Political Animals

Дело в том, Баки Барнс красив. Да, он сексуален и невероятно горяч, но так же он еще и красив. Он относился к тому типу красоты, что свойственна старому Голливуду, когда каждый мужчина носил жилетки в тонкую полоску и черные ботинки начищенные до блеска и свисающий на лоб безупречный локон. Он относился к тому типу красоты, что не поддается логике, настолько яркий, что на его лицо почти бессмысленно смотреть, если брать во внимание весь его облик. Его улыбка так же обманчиво ярка, как и его глаза. Его волосы вьются у лба, закручиваясь у висков спиралями. Когда Баки смотрит на него сквозь бахрому своих длинных ресниц, когда взгляд Стива задерживается на ямочке на его подбородке, когда пальцы Баки мягко касаются суставов Стива, у Стива почти сносит крышу от того насколько он глупо, невероятно, ужасно красив. Это почти не имеет смысла, что кто-то может выглядеть подобным образом и что он может быть здесь, прямо напротив Стива, нежно проявляя заботу о нем. Он и Баки не имеют смысла, как бы он это ни крутил. Им плохо вместе – оба бескомпромиссные, самоуверенные и громкие мудаки, – но вместе им также хорошо. Они могут быть как ужасными, так и хорошими людьми. И нет другого способа сказать что-то, пока они не рискнут. И Стив не уверен, готов ли он рискнуть в этой игре. Стив не знает точно, что он чувствует, но он знает, что он чувствует себя свободнее, чем он был – еще более свободнее, чем раньше. Баки делает его более свободным и может быть, это хорошо, а, может быть и нет, но это уже что-то и, может быть это то место, с которого ему следует начать. – Ты не слышал ни слова из того, что я сказал, – говорит Баки, слегка озадаченный. Стив быстро моргает. – Что? – У тебя нет пястно-фалангового перелома и вообще, мне кажется, у тебя нет слабых костей в теле, Роджерс, – говорит Баки. Он убирает неоспорин и марлю. – Готово. – Спасибо, – говорит Стив. – Ты всегда так делаешь? – спрашивает Баки. – Делаю что? – Ввязываешься в драку из-за находящегося на рассмотрении законопроекта, – говорит Баки. Он не поднимается с того места, где сидит на кофейном столике, но и не подвигается ближе. Они сидят друг напротив друга. – Потому что там рассматривается довольно много законопроектов, и я не могу всегда выходить на перекур в то же самое время, когда тебя отделывают по самое не хочу. – Меня не отделали, – бормочет Стив. – Ты куришь? – Плохая привычка, – пожимает плечами Баки. – Когда я нахожусь в стрессе. – Ты на это способен? – Не будь ослом, – бросает на него взгляд Баки. – Извини. Ты едва ли самый раздражительный человек, которого я когда-либо встречал на Холме. Баки фыркает и потягивается, опираясь на руки. – Ты думаешь, легко работать со Старком? – Что, вы не заплетаете друг другу волосы по ночам и не говорите о том, как бедняки разоряют страну? – Нет, он лысеет. – Баки усмехается. – Не говори ему, что я это сказал. – Черт, а где мой телефон? Баки фыркает и качает головой. – Тони - друг семьи, – говорит он. – Старки и Барнсы ведут совместный бизнес с тех пор, как мой старик отправился в плавание на «Мэйфлауэр»* и Старки пришли, чтобы послушать рассказ от моего старика. Произошло это где-то на рубеже веков. У нас всегда были некие узы, мы приглашали Говарда и Тони на обед, с тех пор как я был еще ребенком. – Старый добрый непотизм*. – Стив улыбается, но Баки нет. Вместо этого он разочарованно вздыхает. – Я знаю, ты думаешь, что я просто какой-то титулованный богатый парень, и ладно, ты не совсем неправ, но я много работал ради того, чтобы получить все что у меня есть сейчас. Я ходил в школу. Я зарабатывал оценки. Мне поступили предложения присоединиться к кучке крупных юридических фирм, и я пошел в «Джонс Дэй»* и въебывал три года на той работе. – Республиканская фидерная компания, – бормочет Стив. А затем: – Ты получил эти вещи не из ниоткуда, Баки. Это была твоя привилегия, позволяющая тебе посещать школы, в которые тебя принимали. Привилегия в том, что у тебя были деньги, чтобы за все это платить. Привилегия в том, что ты не привязан к горам студенческих долгов, как альбатрос на твоей шее, как у всех нас. – Господи Иисусе, Стив, – раздраженно ругается Баки. – Я понимаю. Ничего из того, что я когда-либо делал, ничего не значило. Неважно, что я из кожи вон лез работая или же я мог бы просто стать еще одним клише богатых детей, но вместо этого я пропускал вечеринки, тусовки и все остальное дерьмо, что могло сделать бы меня популярным среди моих сверстников, чтобы делать то, что хочу. Знаешь, что я ненавижу? – Что? – Стив осторожно смотрит на него. – Я ненавижу, когда на меня смотрят и увольняют. Ага, такое случается и с привилегированными богатыми засранцами. Я работал для того, что иметь все это. Ладно, может быть, некоторые дороги и были для меня открыты, но другие-то нет, но ведь и Старк дает работу не только друзьям семьи. Я прошел четыре круга собеседований. Они просмотрели мою стенограмму юридического факультета и не нашли ничего лишнего. Моя старая фирма не могла сказать обо мне ничего, кроме хорошего. Ты можешь называть меня как хочешь, думая, что я ем на завтрак бедных детей, и что я отброс на этой земле, мне все равно. Но не смей говорить, что я работал не ради того, что имею сейчас. Не смей говорить, что я этого не заслужил. Баки тяжело дышит, его глаза широко раскрыты, а руки сжаты в кулаки. Стив мог легко сказать ему, что легко все это заработать, когда ты уже на три ступеньки выше по служебной лестнице чем другие. Он мог посмотреть Баки в глаза и сказать ему тот факт, что у него была возможность ходить в юридический институт Лиги плюща, что его родословная, его белая кожа и богатое прошлое это то, из-за чего дверь в большую юридическую фирму была для него открыта, что то, что Тони Старк даже посмотрел на его заявление – все это являлось признаками привилегий, и конечно, возможно, Баки работал над всем этим, но ему приходилось работать не так усердно, как тем людям, у которых не было тех же привилегий. Стив мог бы сказать все это, но он внимательно наблюдает за Баки, а он… нет. Стив лучше, чем кто-либо другой, знает, каково это, когда все твои достижения игнорируют и преуменьшают. И это не значит, что он не работал так же усердно как все другие люди без привилегий. Он вырос бедным квиром, но он здоровый, красивый в традиционном понимании этого слова, цис-белый мужчина с невероятно заботливой матерью. Он никогда не узнает, каково это оказаться на месте Сэма или Америки, с чем им пришлось бороться, чтобы добраться туда, где они сейчас. Может быть это не сработает. Или, может быть, этот разговор стоит перенести на другое время, когда Баки будет слушать. Баки дрожащей рукой проводит рукой по волосам. – Я знаю, что ты не слишком хорошего мнения обо мне, Стив, и я понимаю, но… я не дурак. Я просто не думаю, что это должно иметь значение. Стив хмурится. – Что? – Политические партии, идеологии. Мне нравится твоя тупая, упрямая задница. И я знаю, что я тебе тоже нравлюсь. Как бы ты ни старался показать что это не так. Как я уже сказал, в твоем теле нет слабых костей. Я просто не понимаю, почему то, на кого мы работаем, должно иметь значение. Это просто политика. Это… это то, что больше всего заставляет Стива закрываться. Он вспыхивает не столько раздражением, сколько разочарованием. Каждый раз, когда он думает, что у них может что-то получиться, что здесь есть что спасти или, по крайней мере, пойти где-то на компромисс, Баки доказывает, почему они не могут. Стив закрывает глаза, его висок пульсирует от головной боли. Он выдыхает через нос и смотрит на Баки. – Личное есть политическое*, Бак, – говорит он. – Я не знаю, что это значит. – Уголки рта Баки опущены, и Стиву приходится сдерживать вздох. – Я знаю. Дело в том, что Баки его не спрашивает. Может, если бы он это сделал, это бы что-то изменило. Может, если бы он сделал это, это бы что-то значило. А может, и не значило бы, но он этого не делает, поэтому они так или иначе не узнают. После этого между ними наступает неловкая тишина. Стив хочет, чтобы обезболивающие подействовали. У него болит челюсть, его торс весь в синяках, кулаки неимоверно болят. Он хочет лечь там где он сейчас сидит и просто заснуть. – Вот, – говорит Баки через некоторое время. – Что? Баки смотрит на него, и когда Стив все еще пребывает в потерянном состоянии, он наклоняется вперед и начинает застегивать его обратно. – Ох. Стив наблюдает, как Баки медленно поднимается по груди застегивая его рубашку, изменившая цвет кожа поднимается и опускается, когда он дышит. Кончики пальцев Баки скользят по пуговицам, касаясь его кожи. Стив судорожно вздыхает от этого теплого, гладкого прикосновения кожи к коже. Он наблюдает за макушкой Баки, чувствует, как его тепло как будто каскадом распространяется по нему. Баки доходит до верха, или до последней пуговицы, оставшейся на рубашке после драки, на середине груди. Он не двигается. – Бак, – говорит Стив, и его голос звучит тонко и глухо. Баки смотрит на него, и он видит там себя – обнаженного в ясных голубых глазах. «Это просто секс из ненависти», – пытается сказать себе Стив. Это просто два диаметрально противоположных парня, которым нравится секс и, особенно, секс друг с другом. Это единственная причина, по которой здесь находится Стив, а не кто-то другой. Но это не то, на что это похоже. Это определенно не то, о чем говорит выражение лица Баки. Там видна уязвимость, которую Стив никогда раньше не видел, и она цепляется за его талию и неприятно тянет, его живот и дыхание перехватывает. Баки касается лица Стива. Там, где он касается его, разгорается пожар и искры летят как будто бы отовсюду. В груди Стива, в его пятнистой, болезненной, ужасно испуганной, отвращенной груди, он чувствует отчетливое завывание, такое сильное, что оно пугает его. Глаза Баки опускаются на его рот. Стив сглатывает. – Нет, – тихо говорит он. Баки, находящийся в дюйме от его рта, замирает. Стив закрывает глаза. – Пожалуйста, – говорит он. – Не целуй меня. Это не то, что Баки хотел бы услышать, и, честно говоря, если он хотя бы на мгновение был бы откровенен с самим собой, это не то, что и Стив хотел бы услышать в такой ситуации. Ему больно произносить эти слова вслух, видеть как на лицо Баки опускается маска не позволяющая увидеть его настоящие чувства. Но если соблюдение принципов было бы чем-то из разряда легких дел, все бы поголовно это делали. Он хочет совсем не этого, но он знает, что это правильное решение, сказать эти слова. Они давно должны были провести границы. Это не работает. Баки задерживается еще мгновение, прежде чем отодвинуться. – Хорошо, – говорит он. – Я не буду. Стив снова открывает глаза. Они сидят лицом друг к другу, ничего не говоря, и Стив начинает чувствовать себя ужасно. И только маленькая часть от этого чувства имеет отношение к драке. – А что насчет секса? – спрашивает Баки через минуту. – Что? – Стив моргает. – Секс, – повторяет Баки. Те слова что он произнёс только что, выдает только его дыхание. И когда он снова поднимает голову, все следы его предыдущего выражения лица как будто начисто стираются. Он просто сейчас выглядит нейтрально, даже можно сказать любопытно. Может немного холодно. – Предложение еще в силе? Не должно быть. Границы и все такое. – Я устал, Бак, – отвечает Стив. – Но это и не «нет», – говорит Баки, и фраза звучит намного мягче, чем он хотел бы. – Тебя сбили с ног, Стив. Ну давай же. Позволь мне расслабить тебя. Стив неуверенно смотрит на него, колеблясь, и Баки придвигается ближе. Теперь у него другой взгляд, одновременно такой знакомый и незнакомый. – Ты помог мне в прошлый раз, – говорит он с кривой ухмылкой, которую Стив так ненавидит. – Я хочу отплатить тебе. Позволь мне заставить тебя почувствовать себя лучше. Стив не думает, что это хорошая идея. Нет, нахуй все это. Он знает, что это плохая идея. Но он так расслаблен, так встревожен произошедшим днем, настолько до костей измучен, так что последнее что, что у него оставалось, – это сила духа сказать «нет». Так что он этого не делает. – Хорошо, – вместо того, чтобы сказать "Да". Стив Роджерс, Король плохих идей. Всего на секунду, Баки выглядит удивленным; но потом его лицо снова становится нечитаемым. Он прикасается к локтям Стива, скользит пальцами к его запястьям, избегая тех мест где руки перевязаны бинтами. Он дергает Стива за запястья, и Стив поднимает бровь, потому что все еще не уверен. Его ребра все еще болят от прошедшей драки, но та ноющая точка внутри не имеет ничего общего с кулачными боями, а имеет все дело с человеком перед ним. Он слишком устал, чтобы игнорировать это чувство, но слишком устал, чтобы не замечать этого чувства. Вместо этого он наблюдает за Баки. – Откинься назад, – тихо говорит Баки и тянет Стива так, как он хочет, так что его голова прижимается к спинке кожаной обивки дивана, а ноги широко расставлены. Баки встает с журнального столика и снова садится рядом со Стивом. Такое ощущение, что с больного тела Стива каким-то образом свалился груз, когда он сидел в той позе, что пожелал Баки, с Баки находящимся рядом с ним. Стив закрывает глаза, позволяя гравитации притянуть его пострадавшее тело на диван. Он вдыхает слабый знакомый запах человека рядом с ним, кофе и одеколона. Он почти подпрыгивает, когда ощущает прикосновение к своей челюсти, прямо там, где уже начал появляться синяк, но прикосновение достаточно легкое, чтобы боль не ощущалась. Пальцы Баки скользят по его шее, по хлопчатобумажной ткани рубашки – по тем местам, как он понимает, где остались синяки, которых Баки касался ранее. Стив открывает глаза и видит, что Баки с напряженным выражением лица наблюдает, как его собственная рука опускается ниже по торсу Стива. Но он почти сразу замечает то, что Стив обратил на него свое внимание, и его взгляд поднимается, чтобы встретиться глазами со Стивом. Он не улыбается и не ухмыляется; он просто не сводит глаз со Стива, пока его рука неумолимо скользит ниже к ремню Стива. Его глаза опускаются один или два раза, когда он расстегивает ремень Стива, а затем и молнию на штанах, но к тому моменту, когда его руки немного трясутся над распахнутой ширинкой Стива, он снова устанавливает стойкий взгляд глаза в глаза. И этот контакт ощущается так же, как прикосновение пальцев Баки к члену Стива, что заставляет Стива задыхаться, когда кровь приливает к его члену. Чуть ранее его член не был так тверд, какое бы возбуждение до этого он ни чувствовал, в основном подавленное его собственной физической болью и тем, что он, к сожалению, должен думать о том, что они двое говорят о своих чувствах или о том, что происходит между ними, но сейчас его член довольно быстро твердел. Его тело похоже на камертон, и по какой-то причине прикосновение Баки – идеальная частота. Он не полный идиот; он знает, что Баки в восторге не больше него, от того, в какой ситуации они оказались. Это грязная золотая середина – чистилище секса, где ненависть исчезает все быстрее и быстрее, место, где рациональные мысли и разумные действия продолжают существовать в состоянии стазиса в бессрочной перспективе, пока один из них не осмелится сказать «нет». Во всяком случае, это спорный вопрос. И как бы там ни казалось, что они неспособны остановиться, они так же не могут и продолжать. Но Баки гладит его член медленно, легкими прикосновениями, и не отводит взгляда от лица Стива. И Стив тоже не может отвести взгляд. Его тело болит, и кажется что грудная клетка болит изнутри, до такой степени, что становится понятно, что никакие кулаки того мудака не смогли бы сделать этого. Сказать, что у него болит сердце, – клише, но это то, на что это похоже. И какая-то часть его желает – он сам не знает чего. На самом деле, люди не меняются ради других. Люди меняются сами для себя, если вообще меняются. Он не собирается менять то, кем он является, и, возможно, эгоистично желать, чтобы Баки стал для него кем-то другим, чтобы он мог видеть, что все это ведет их в другое место. Может быть, для Стива эгоистично позволять Баки делать это за него, даже зная, что это невозможно. Но всего на секунду, глядя на знакомые, красивые черты лица Баки, Стив позволяет себе пожелать этого. Баки дергает его за пояс, и Стив приподнимает свои бедра, чтобы Баки мог стянуть с него штаны. Стив сейчас тверд, его член покраснел, и когда Баки обхватывает его пальцами, Стив не может не сказать «Баки» на вдохе, который наполовину выдох, наполовину стон. – Ага, – выдыхает Баки, и уголки его рта дрожат в выражении, которое не совсем похоже на улыбку. Он пробегает пальцами по предэякуляту выступившему на головке члена Стива и так же медленно скользит пальцами вниз. Стив поддается бёдрами вверх, преследуя руку Баки, но Баки качает головой и другой рукой прижимает бедро Стива к дивану. Это немного неловко, но Баки приближается ближе, и внезапно получается идеальный угол, движения рук Баки легкие, невесомые. Его тело – теплая, сплошная линия против Стива, их плечи прижаты друг к другу. Он продолжает двигаться в том же медленном темпе, и удовольствие растет внутри Стива, как приближающийся поезд. Он тяжело дышит, задыхается, делает поверхностные вдохи, которые, кажется, не дают достаточно воздуха, пытается не шевелить бедрами, хотя ему требуется нечто большее. Дыхание Баки тоже не ровное, но когда Стив кладет руку ему на ногу, он отодвигает ее, кладя на диван закутанную марлей руку. Все, что он, кажется, хочет, это то, что он сказал: получить разрядку Стива, чтобы он почувствовал себя хорошо. И, боже, это так приятно – это медленное, безжалостное движение, заставляет волну удовольствия в Стиве подниматься все выше и выше, пока Баки все время смотрит в лицо Стива. Член Стива такой твердый, и рука Баки ощущается так чертовски превосходно на нем. Это удовольствие и напряжение, переплетаются вместе, поднимаясь все выше и выше в его измученном организме, пока эта восхитительная волна удовольствия все нарастает, и Стив не оказывается на грани оргазма. – Баки, – хрипло предупреждает Стив. – Я знаю, – говорит Баки и кладет голову на плечо Стива, наконец отводя взгляд от лица Стива, чтобы увидеть, как он кончит. Вес его головы, покоящейся на плече Стива, возможно и не привязанность вовсе, но этого ощущения достаточно, чтобы на внутренней стороне его ребер закололо как будто от отпечатка пальца, когда он кончил, проливая свое семя на руку Баки со стоном. Он чувствует себя выжатым и счастливым; он чувствует себя опустошенным. Он откидывает голову на диван. Баки нежно очищает Стива носовым платком, которых у него, кажется, бесконечный запас, и он, должно быть, часто стирает, а затем вытирает и свою руку. Стив натягивает штаны и застегивает молнию. Он чувствует себя – не совсем потерянным, но и не совсем правым. Он чувствует себя лишенным душевного равновесия, если он собирается сказать хоть какие-то слова. Они впервые оказались в комнате с дверью, которая запирается, и столько раз, сколько Стив думал об этом... Это было не то, что он себе представлял. Он полагает, что сам не совсем уверен, что он представлял. Он полагает, что так или иначе это не имеет значения. – Баки, – повторяет он снова, как будто это единственное, что он может сказать, и это звучит не так уверенно, как ему хотелось бы. Проведение границ – это то, что было бы правильным сделать; просто он притворяется, что у них их нет настолько долго, что это почему-то заставляет его чувствовать себя неправильно. Он снова дотрагивается до бедра Баки, и когда Баки смотрит на него, он выглядит усталым. – Давай, я могу помочь тебе. Баки улыбается в ответ на его последние фразу, но в этом выражении его лица совсем нет шутливости. Он протягивает руку и касается больной челюсти Стива – прикосновение настолько легкое, что совсем не больно, просто оставляет отпечаток тепла. Затем его рука опускается, и он хлопает по перевязанной руке Стива. – Нет, ты не можешь, тупица, ты ранен. Он встает и поправляет свою одежду, как если бы она была помята, поэтому Стив тоже встает и поправляет себя. У него кружится голова, но это как из-за попыток осмыслить случившееся, так и из-за травм. Он вздыхает, его руки безвольно свисают по бокам. Баки отворачивается, но Стив останавливает его. – Если у всех есть корыстная цель для всего… – начинает Стив. Баки останавливается и оборачивается, чтобы посмотреть на него, брови сходятся вместе, между ними образуется крошечная морщинка. Стив глубоко вздыхает. – Что же тогда было эгоистичного в этом? Минута тишины. Затем морщинка между бровями Баки сглаживается. – То, что ты не понимаешь моих мотивов, не означает, что у меня их нет. – Он открывает дверь. – Постарайся больше не ввязываться в кулачные бои по дороге домой, Стив. Стив уходит. А он нет.

***

Законопроект принят со счетом, 222 за к 213 против. Он проходит по партийным линиям: четыре республиканца дезертируют на благо планеты. Александр Пирс в ярости, но Сэм Уилсон выглядит торжествующим – он выглядит сияющим. Он выглядит как блестящий бриллиант, чуткий, прогрессивный политический деятель, вернувшийся домой. – Представитель, – поднимает руку Гельмут Земо на пресс-конференции. – Что дальше? Сэм смотрит на него с улыбкой на лице. Он наклоняется к микрофону. – Сенат, – говорит он. – После – президент. - - - - - - - - - - - - - - - - - - Сноски: Мейфлауэр — английское торговое судно, тип которого определяют как флейт, или торговый галеон, на котором англичане в 1620 году пересекли Атлантический океан и основали Плимутскую колонию, одно из первых британских поселений в Северной Америке. Непоти́зм — вид фаворитизма, заключающийся в предоставлении привилегий родственникам или друзьям независимо от их профессиональных качеств. Джонс Дей — Юридическая фирма, работающая на протяжении уже 125 лет, которая может похвастаться традицией профессионализма, высокого качества обслуживания клиентов и приверженности общепризнанным ценностям, включая предоставление бесплатных юридических услуг, достижение личностного многообразия юридической профессии и участие в общественной жизни. На протяжении многих лет "Джонс Дэй" оказывает бесплатную юридическую помощь, тем, кто в ней более всего нуждается, и принимает активное участие в общественной жизни везде, где расположены офисы фирмы. При этом "Джонс Дэй" обеспечивает столь же высокий уровень внимания и профессионализма в этих сферах, как и при предоставлении оплачиваемых юридических услуг. «Личное есть политическое», также называемое личным политическим, – это политический аргумент, используемый в качестве объединяющего лозунга студенческого движения и феминизма второй волны с конца 1960-х годов. Это подчеркнуло связь между личным опытом и более крупными социальными и политическими структурами.