Political Animals

– Блять, – шипит Стив, морщась. Баки бросает на него равнодушный взгляд. Последние полчаса Баки то и дело бросал на него равнодушные взгляды. – Ты нарочно это делаешь? – жалуется Стив, отпрянув. – Ты не мог бы, – Баки свирепо смотрит на него, – заткнуться? Стив отвечает на этот взгляд всеми чувствами, что в нем есть, которых, по правде говоря, не очень много. В голове все еще слегка звенит, глаз немного припух, и все его тело болит – челюсть, щека, грудь, ребра, костяшки пальцев. Казалось, что драка с Рамлоу по времени длилась совсем недолго, но этого времени хватило, чтобы вывести из строя почти все части его тела. Он не помнит, когда в последний раз драка заставляла его чувствовать себя так, словно его вывели из строя, как будто если он сейчас закроет глаза, то может не открыть их снова в течение следующего часа или семи дней. Должно быть, он стареет. – Боже, – говорит Стив через мгновение. – Сэм убьет меня. Баки смотрит на него так, словно считает, что он этого заслуживает, и Стив ощетинился бы, если бы Баки сейчас не держал одну руку на его неповрежденной части челюсти, а другую осторожно протирал теплой влажной тряпкой. Большой палец Баки крепко прижат к подбородку Стива, остальные пальцы сжаты под ним. Стив чувствует себя слишком разбитым, чтобы чувствовать что-то даже близкое к желанию, но он не возражает против прикосновений и еще меньше против человеческого тепла. Он закрывает глаза и замолкает, пока Баки работает. Он не знает, как долго он это делает, время отмечено только ощущением ткани, скользящей по его челюсти, по носу, и нежно вокруг глаз. Баки поворачивает его лицо то в одну сторону, то в другую, движения его невыносимо ласковые, как будто он боится, что Стив может сломаться или что-то в этом роде. – Эй, я собираюсь расстегнуть твою рубашку, – бормочет Баки. – Всё нормально? Стив, уже почти засыпая, медленно и сонно открывает глаза. – Что? – Просто хочу посмотреть, насколько все плохо, – говорит Баки. Его руки застыли на испорченной рубашке Стива. – Всё нормально? – Конечно, все в порядке, – сонно говорит Стив. Баки не требуется много труда, чтобы снять с него пиджак, а затем, начав сверху, расстегнуть несколько оставшихся пуговиц на рубашке. Стив спокойно наблюдает за Баки из-под полуприкрытых век, его голова раскалывается, но в остальном он странно спокоен. Когда Баки добирается до майки, он бросает на Стива еще один взгляд, который заставляет Стива, находящегося в странном, туманном пространстве, засмеяться. К счастью или к несчастью, это заставляет Баки кривить ртом. Стив наблюдает за этим, пока Баки берет нижнюю часть его грязной, разорванной майки и поднимает ее. – Срань господня, Стив, – говорит Баки. Стив тупо смотрит вниз, пока они с Баки разглядывают фиолетовые и красные пятна на его торсе. По бокам его ребер, слева от пупка, поперек ключицы, справа, под мышками – уродливые синяки. Они чувствительны на ощупь, что Стив понимает только потому, что Баки протягивает руку и осторожно прижимает несколько пальцев к самому большому синяку. Стив громко шипит, и Баки отдергивает руку, словно обжегшись. – Дерьмо, – быстро говорит он. – Прости. – Просто немного чувствителен. – Стив морщится. Баки снова смотрит на Стива, ожидая разрешения, и тот кивает. Затем Баки снова наклоняется вперед, нежно – о, так нежно – проводя пальцами по синякам Стива. Прикосновение сначала мягкое, а затем более твердое, Баки проверяет места, где у Стива болит, и места, где его кожа еще мягче. Стив втягивает воздух от этого ощущения, его голова кружится, тело покалывает везде, где к нему прикасаются, и болит в тех местах, где нет. Для начала, это даже близко не сексуально. Он просто хочет наклонить голову вперед, прислониться к плечу Баки и позволить ему держать его, пока он засыпает. – У тебя сотрясение? – тихо спрашивает Баки. – Мм… а? – Сотрясение, придурок, – повторяет Баки. Он снова проводит пальцами по челюсти Стива и поворачивает его лицо то влево, то вправо. – Если тебе достаточно сильно стукнули по голове, ты не должен спать, – говорит он. – Нам, наверное, стоит отвести тебя к кому-нибудь. – Я в порядке, – говорит Стив, резко отстраняясь. – Мне просто нужно... Со мной все будет в порядке. Баки с сомнением смотрит на Стива, но, видимо, решает не давить на него дальше, поэтому просто пожимает плечами и тянется за чем-то через плечо. Только тогда Стив обретает достаточно осознанности, чтобы оглянуться вокруг. Он в чьем-то кабинете. В одном конце комнаты большие, почти от пола до потолка окна, около которых стоит аккуратный письменный стол, монитор и клавиатура. С одной стороны кабинета – темный книжный шкаф, заполненный юридическими книгами, а в другом конце – маленький столик с чем-то похожим на кофеварку Nespresso. На стене напротив, где он сидит на черном кожаном диване, висит диплом на латыни. Стив не знает латыни, но он может распознать слова – Джеймс Бьюкенен Барнс и Колумбийская юридическая школа. – Вот, – говорит Баки, поворачиваясь к Стиву, протягивая руку с двумя белыми таблетками в ней, в то же время Стив говорит: – Джеймс? – Что? – Баки моргает. – Ох, спасибо, – говорит Стив и принимает обезболивающее. Он засовывает их внутрь, глотает насухую и кивает на сертификат. – Там написано "Джеймс Бьюкенен Барнс". – О, – бормочет Баки. – Да, это я. – Тебя зовут Джеймс? – спрашивает Стив. – Меня зовут Баки, – хмурится Баки. – Тогда кто такой Джеймс? – говорит Стив. Он не особенно пытается быть мудаком, только его голова как будто наполнена ватой, и его конечности чувствуют себя одновременно напряженными и свободными, и он сидит почти без рубашки в офисе Баки в день, который должен был быть самым важным в его жизни, из-за того, что ему пришлось затеять драку с Броком ебаным Рамлоу. Может быть, он что-то упустил. Баки вздыхает. – Дай мне руку, тупица, – говорит он. Стив хмурится, а Баки свирепо смотрит на него, что заставляет его протянуть правую руку. Каким-то образом Баки нашел еще одну мокрую тряпку. Он начинает скрести сломанные костяшки пальцев Стива с такой же нежностью, с какой делал все остальное до сих пор. Баки молчит несколько минут, и Стиву достаточно просто смотреть, как он заботится о нем. Обычно Стив никому не позволяет заботиться о себе, но, с другой стороны, уже давно никто не пытался заботиться о нем. Он чувствует тепло в месте прямо под грудной клеткой. – Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, – говорит Баки, хмурясь и потирая место, где запеклась кровь. – Это то имя, которое мне дали родители. Но имя не прижилось. Я думаю, они всегда ожидали Джеймса, но они получили Баки. – Почему Баки? – спрашивает Стив, наблюдая за ним. – Бекка так назвала меня… моя сестра. Она на пару лет младше меня, полная засранка. Наверное, однажды мама сказала ей мое полное имя, когда она была ребенком, и все, что она уловила, было частью Бьюкенена. С тех пор я всегда был Баки. – Тебя это устраивает? – Моя младшая сестра дала мне это имя, – говорит Баки, глядя на Стива. – Это самое лучшее, что у меня есть. Стив не знает, хмуриться ему или улыбаться. Ему приходит в голову, что за все то время, что они знакомы, он ни разу не слышал от Баки честного ответа. Ему приходит в голову, что его, возможно, никогда и не спрашивали. – Где она сейчас? – спрашивает Стив. – Нью-Йорк, – говорит Баки через мгновение. Он кладет грязную тряпку, и только тогда Стив замечает аптечку, которую он положил рядом с собой на кофейный столик, на котором сидел. Баки роется в ней и достает антисептик и рулон марли. – Бак... – начинает Стив, но Баки бросает на него взгляд. – Заткнись, Стив, – говорит Баки. Стив не сдерживает вздоха, а Баки не сдерживает закатывания глаз. Стив все равно протягивает ему очищенную руку, и Баки не спеша размазывает неоспорин по поврежденным костяшкам. Это, конечно, больно, и Стив издает небольшое шипение, которое придает несколько самодовольное выражение лицу Баки. Ублюдок. – Где именно в Нью-Йорке? – спрашивает Стив, чтобы отвлечься от боли. – Я вырос в Бруклине. Баки приостанавливает свое занятие. – Серьезно? Я тоже. – Правда? – Стив моргает. – Где? – Парк-Слоуп, недалеко от Проспект-парка, – говорит Баки. Стив издает низкий свист. – В одном из этих красивых особняков, да? Вау, ты действительно богат. – Боже, ты меня раздражаешь, – говорит Баки, скорчив гримасу. – Каким-то образом Рамлоу не выбил из тебя способность раздражать. – Ему досталось похуже моего, – говорит Стив, выпрямляясь, внезапно разгоряченный. – Видел бы ты его лицо!.. – Расслабься, Рокки, – фыркает Баки. Он достает марлю и начинает обматывать ею костяшки пальцев Стива. – А как же ты? Из какого района? – Ред Хук, – говорит Стив, все еще делая сердитое лицо. Но потом все сглаживается. – В основном. Большую часть моей жизни у нас была стабильная арендная плата, так что мы могли себе это позволить. Потом я уехал в колледж, а когда вернулся из общежития, мама уже переехала, так что мне тоже пришлось переехать. После этого скакал по Бруклину. – Но остался верен Бруклину? – Рот Баки дергается. – Это единственный район. – Стив усмехается. – Да, – соглашается Баки. Он заканчивает обматывать правый кулак Стива и просит левый. Стив вздыхает, но протягивает его без жалоб. – Расскажи мне, – говорит Стив. Это занимает у него столько времени – столько месяцев, но мысли его так далеко, что он, наконец, спрашивает. – Рассказать тебе что, Роджерс? Стив делает паузу. – О себе. Проблема в задавании Баки вопросов, заключается в том, что он отвечает. Он не стесняется этого, даже близко. Он отвечает Стиву так, словно все это время ждал, что тот его спросит. Баки рассказывает Стиву о том, как рос вместе с Барнсами – аристократичной богатой семьей, которая пустила корни в Верхнем Ист-Сайде еще до того, как Джордж Генри Барнс перевез всю семью через реку в Бруклин. Это было еще до Первой мировой войны, и с тех пор семья Барнсов жила в Парк-Слоупе, росла и воспитывала детей в красивом просторном особняке, который передавался от отца к сыну, пока не дошел до Джорджа Генри Барнса IV, отца Баки. Джордж Генри Барнс IV последовал наследию семьи, сделав прибыльную карьеру на Уолл-стрит, но нарушил все традиции. Он назвал своего сына, например, не Джордж Генри Барнс V, а Джеймс Бьюкенен Барнс. Он также женился на девушке из семьи высшего среднего класса и не имел никаких политических устремлений. Это просто вопрос удачи или генетики, что Баки получил ген, который не получил его отец. Он вырос чистокровным, состоятельным республиканцем из чистокровной, состоятельной, ярой республиканской семьи, хотя, как с улыбкой признает Баки, в колледже он считал себя либертарианцем. Стив старается не подавиться воздухом, и Баки смеется ему в лицо. Оказывается, Баки не прочь поговорить о своей семье. Его лицо на самом деле светлеет, когда он это делает, его глаза морщатся в уголках, его рот дергается вверх, его выражение лица светлеет с каждым рассказом. Баки хороший рассказчик, Стив быстро учится. Он забавный и неотразимый, язвительный, циничный ублюдок, который точно знает, когда нужно сказать что-то эмоциональное, а когда – юмористическое. Он рассказывает Стиву обо всех неприятностях, в которые они с сестрой попадали, когда росли, прячась под столами, запирая людей в шкафах и вызывая всеобщий хаос всякий раз, когда их родители приглашали кого-нибудь респектабельного. Он рассказывает ему об их летних каникулах в Хэмптоне и зимних каникулах в коттедже в Европе, где у его отца и матери были друзья в высших кругах и, кроме того, они были знакомы с различными сановниками. Некоторые люди видят только по телевизору послов, мелких принцев и генеральных директоров компаний из списка Fortune 500, но Баки рос в этих кругах, как будто это совершенно нормальная вещь – вернуться домой на зимние каникулы, чтобы сын бывшего президента США пил кофе с твоим отцом. У Баки, конечно, тоже были друзья, и Стив не запоминает имен, но он запоминает истории – о том, как мальчики вместе росли на улицах Бруклина, а потом один за другим ходили в разные школы-интернаты и колледжи Лиги Плюща. По крайней мере, это его не удивляет. – Я удивлен, что ты сейчас в трущобах, – говорит Стив, кривя губы. – Ты имеешь в виду, с тобой? – Ага, – хихикает Стив. – Очевидно, я имею в виду со мной. – Ну да, – говорит Баки, сам чуть не ухмыляясь. – У попрошаек нет выбора. Стив фыркает в ответ. – Когда ты вообще просил в своей жизни о чем-нибудь, Барнс? – спрашивает он, приподняв бровь. По какой-то причине Баки розовеет и не отвечает. – В чем заключается твоя страсть? – спрашивает Стив. – Прошу прощения? – Баки, упершись локтями в колени, тоже приподнимает бровь. Он закончил перевязывать кулаки Стива, нанесённый неоспорин теперь закрыт бинтами, чтобы не стерся, а рулон оставшейся марли лежит у него на коленях. – Да ладно тебе. Должно же быть что-то. Ты не можешь просто быть здесь, на Холме, потому что тебе насрать на всё. – Некоторые люди попадают сюда, потому что хотят власти, Стив, – криво усмехается Баки. – На самом деле большинство людей здесь именно поэтому. – Ты один из таких? – спрашивает Стив. То, что проскальзывает по лицу Баки, не беспокойство как таковое, но заставляет его сделать паузу. – Нет, – говорит он. – А может, и да, не знаю. Встречный вопрос – как ты можешь волноваться обо всём сразу? – Что? – Стив пристально смотрит на него. – Ты находишь время кричать обо всем. Злиться на все подряд. Скажи мне, что это не игра на публику, – говорит Баки. Стив чувствует укол раздражения. – Это не игра, – говорит он. – С какого хера это было бы игрой? – Большинство вещей – это игра, – говорит Баки с таким весельем, что Стив чувствует себя раздраженным. – Я не могу просто волноваться о чем-то? – О чем-то определенном? Конечно, – говорит Баки, не смягчаясь. – Но обо всём? Я на это не куплюсь. Стив щиплет себя за переносицу, и она саднит. Он не хочет волноваться. Не сейчас. – Почему? – Почему что? – спрашивает Баки. – Почему ты не купишься на это? Баки садится поудобнее, как будто всерьез задумывается. – Потому что люди эгоистичны, – говорит он. – Прошу прощения? – Люди эгоистичны, Стив, – говорит Баки. – Фундаментально. Они могут делать вещи с благими намерениями, которые имеют чистый положительный эффект, но в основе этого есть что-то эгоистичное. Всегда. – Ты считаешь, что хороших людей не существует? – ровным голосом спрашивает Стив. – Я говорил что-то подобное? – Баки стреляет в ответ. – Не будь таким благородным. Стив сердито смотрит на него, а Баки закатывает глаза, обдумывая его слова. Потом пожимает плечами. – Я сказал, что люди делают то, что делают, потому что это приносит им какую-то пользу. Это не так уж плохо. Благие намерения по-прежнему приносят хорошие результаты. И может быть, кто-то делает что-то хорошее, потому что это заставляет его чувствовать себя хорошо. Может быть, он делает это, потому что думает, что это хорошо отразится на его карме. Может быть, он делает это, потому что думает, что помощь бедным людям в бедном районе сделает этот район более важным, и это поможет городу, который, в свою очередь, поможет ему или людям, которых он любит. Может быть, это для того, чтобы иметь репутацию хорошего парня – не знаю. На самом деле мне все равно. Но люди эгоистичны и движимы своим эго, и мне трудно поверить, что кто-то может волноваться о стольких вещах, потому что в каком-то смысле ничто из этого так не окупится и не может принести столько же пользы в ответ. Стив... на мгновение он теряет дар речи. Он не знает, что сказать, столкнувшись лицом к лицу с таким болезненно клишированным цинизмом. Он даже не столько зол, сколько... растерян. Тем, что один человек может сидеть здесь, после того как поднял кого-то с земли посреди драки и позаботился о том, чтобы перевязать его раны, без видимых скрытых мотивов, и все еще говорить, что никто и ничто не является настоящим. – Вау, ты это почерпнул из справочника нигилиста? Баки фыркает. – Не стесняйся возражать. Стив агрессивно потирает висок. – Ты ошибаешься, – говорит он через некоторое время. – Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ты ошибаешься. Это… излишне цинично. Эджлордовская политика. Люди могут быть раздражающими, глупыми и саморазрушительными, но это не значит, что они – чистое эго. Я верю в фундаментальную доброту людей. – Кто бы сомневался, – усмехается Баки. – Да, Барнс, – раздраженно говорит Стив. – Я думаю, что люди склонны быть хорошими и тяготеют к хорошему и, если им даны правильные ресурсы, возможности и поддержка в жизни, они будут хорошими. Меня волнует все то, о чем я кричу. Мне не все равно, потому что я один человек на проклятой планете, населенной проклятыми миллиардами других людей. Он выпрямляется, его плечи напрягаются. – Мы не можем позволить себе роскошь не беспокоиться, Баки. Мы в состоянии внести реальные изменения – произвести хоть какую-то перемену. Не каждый может так сказать. Где-то люди сражаются зубами и ногтями, просто чтобы выжить. Мы можем позволить себе роскошь не беспокоиться об этом, поэтому наша обязанность – сделать все остальное, когда они не могут. То, что ты делаешь, и то, что я делаю, может не влиять на всех напрямую, но это повлияет на достаточное количество людей в достаточной степени, чтобы это имело значение. Это будет иметь... это может иметь некоторое чистое, положительное влияние. Баки пристально смотрит на Стива, но не останавливает его. Наверное, не смог бы, даже если бы попытался. Стива всегда было нелегко остановить, когда ему было что сказать. И ему, блять, есть что сказать. – Мы обязаны сделать это для людей – попытаться для них, когда они не могут попытаться для себя. И если это означает, что мне придется свести себя в могилу из-за кучки вещей, которые ты считаешь ерундой, – мне, бля, все равно. Я сделаю это. Это самое меньшее, что я могу сделать. Так что да. Да. Я волнуюсь обо всех этих вещах, и если появятся еще какие-то вещи, я буду волноваться и о них. Я не сдаюсь без ебаной драки. Я так не делаю. К его чести, Баки с минуту молчит. С другой стороны, Стив так тяжело дышит и так крепко стискивает зубы, что, возможно, Баки ничего не сможет сказать, не получив кулаком в лицо. Так что он, кажется, просто впитывает то, что говорит Стив, и отвечает с полуулыбкой. – Да, – говорит он. – Я понимаю это. Тупица. Рот Стива открыт, он готов дать отпор Баки за то, что тот отверг его слова, но Баки просто поднимает руки. – Окей, – говорит он. – Я тебя понял. Рот Стива захлопывается. Он выглядит таким же неуверенным, как и чувствует себя. – Неужели? – Я думаю, что ты наивный, идеалистичный, проклятый дурак, – говорит Баки. – Но я понимаю, о чем ты. Я тебя понял. – Ты не согласен? – А мне обязательно соглашаться? – Баки наклоняет голову. Стив изо всех сил пытается подобрать слова. Самый простой ответ – да. Более трудный ответ – нет. Неоднозначный ответ находится где-то посередине. – Нет, – наконец говорит он. – Думаю, что не обязательно. – Пауза. – Хотя было бы проще, если бы ты был согласен. Баки криво, мягко улыбается ему, но ничего не говорит. Через мгновение Стив разжимает кулаки. Напряжение длится всего минуту. Еще одна вещь, которую узнает Стив, заключается в том, что Баки, в отличие от Стива, способен отпускать напряжённые моменты. Может, это и не очень хорошо, но также и не самое худшее, что может произойти. Баки молчит, как будто пережевывает то, что сказал Стив, и молчит до того момента, пока не заканчивает обдумывать его слова. Затем он решает, что думал об этом достаточно долго, и просто меняет тему. Стив изо всех сил старается не отставать, потому что он однобокий, тупоголовый мудак, но Баки на самом деле не ждет его. Он двигает их вперед, и Стив, не имея другого выбора, увлекается беседой. Стив узнает вещи, без которых он мог бы жить – что Баки очарователен, что он громко говорит о том, о чем хочет, что он трудолюбивый работник, что он берет то, что хочет, когда видит это, и что он беззастенчив, независимо от того, насколько другие хотят, чтобы он был кем-то другим. Это просто упрямая, неразрешимая, сварливая жизненная позиция, которой Стив восхищался бы до чертиков, если бы она не создавала проблем. На мгновение это почти заставляет Стива желать, чтобы все было по-другому – чтобы существовала возможность появления между ними чего-то большего, чем просто трах из ненависти. Но чем больше Баки рассказывает Стиву о своей республиканской семье, состоящей в партии, тем больше Стиву приходится глотать желчь, которая, естественно, поднимается. Имеет ли для него значение, что республиканцы прошлого отличаются от современной итерации? Имеет ли значение, что неолиберальные демократы из Голубой Собаки* более или менее скроены из той же ткани, что и семья Барнсов? Неважно, что Рейган не был нацистом, он все еще был ужасным человеком, который ненавидел бедных людей и позволил кризису СПИДа выйти из-под контроля. Грань между республиканцами тогда и республиканцами сейчас тонкая… но все же. Это грань. Разве это имеет значение? Что Стив собирается с этим делать? – Вообще-то у нас есть двоюродные братья-демократы, – говорит Баки, ухмыляясь в середине рассказа. – Миннесотские Барнсы. Я думаю, что мой прадед вычеркнул их из завещания, так что теперь это просто какой-то бедный кузен из среднего класса с моим лицом просит бесплатного медицинского обслуживания. – Ах, лучшая версия Баки Барнса, – задумчиво произносит Стив. – Да, очень жаль, что с лицом проблемы, – Баки улыбается еще шире. – Лицо? Что не так с его лицом? – спрашивает Стив. – Оно не мое, – ухмыляется Баки. Стив закатывает глаза и толкает его.