… активности. Это заставляет Сэма вздохнуть особенно громко. – Мы знали, что это тоже часть работы, – пожимает плечами Сэм. – Только не знали насколько… большая. Календарь Сэма в эти дни настолько забит, что и Стив, и Америка пытаются пойти и отложить социальные, сетевые и политические мероприятия, на которых он абсолютно не обязан присутствовать. У Сэма есть энтузиазм и запас энергии, который почти безграничен, но это не значит, что Стив не видит, как он преждевременно седеет. Даже Барак Обама в конце концов стал серебряным лисом*. – Ну, ты продолжай пожимать руки и болтать, а я буду... – Стив машет палочками в сторону кипы бумаг, которую они разделили. В других офисах этим занимаются другие люди, но в команде Сэма есть только они. Они получают свидетельские показания в каком-то порядке, а затем просматривают их, чтобы лучше понять, как изменить Зелёную Реформу в будущем. – Лоббистам все это не понравится, – говорит Сэм, беря клецку и жуя ее, глядя на зачеркнутые предложения красными ручками, по которым Ванда и Стив проходились туда-сюда. – Лоббисты всегда недовольны, – говорит Стив, пожимая плечами. – Никто не получит всего, что хочет. – Вот эта часть, – говорит Сэм, беря ручку и подчеркивая что-то, написанное Вандой, основанное на показаниях EarthRights International. – Это бесчувственно. Стив вытягивает свои длинные ноги и наклоняется над столом, чтобы посмотреть, на что указывает Сэм. Медленная ухмылка расцветает на его лице. – О да, – говорит он. – Эта часть мне очень понравилась. Ванда и Стив неделями изучают все возможные изменения и поправки к законопроектам, которые были внесены и заслушаны подкомитетом. Это долгий и утомительный процесс, но Стив понимает всю его важность. Законопроект должен быть вновь заслушан с поправками в комитете, прежде чем он пойдет на голосование. Если законопроект будет внесен на рассмотрение или не будет вынесен на голосование в комитете, он обречен – он никогда не предстанет для принятия решения перед всей Палатой. Никакого давления или чего-то такого, думает Стив, в другой поздний вечер, когда он дергает себя за волосы и пытается понять, как они с Вандой должны отредактировать определенный пункт, чтобы республиканцы не потянув за одно неправильно сформулированное предложение в законопроекте, не разрушили Зеленую Реформу полностью, как только ее вернут на рассмотрение в комитет. Это теплый, слегка влажный день, становящийся более прохладным с наступлением вечера. В эти выходные Сэм будет в Нью-Йорке, занят одним политическим делом со своим сообществом и берет отгул на субботу, чтобы пойти на бейби шауэр* кузины. Сэм предлагает и Стиву поехать с ним – прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он не был дома, и он скучает по своей матери, ее нелепому саду и ее толстому коту, который только и делает, что сидит на коленях Стива каждый раз, когда он возвращается, – и заманчиво сказать "да", но Стив знает, что они сейчас слишком заняты. Энджи Мартинелли говорит Стиву, что подкомитет хочет услышать измененную версию законопроекта в ближайшее время, и скорость, с которой свод законов Сэма движется через политическую машину, была бы захватывающей, если бы это не вызывало у Стива небольшое моральное разложение. – Я приеду, как только Зелёную Реформу подпишет президент, – говорит Стив Сэму накануне вечером, стоя в дверях Сэма и наблюдая, как он собирает вещи. Он ощущает небольшой трепет, произнося это, и когда Сэм поднимает глаза, они оба глупо улыбаются друг другу. – Чувак, ты проводишь здесь очень много времени, – говорит Сэм, выпрямляясь после того, как запихнул свои боксеры в чемодан. – Не думай, что я этого не вижу. Я вижу. Я не мог бы быть благодарен ещё больше. Стив улыбается, потирая рукой затылок. – Ради этого мы и здесь, – говорит он. – Я потрачу столько времени, сколько потребуется, чтобы сделать все задуманное реальным, Сэм. – Я знаю, – говорит Сэм и хлопает Стива по плечу. Он сжимает его и улыбается Стиву. – Ты единственный человек, которому я могу доверить все это. Но просто... не загоняй себя сильно из-за этого, ладно? Мы сделаем это, но я не хочу, чтобы ты выгорел прежде чем это случится. "Легче сказать, чем сделать", – думает Стив в пятницу вечером. Он сбросил пиджак и заправил футболку в брюки. Он одалживает кабинет Сэма на эту ночь, которая уже кажется долгой. – У тебя нет никаких планов на вечер пятницы, Стив? – спрашивает Ванда по громкой связи, и Стив пожимает плечами, хотя она его не видит. – Это Вашингтон, Ванда, – говорит Стив. – Если ты занимаешься политикой не в офисе, то в баре. По крайней мере, здесь я могу слышать свои мысли. – Ты говоришь, как старик, – смеется Ванда, и у Стива, по крайней мере, есть причины, чтобы чувствовать себя плохо. Сегодня вечер пятницы, и он должен торчать здесь, а Ванда – нет. – Я все просмотрю и к завтрашнему дню вышлю тебе изменения, хорошо? – говорит он. – Иди, выспись за нас обоих. – Будет сделано, – говорит Ванда. – Не задерживайся допоздна, дедуля. Стив определенно не дает никаких обещаний на этот счёт. Когда Ванда больше не разговаривает с ним по телефону, Стиву становится трудно… не замечать. Например, насколько тихо в офисе. Он слышит свое дыхание, слабый звук кондиционера на заднем плане, тик-тик-тиканье часов где-то в другой комнате. Он осознает, как тихо в офисе, без лихорадочных движений Сэма, проживающего свой день, или Америки, крутящейся на стуле в четырехсотый раз за это утро. Воздух не влажный, но кажется тяжелым. Стив запрокидывает голову и видит, что большое окно позади него – то, что выходит на улицы Вашингтона, – испещрено водяными следами и пятнами, которые следовало бы почистить получше. Он замечает, как темнеет отсюда небо Вашингтона; как город, маленький и оживленный, кажется пульсирующим снаружи, там происходят вещи, которые определенно не происходят здесь. Он замечает все вокруг только для того, чтобы не замечать стопку бумаг перед собой, и когда ему это надоедает, он разворачивается на стуле один раз, останавливается, упираясь ногой в стенку стола Сэма, а затем, ухмыляясь, разворачивается в другую сторону. Он никак не может устроиться поудобнее, как бы ни сидел в дорогом кожаном кресле Сэма. Сначала он читает, положив ноги на стол. Затем он скрещивает ноги под собой на стуле. Затем он поворачивается и упирается ногами в стену под большим окном. Затем он возвращается к тому, чтобы просто сидеть на стуле, одна нога под ним, одна нога болтается. Он помнит, как кто-то однажды сказал ему, что квиры не умеют правильно сидеть, поэтому он достает свой телефон, гуглит это и теряет целых тридцать минут, чтобы просто случайно зависнуть над просмотром различного дерьма в Твиттере. Он выходит из интернета в оцепенении, со странным, клубящимся туманом, застилающим его мысли, ничего не узнав о законопроекте, над которым он должен работать, но слишком много зная о чем-то под названием “Тик-Ток". Он встает, когда больше не может этого выносить, одной рукой сжимая стопку бумаг из третьего раздела второго законопроекта. Снаружи ночное небо кажется туманным от тепла. Под окном машины и огни, город готовится к хорошей пятнице. Стив откладывает бумаги, чувствуя себя немного сумасшедшим. Он хватает мобильник, засовывает его в карман, роется в кармане пиджака в поисках бумажника и выходит из офиса. Он не уходит далеко. Сначала Стив думает, что он просто пойдет выпить в ближайший бар, но никто не отвечает на его сообщения, а потом он все равно начинает чувствовать себя виноватым. Он проверяет свой телефон и видит, что Сэм уже несколько часов ничего не пишет. И никто другой тоже. Он задыхается от ночной тишины. Он идет на компромисс, спускаясь на два этажа к торговым автоматам с вкусняшками. Сегодня пятница, и уже перевалило за девять вечера, поэтому, когда Стив выходит в коридор, он ожидает увидеть мерцающий свет и пустую кухню. Может быть, там будет уборщик или два, но он более или менее готов к тому, что его будут преследовать призраки начальников штабов из прошлого. "Надеюсь", – думает он, – "они оставили ему что-нибудь вкусненькое". Чего он не ожидает, так это увидеть, как кто-то другой пихает деньги в торговый автомат. И, что еще хуже, он не ожидает, что этот кто-то будет ему знаком. Это уже не должно удивлять Стива. Это достаточно маленький город и еще более маленький Холм. Они работают в одном и том же здании и тренируются в одном и том же здании, а в промежутках выполняют более или менее одинаковые обязанности для двух совершенно разных людей. Но вид Баки, сидящего на корточках перед его торговым автоматом, когда он меньше всего этого ожидает, застает его врасплох. – Что ты здесь делаешь? – Стив моргает и останавливается в нескольких футах от него. Баки, пытаясь вытащить что-то из автомата, застывает, наполовину засунув руку внутрь. – Что? – хмуро спрашивает он. – Теперь этот автомат принадлежит тебе? Есть что-то в этом виде – Баки с рукой до локтя, роющейся в поисках пакета чипсов халапеньо, сидящий на корточках перед автоматом, свирепо смотрящий на него, – что обезоруживает Стива. Он готов ответить на хмурый взгляд Баки тем же самым взглядом, но вместо этого он качает головой. – Ты делаешь это неправильно, – говорит он вместо ответа. – Делаю это неправильно, – медленно повторяет Баки. – Что это значит – "делаешь это неправильно"? Это чертов торговый автомат. Я вкладываю деньги для того, чтобы он продавал, и он не выполняет свою работу по продаже. Стив бросает на него взгляд и затем, более удивленный, чем это, вероятно, оправдано, подходит к автомату. – Отодвинься, гений. Взгляд Баки ожесточается, но он с ворчанием убирает руку и отодвигается назад. Он падает на задницу и остается в таком положении, ноги вытянуты вперед, руки выставлены позади него. Он в брюках, которые абсолютно точно испачкаются на полу, и с красивой верхней пуговицей, расстегнутой у горла и на манжетах. Стив воспринимает все это отстраненно, как губка впитывает пролитую воду. Нельзя отрицать, что даже в таком состоянии, потерпев неудачу с торговым автоматом, испачкав свою чрезвычайно красивую рабочую одежду, с кудрями, сваленными на макушке и слегка перекосившимися – как будто он провел по ним руками – Баки Барнс, он... Что ж. Потрясающе великолепен. Стив не собирается ничего говорить об этом, но он откладывает это в памяти, чтобы подумать над этим в другой раз. – Если ты просто дашь ему свои деньги, ты получишь дерьмо за свои усилия, – говорит Стив. Он двигается вправо от автомата. – То, что ты должен сделать, это… Стив дважды стучит по стенке торгового автомата. Это заставляет все кнопки загореться одновременно. Затем, с некоторым усилием и чуть слышным ворчанием, он обхватывает автомат руками и приподнимает его, совсем чуть-чуть, а затем позволяет ему упасть обратно. Автомат издает жужжащий звук, и внезапно в лоток для выдачи вываливаются два пакета чипсов халапеньо, пакетик M&Ms и батончик Твикс. Ухмыляясь Баки, Стив наклоняется и собирает их призы. Затем, не раздумывая, он плюхается на задницу рядом с Баки на пол и вручает ему их добычу. – Спасибо за сладости, – Стив ухмыляется и начинает открывать Твикс. Баки некоторое время молчит, и рот Стива полон шоколадного и карамельного печенья, когда он поднимает взгляд, чтобы посмотреть, что случилось. Он видит, что Баки пялится на него – ну как, не совсем пялится, но смотрит с немного расширенными глазами и взглядом, который говорит "что, во имя Иисуса, ты только что блять сделал?" – Что? – Говорит Стив, сглатывая. – Что происходит с теми, кто не может...ты знаешь. Поднять целый гребаный автомат. Голыми гребаными руками? – Баки смотрит на него безумными глазами, и Стив ухмыляется. – Вот почему это хороший автомат, – говорит он. – У него никогда не кончаются хорошие закуски, потому что никто не знает, как он работает. Баки хмуро смотрит на него и открывает свои чипсы. Потом он со смехом качает головой. – Ты действительно… – Что? – Говорит Стив, прищурившись. Он наклоняется ближе к Баки, прищурившись еще больше. – Что? Баки поворачивает голову, и их губы почти соприкасаются. Он не перестает смотреть вниз, и Стив не может полностью игнорировать тепло, собирающееся в его животе. Стив откусывает еще кусочек от батончика Твикс, а Баки фыркает и выуживает из сумки чипсы. – Нечто, Роджерс, – говорит Баки, и Стиву становится легче дышать. – Ты действительно нечто. – Не знаю, что это значит, – пожимает плечами Стив. Он кивает Баки. – Ты испачкаешь свое… Армани. – Армани? – Баки делает гримасу. – Ты думаешь, я в Армани? Стив обдумывает это. – Гуччи? – он предполагает. Он делает еще одну попытку. – Вер...саче. – Ты идиот, – говорит Баки и ест еще одну чипсинку. – Это братья Брукс*. – Какой же я идиот! – Восклицает Стив. Стив, чей самый дорогой костюм был куплен на распродаже в Мэйси*. – Я был однажды в Братьях Брукс. – А членский билет коммунистической партии у тебя забрали? – Говорит Баки с ухмылкой, и Стив буквально кладет руку на лицо Баки и отталкивает его. Баки заливается смехом, а Стив пыхтит и пытается стащить у него чипсы. – Там еще целая сумка, придурок! – Баки кричит, а Стив ухмыляется и пытается украсть еще. На самом деле они не дерутся, но в конечном итоге они как бы пытаются отобрать сласти друг у друга, Баки протестует, а у Стива иногда вырываются приступы смеха, пока они оба не ложатся на спину, Стив доедает свой Твикс, а рука Баки обхватывает его пакет чипсов. – Во-первых, как ты можешь следом за шоколадом есть чипсы халапеньо? Это отвратительно, – говорит Баки. – Во-вторых – ты коммунист? Ты мне не ответил. Не думай, что я не заметил. – Во-первых, ты придурок, – говорит Стив без особого энтузиазма. – Люди едят сладкое и острое, в этом вся фишка. Во-вторых, ты собираешься заставить призрака Джо Маккарти* выгнать меня из Капитолия? – Может быть, – ухмыляется Баки, поворачивая голову так, чтобы смотреть на Стива. – Может, и собираюсь. – Я мог бы поймать призрака, – говорит Стив. – Я чертовски силен. Баки смотрит на выпирающие бицепсы Стива и выглядит так, будто у него есть какие-то идеи по поводу проверки этой теории. Вместо этого Стив предлагает ему оставшийся Твикс. Баки берет его и протягивает Стиву чипсы халапеньо в обмен. – Что ты здесь делаешь так поздно? – Спрашивает Баки. – Сегодня вечер пятницы. У тебя нет… планов по перепихону с кем-то из Гриндера или что-то в этом роде? Стив закатывает глаза. – Я здесь работаю, – говорит он. – А почему это у меня должен быть перепихон с кем-то из Гриндера? Баки делает паузу. – Ну, это ты... подцепил меня в баре. – Ты подцепил меня в баре, придурок! – Говорит Стив. – Я помню это иначе, – настаивает Баки. – Насколько я помню, я просто сидел там... – …уставившись на меня… – ...абсолютно ничего не делая… – ...раздевая меня глазами… – ...и вдруг, из ниоткуда… – Это было не из ниоткуда… – Этот парень тащит меня в уборную, умоляя взять в рот его член… – заканчивает Баки. Он не столько ухмыляется, сколько торжествующе ухмыляется в потолок. Словно этот ублюдок действительно думает, что выиграл этот раунд – он что-то сделал, обвиняя Стива в ситуации, в которой они оказались. – Все было совсем не так, мудак, – говорит Стив. На самом деле без особого напора, может быть, потому, что они оба лежат, растянувшись в кафетерии перед торговыми автоматами. Это не оставляет много места для того, чтобы взволноваться. – Вполне уверен, – говорит Баки. – Вполне уверен, что ты смотрел на меня своими красивыми глазами и... Стив чувствует трепет где-то возле ключицы. – Ты думаешь, у меня красивые глаза, Барнс? – Стив ухмыляется и поворачивается к нему лицом. – Что? – В тревоге говорит Баки. – Нет. Я этого не говорил. Стив ухмыляется, а потом ухмыляется еще шире, и его ухмылка становится такой широкой, что кажется, будто она вот-вот порвет ему лицо, а Баки выглядит таким злым, будто собирается ударить его в живот, так что представьте его удивление, когда Баки обхватывает рукой челюсть Стива и притягивает его ближе, чтобы поцеловать. Это проходит сквозь Стива, как будто он проглотил что-то горячее. Самое смешное, что поцелуй совсем не горячий. Поцелуй Баки мягкий, с едва заметным оттенком чего-то более жесткого. Он знает, что они не могут ничего начать, не здесь, действительно на публике. Скорее, он ничего не может с собой поделать – а может, и не хочет. Стив целует его в ответ, прерывает поцелуй, его грудь снова вздымается, а затем снова целует. На этот раз он немного грубее, и когда Баки открывает ему рот, мозг Стива почти позволяет ему целовать его глубже. Вместо этого они оба одновременно отстраняются, немного запыхавшиеся и немного ошеломленные. – Это плохая идея, – говорит Стив. Баки смотрит на него один раз, более чем немного напряженно, а затем отпускает его лицо. – Всё это – пиздецки плохая идея, Роджерс, – говорит Баки. Он говорит так же голодно, как чувствует себя Стив. Это его расстраивает. Он помнит, что Баки, на самом деле, богатый, бесчувственный осел, но скажите это его члену. И, позднее, его рту. Он даже не собирается обращаться к своей груди, которая не подчиняется ему только из-за его детского сердечного заболевания. – Что значит ещё одна в копилке? – Скажи, что не веришь, – говорит Стив, чтобы вытащить голову из задницы. – Не верю во что? – Сухо спрашивает Баки. Стив делает паузу. – Поебота, о которой думает Старк, – говорит он. – Все эти дерьмовые причины, по которым он не подписал законопроект. Промышленность и инновации… Боже, это мусор. Планета, блять, умирает, Баки. – Не называй меня так, – говорит Баки. – Как? – Баки, – говорит он. – Если ты собираешься быть самодовольным мудаком, не называй меня Баки. Так мне труднее ненавидеть тебя. Стив закатывает глаза и разочарованно вздыхает. – Ты избегаешь ответа на вопрос, – говорит он. – Я знаю, что ты не ебанный идиот… – Господи, спасибо, – насмешливо говорит Баки. – ... Ты просто говнюк, избегающий конфликтных ситуаций, – говорит Стив. – Ответь на вопрос. – А ты задал мне вопрос, Стив? – говорит Баки, и Стив слышит раздражение в его голосе. – Потому что я уж точно не слышал блядского вопроса. – Я спросил… – Нет, – резко перебил его Баки. – Ты не задал мне вопрос. Ты сказал, чтобы я сказал тебе это. Ты хочешь, чтобы я просто сказал, что верю во все что ты сказал ранее, что я согласен со всеми твоими утверждениями… и почему? Просто потому что ты не хочешь чувствовать себя виноватым из-за того, что дрочишь кому-то, кто морально не сходится с тобой во взглядах. – Технически мы еще не дрочили друг другу, – бормочет Стив и Баки издаёт звук, который похож на крик, но так и не перешедший в крик, так как он вовремя себя остановил. – Знаешь какая у тебя проблема, Роджерс? – Какая? – говорит Стив. Он морально готовится к перепалке, так как ощущает, что они подошли к грани слишком близко. – Твоя проблема в том, что ты считаешь себя образцом морали и добродетели, – говорит Баки. – Ты думаешь, что то, что ты говоришь, правильно, и то что говорит Уилсон тоже правильно, и не может быть никакого другого блядского решения или мнения. Потому что кому бы вообще хотелось быть республиканцем или иметь другую точку зрения разительно отличающуюся от твоей? Тебе даже не приходит в голову, что когда ты пихаешь кому-то в глотку свое мнение, ты не просто ведёшь себя как агрессивный ублюдок, а также показываешь свое неуважение к этому человеку. – Неуважение, – говорит Стив. Теперь он достаточно раздражен, что опускает голову на сцепленные в замок ладони, локтями упираясь в колени. – Неуважение? Мы не обсуждаем чью-то стрижку, Бак… Барнс. Ты пришел на работу не в гавайской рубашке, которая, как я думаю, отвратительно смотрится на тебе. Политика – это нечто большее, и ты это знаешь. Люди не спорят насчет того какой вкус мороженого им больше всего нравится, одна сторона не хочет чтобы бедные люди и различные меньшинства умерли, а другой стороне поебать на все кроме снижения налогов и… яхт. – Так легко смотреть на всё это с твоей точки зрения, не правда ли? – Шипит Баки. Он приподнимает корпус, чтобы принять сидячее положение. – Ну, знаешь ли на нашей стороне тоже есть бедные люди и различные меньшинства, приятель. Есть бедные республиканцы, есть республиканцы-геи, есть блядские республиканцы-мусульмане. Ты думаешь, что среди нас только богатые чуваки дрочащие в своих Теслах? Как бы не так. Ты пускаешь всех под одну гребенку, и возможно если бы ты так не делал, Демократы не оказались бы по уши в дерьме без возможности выбраться. Поэтому в следующий раз, прежде чем вылить ушат говна мне на голову, лучше подумай о том, что собираешь сказать. – Это все равно не делает все это правильным, – почти разочарованы рычит Стив. Он встаёт на колени, а затем поднимается на ноги. Он снова начинает злиться – этим видом злости который испытывает всякий раз, когда включают Fox News или слышит республиканский разговор дольше 10 секунд. У него сводит челюсть и звенит в ушах. – Дело в том, что каждый должен принимать решения, от которых он не будет чувствовать себя легко и беззаботно, но с другой стороны не будет делать вид что ему есть хоть какое-то ебанное дело до всего этого. Я задаю самый лёгкий вопрос из всех существующих. Это окружающая среда. Это изменение климата. В это верит большая часть научного сообщества. Есть доказательства. Научные. Этот вопрос не является партизанским вопросом, но таковым является для тебя…Почему? Просто скажи мне почему? – Мне нихера не нужно тебе говорить, – говорит Баки. Он тоже поднимается на ноги и отряхивает свою рубашку и брюки. Он может вести себя как угодно – хладнокровно и отстраненно, но Стив видит, как дрожат его руки. – Я ничего тебе не должен. Что, ты думаешь, из-за того, что у нас был хороший перепих и я думаю, что ты горячий, я останусь стоять здесь и позволю тебе бросать все эти оскорбления мне прямо в лицо? Я ничего не должен тебе только за то, что ты однажды отсосал мне. И мне ещё больше поебать на ваш законопроект или на вашу чёрно-белую мораль, Роджерс. Ваш законопроект может гореть в аду, и мне все еще будет поебать. Это делает его… Господи, это так злит Стива, что он едва может ясно мыслить. И его взгляд как будто заволакивает дымкой. Он рукой хватает Баки за воротник быстрее чем сам может обдумать собственные действия, волоча его ближе к себе, тем самым заставляя Баки приподняться на носки. Баки ухмыляется ему прямо в лицо, его рука инстинктивно схватилась за рубашку Стива, и Стив смотрит на него сверху вниз, эти гляделки продолжаются пока в них обоих закипает ненависть, настолько тошнотворная и глубокая, что Стив не думает, что сможет когда-нибудь оправиться от неё. Они одновременно разжимают руки держащие рубашки и в тот же самый момент толкают друг друга. – Пошёл нахуй, Барнс, – Тихо говорит Стив. – Ты настолько одержим тем, чтобы не заботиться ни о чем, что ты считаешь преступлением, когда кто-то о чем-то заботится. И почему-то это выводит Баки из себя. Стив видит как его лицо искривляется в гневной гримасе. И он видит это, стоя в центре кафетерия, потому что там светло как днём из-за флуоресцентных ламп. – Иди к черту, Стив, – говорит Баки. Он специально толкает Стива плечом, когда проходит мимо него. Стив прекрасно слышит цоканье от каблуков на прекрасных ботинках Баки, когда тот уходит по коридору направляясь к лифтам. На полу все еще валяется пакет от M&Ms и пакет чипсов, он поднимает оба трясущимися руками и со звоном в ушах, ждет звук оповещающий о том, что лифт уехал, прежде чем тоже пойти на выход.***
Бикамерализм – структура парламента, при которой он состоит из двух палат. Амтрак – американская железнодорожная компания, занимающаяся пассажирскими перевозками. Квир – если говорить простым языком, «квир» является собирательным, зонтичным понятием, объединяющим в себе множество разнообразных идентичностей, не вошедших в гетеронормативные рамки. Иными словами, это все люди, чей гендер и/или сексуальная ориентация отличаются от гетеросексуальной ориентации и/или цисгендерной идентичности. Серебряный лис – привлекательный мужчина старшего возраста с седыми волосами. Бейби шауэр – обычай устраивать вечеринку для будущей матери и праздновать рождение будущего ребёнка. А также это зачастую становится днем, когда родители узнают пол ребенка. Братья Брукс – одна из старейших марок мужской одежды в США. Их клиентами были легендарные личности и целые поколения известных семей – политики, президенты, голливудские звезды, спортсмены, представители искусства и военные герои. Мэйси – одна из крупнейших и старейших сетей розничной торговли в США (универмаг, короче говоря). Джозеф Маккарти – американский сенатор-республиканец, придерживавшийся крайне правых политических взглядов. Презирал всё, что связано с коммунизмом, видел в каждом таракане коммуниста, во всех проблемах Америки обвинял тайные коммунистические сообщества.