Время и вечность

Уже где-то через час, когда У Се сам успел немного подремать, Толстяк зашевелился, просыпаясь. — Наивняшка, Сяогэ? — позвал он, начав спросонья водить руками вокруг себя. — Мы тут, — настроения шутить не было, хотелось лишь успокоить друга. — О, хорошо… — облегченно выдохнул Панцзы, и надолго замолчал. Друзья сидели и размышляли — каждый о своем. Наконец, У Се не выдержал — молчание всегда весёлого и неумолкающего Толстяка давило на нервы. — Толстяк, скажи что-нибудь! — попросил У Се. — Как-то даже странно, что ты так долго молчишь… — не услышав ответа, продолжил он. Цилин тоже хотел бы знать — что творится в голове у Панцзы, и отчего душа их компании так приуныл. На миг мелькнула мысль — а вдруг он услышал их весенние игры с У Се и обиделся? Но своим инстинктам и чувствам Чжан доверял — Толстяк и впрямь спал все это время сном младенца. Толстяк лишь вздохнул, приложившись к фляжке. Это подало Цилину идею — как расшевелись Панцзы. — Хочу пить, — произнес он. Толстяк передал фляжку на голос друга, наконец заговорив: — Держи, — тон его был не то, чтобы грустный, скорее смирившийся. У Се помог передать фляжку, прежде чем у него начался кашель, и задумавшийся Цилин сделал небольшой глоток, тут же подавившись и выплюнув всё — в емкости было вино! Он не мог себе позволить алкоголь в такое тревожное время, когда вокруг было много опасностей. — Что такое? — обеспокоился У Се. Его приступ прекратился, и он взволнованно протянул руку к Сяогэ, пытаясь понять — в чем дело. Цилин передал ему фляжку, мимоходом успокаивающе погладив пальцами его ладонь. У Се принюхался к сосуду и удивленно направил невидящий взгляд в сторону Толстяка. — Ты зачем взял вина? Послышалось шуршание — Панцзы отобрал у У Се фляжку и сделал глоток, только после этого ответив: — Отличное вино! Я взял его, чтобы отпраздновать… Я хотел вылить на землю вина, лишь бы господин Пан был счастлив… Но теперь — пошло всё к чёрту, — речь была тихой и медленной, а на последних словах Панцзы вновь глотнул вина и продолжил. — Не переживай, господин Пан Цы, я оставлю тебе немного… Ты будешь рад, когда нас увидишь… Воспоминания о покойном помощнике дяди Саньшэна продолжились всё более мрачными мыслями: — Судьба распорядилась так, что люди, родившиеся в один день, становятся связаны друг с другом… А люди, которые умирают одновременно, становятся братьями! Я прав? Толстяк вновь замолчал, а У Се задумался над его словами, повторяя их: — Умереть вместе, одновременно… — тут он почувствовал, как Чжан придвинулся к нему, обняв, словно желая защитить от всех невзгод своим телом. Это заставило его взбодриться. У Се больше не мог выносить грусти и обречённости в голосе друга, поэтому напряжённо рассмеялся и попробовал пошутить: — Толстяк, послушай, — начал он рассуждать под такое же немного истеричное хихиканье Панцзы. — Мы точно не умрем одновременно! Посмотри на нас — у нас ведь не одинаковые условия. Разный возраст, состояние здоровья… К тому же Сяогэ точно не умрёт раньше нас… У Се уже сложно было говорить — уж очень крепко его обнял Чжан, которому такие разговоры были, как ножом по сердцу. Цилин попытался отстраниться от смысла слов друзей, чтобы не слушать их рассуждения о том, кто умрет первым. Не имея зрения, он полностью сосредоточился на пальцах У Се, что поглаживали его руку уже привычно и почти машинально выстукивая мягкими касаниями: «люблю». Казалось, сам Наивняшка не ведает, что творят его руки. Только когда пальцы У Се замерли, Цилин заметил, что разговор прервался, а фляжка оказалась у Наивняшки. — Простите, — выдохнул У Се, зябко поёжившись от каких-то своих мыслей. — Что втянул вас в это… — Не говори так! — возмутился Панцзы, но У Се продолжал, словно не слыша. — Простите… — Что ты несёшь? — уже в голос закричал Толстяк, пока У Се хлебнул вина. — Мы вместе — и это главное! Я счастлив… На такую откровенность хотелось ответить, тем более, что у У Се было, что рассказать: — Толстяк… — Цилин крепче прижал к себе любимого, понимая — о чём тот хочет сказать. — Я должен тебе признаться… — У Се! — видя, что невербальные знаки У Се не понимает, уже вслух возразил на эту инициативу Цилин. Наивняшка замолк, но через полминуты мысленной борьбы, алкоголь и признание самого Толстяка все же почти развязали ему язык: — Я должен тебе кое-что сказать, — но начатую фразу обрубили сразу два фактора. Первый — рука Цилина, легшая ему на губы, отчего У Се машинально лизнул ладонь языком, со смущением ощущая их общий запах, не до конца стертый салфетками. Вторым был радостно-удивленный вскрик Толстяка, заставивший Цилина отдернуть руку, но не выпустить У Се из объятий: — Бог Грома! — Толстяк, ты видишь? — алкоголь резко перестал действовать на У Се. — У Се, Сяогэ! Я вижу, я наконец, всё вижу! — радовался Панцзы. Он полез обнимать друзей, не обращая внимание на их позу. — А значит — к вам тоже вернется зрение!