Время и вечность

Утро для Цилина началось поздно, что обычно случалось, когда он ночевал вместе с У Се. Вот и сейчас он чувствовал на своем плече привычную теплую тяжесть и слышал мирное дыхание любимого, оседающее призрачным ощущением на коже. Приоткрыв глаза, Чжан окинул взглядом обнаженное тело, с которого за ночь почти сползло одеяло, и сердце сбилось с шага. Первое, что бросилось в глаза — иссиня-черный укус на шее, покрытый запекшейся кровью, и россыпь засосов, алыми лепестками рассыпавшихся по коже У Се. Дыхание замерло, а сам Чжан словно закаменел, пытаясь вспомнить вчерашний вечер и ночь, но… Воспоминания обрывались на том моменте, когда он вечером вышел из номера и направился в комнату У Се. Первым порывом было вскочить и бежать, спасая любимого на этот раз от самого себя, но тут каштановая макушка на его груди зашевелилась, устраиваясь поудобнее, и Цилин не нашел в себе сил потревожить столь необходимый только выздоровевшему мужчине сон. Чжан закрыл глаза, погружаясь в себя и совсем не удивившись ощущению тепла и довольства, исходящего от темной стороны своей сущности. Стоило «подойти» ближе и «коснуться», как нахлынули воспоминания о вчерашней ночи, принося одновременно облегчение и беспокойство. С одной стороны темный Цилин не навредил У Се, если не считать его жажды пометить свою Пару, а с другой — не оттолкнет ли Наивняшку подобная грубость теперь, когда страсть улеглась? Но долго волноваться ему не дали: Чжан только успел вынырнуть из своеобразной медитации, как почувствовал шебуршение под боком, и уютная тяжесть с груди исчезла. Темный взгляд распахнувшихся глаз Цилина встретился с сонным, но внимательным взглядом У Се. — Чжан? — голос был хриплым со сна. — У Се, — Цилин не знал, что сказать, как спросить, — вчера я… — Вчера ты был очень горяч и несдержан, — У Сё солнечно улыбнулся, в голосе слышалось то же удовлетворение, что Чжан ощущал от своей темной стороны. — Я не навредил тебе? — опустив глаза на укус, все же спросил Цилин. — Сяогэ, послушай, — серьезно попросил У Се, — ты никогда не смог бы навредить мне, в каком бы состоянии ты не был! Даже без памяти, даже под наркотиком — ты всегда спасал и оберегал меня, даже не помня, кто я, — напомнил он, — И вчерашняя ночь мне понравилась, и я не против повторить, — вот теперь серьезность сменилась немного лукавой улыбкой. Чжан кивнул и не мог не улыбнуться в ответ. Для себя он решил — когда будет возможность — помедитировать, чтобы подобных «прорывов» больше не случалось. Утро продолжилось чередой мягких поцелуев, которыми У Се убеждал Цилина, что все в порядке. Они бы провалялись еще дольше, если бы за пределами комнаты не послышались шаги и голоса: остальная часть команды начинала просыпаться, и Чжану стоило вернуться в свой номер, чтобы у остальных не возникло вопросов. Им оставалось лишь радоваться, что в соседней с комнатой У Се жил Толстяк, которого по ночам пушкой не разбудишь, хотя это не спасло Наивняшку от подколок друга, когда тот случайно увидел один из засосов на шее друга, хорошо, что они в тот момент были одни… В поезде, уже по пути домой, У Се размышлял обо всем случившемся, пока Цилин молча любовался им. Кожа мужчины перестала быть болезненно бледной, синяки под глазами почти исчезли, из глаз исчезла какая-то обреченность, а улыбка вновь была веселой, а не вымученной. Чжан смотрел, как Наивняшка теребит в руках дневник У Саньшена, а на лице сменяются эмоции. У них еще не было возможности поговорить о последних событиях, о предателе, но… Хотя бы здесь и сейчас об этом думать совершенно не хотелось — они ехали домой, У Се был здоров, все остальные живы — это ли не счастье? Раздался смех Бай, которая что-то писала на загипсованной ноге Панцзы, затем хохот самого Толстяка, насмешливое фырканье Лю Сана, хихиканье Ли Цзяле и Цзя Кэцзы… У Се слегка повернул голову, встретившись взглядом с Цилином, и улыбнулся тепло и радостно, и обычно непроницаемое лицо Чжана озарилось ответной улыбкой: они живы и скоро будут дома.