I'm not a monster

             Свет холодящими мазками вползал в комнату. Свешивал ноги с подоконника, заполнял ванну.              — Ч-что? —озноб все еще не отпускал тело юной миссис Эйнсворт-Хатори. Она не понимала, в чем снова провинилась. А тон приветствия намекал именно на это.              — Ты что наделала? — сильф надулся. Ее маленькая фигурка зависла в дюйме от лица обнаженной девушки.              Та смущенно потерла затылок.              — Э-э-э-э… О чем это ты? — она даже улыбалась, извиняясь за замешательство, в которое ввергла гостью и которое испытывала сама. — Я совсем не понимаю…              — А. Я об этом.              Ариэль протянула руку вперед, случайно (а может и нет), хлестнув кулачком Чисэ по носу.              Свисая вялыми щупальцами, колыхали тьму стебли аконита, мертвые, но какой-то неправильной смертью. Не завядшие, не истлевшие, а будто маринованные в склизкой грибной гнили.              Неудивительно, что фэйри была недовольна. Чисэ поморщилась, но не стала комментировать состояние букета.              — Что с ним случилось? — она так и не смогла одолеть гримасу, и вновь скривилась. До чего же дурной, прелый запах исходил от этого клочка травы, напоминающего волосы утопленницы. И пах он примерно так же.              — Это ты мне скажи.              Ариэль скрестила руки под грудью и сверлила макушку Слэ Бэге почти враждебным взглядом. Она практически неподвижно висела в воздухе, только плечи нервно подрагивали — то ли от отвращения, то ли от ярости. Зловонная трава упала на пол, рассыпалась, губя все усилия силки. Эдакую гадость бесследно в мусорке не похоронишь.              — Шипу сказала?              — Да о чем же, Ариэль?              — Она и правда не знает, правда не знает, возлюбленное дитя такое милое, не знает, ничего не знает, — сильфы калейдоскопом кружились вокруг Чисэ с почти счастливыми смешками, что вовсе ничего не значило. Маленький народец реагировал так почти на все. Просто те, кто видел фэйри по-настоящему разозленными, уже возможности рассказать об этом не имели.              Соседка шикнула на товарок. Она и правда не желала зла Слэ Беге. Сжав маленькими ручками виски, Ариэль покачала головой. Казалось, алые глаза налились во тьме настоящим жаром. Стало душно: остывшая вода была как раз кстати.              — Видишь ли, — визгливо прошипела соседка, сдерживаясь, чтобы не привлекать настоящими криками внимание Эйнсворта или фамильяра подопечной, — выпила его ты.              — Что? Ну да. Кто-то отравил меня…              — Да нет же, — кажется, фэйри прошептала «тупица», но приложила максимум усилий к тому, чтобы исправиться на: — глупая малиновка. Ты забрала силу жизни этого цветка. Я б и не горевала по этому ужасному, отвратительному, вонючему венику!              — Тогда в чем дело?              Ладошка фэйри впечаталась в лоб, будто она уже несколько часов пыталась втолковать второкласснику, что нельзя бегать по лестнице с развязанными шнурками, а он кивнул и сломал шею, навернувшись с первой же ступеньки.              — Да в том, глупышка, что ты не должна этого уметь. Это прерогатива богини смерти! Но никак не нашей пчелки!              — Так я больше не возлюбленное дитя?              — Волновать тебя должно не это, — Ариэль злилась, но быть грубой со своей Манящей не могла. — Ты становишься богиней смерти, и не умеешь это контролировать.              — Не болтай глупостей, Ариэль.              — Ну так убедись сама, — ей не показалось: глаза фэйри действительно распаляются сильней в предвкушении зрелища, недоступного взору простой бессмертной.              — И что я должна сделать? — Чисэ любопытно не меньше фэйри. А еще она очень устала, и немного скепсиса не повредит, в конце концов. Ну что может случиться?              — Можем попрактиковаться на Эллиасе, — задумчиво закусив кончик мизинца протягивает незваная гостья. — Шучу, — добавляет с лукавой улыбкой, будто Чисэ могла бы «попрактиковаться» на ней. — На вот, — соседушки протягивают ей свежесорванный листик дуба. — Давай, давай, вылезай, чего мы там не видели, — они хихикают, их голоса снова сливаются в один, тянут за собой.              Чисэ покорно переступает бортик ванной и шлепает сырыми подошвами по кафелю. Ей холодно и жарко одновременно. От кожи буквально поднимается пар. Она обнимает себя руками и переступает с ноги на ногу. Ариэль отнимает руку девушки от тела и сама вкладывает листок ей в ладонь. Фэйри заключают ее в кольцо, и Чисэ осознает, что внезапно оказалась в центре какой-то полиграммы в форме лотоса — кафель в определенных местах будто расслоился, раздвоился. Плавные линии-трещинки светились матовым цветом, поглощающим свет извне. Соседки бесперестанку хихикали, от их звенящего смеха болела и пульсировала голова. В висках заломило, зрение раздвоилось. Чисэ пошатнулась и начала падать.              Ее тело летело строго горизонтально, будто не обмякло на подвижных суставах, и в конце концов врезалось в пустоту, преодолело сопротивление пола и подобно часовой стрелке вернулось на исходную.              — И что это было? — раздраженно шикнула сама на себя Чисэ. Хотела на Ариэль, а получилось — на себя. Она оглянулась, желая высказаться соседушке. И замерла.              Абсолютно нагая, с влажными липнущими к лицу волосами, с глупым — и даже не фиговым! — листком, которым ни прикрыться, ни подтереться… в смысле, волосы не вытереть даже, стояла бескрылая пташка посреди спящего леса.              Ночной воздух остудил пыл малиновки и сгустил кровь в жилах. Она чувствовала буквально каждое биение сердца. Одно. Два. Три. Здесь билось по меньшей мере тысяча сердец одновременно, в замедленном аномальном ритме. Будто у спящих мертвым сказочным сном. Она поежилась. Вернее — её поёжило. Собственное тело ощущалось чужим, жило собственной жизнью. Оно отказывалось вдыхать запертый чуждый воздух, пропитанный чернильным цветом. С болью, контролируя каждое движение грудной клетки, гортани, диафрагмы — насколько это было возможно — чародейка сделала первый вдох. Её собственное сердце, запущенное глотком густого, как кисель, кислорода, стукнулось изнутри о грудь. Она подавилась вторым глотком. Этот неправильный, отравленный воздух приходилось откусывать и прожевывать. Он затягивался, как пастила, в тех местах, откуда она брала.              Чисэ шла. Стояла на месте. И шла. Одновременно две Чисэ существовало в этом лесу. Он попыталась сосредоточиться на духовном двойнике. Та обладала такой же гладкой голой кожей, такими же мокрыми холодными волосами, неприятно тянущими голову, такими же босыми ногами, что опробовал на прочность каждый корешок. А еще она могла дышать. Или во всяком случае не думать об этом. И Чисэ отпустила.              Она не знала, куда идет. Где здесь перед и зад. Никаких тропинок не было и в помине. Возможно, когда-то тропы здесь и существовали, но были похоронены под густым сплетением корней, припорошенные вековым слоем листвы. Чисэ тонула в новоопавших листьях. Речи о ковре не шло, это было тихое море. Оно сердилось, бушевало и норовило опрокинуть потревожившею его покой незваную гостью. Из-под ног растекались, как утренняя дымка, стоны. И отчего-то Чисэ знала, что утро здесь не настанет. Подошвами она касалась отнюдь не земли — почву здесь составляли утрамбованные братьями уже сгнившие листья. Она просто знала это, и не думала — откуда.              — Ариэ-э-эль, — тихонько позвала она. И это был первый звук, который услышал лес с момента сотворния. — Куда ж ты меня отправила?              Без посоха, без шкуры лиса, без медальона она была совсем беззащитна. Оставалось только идти дальше; было так темно, что девушка не могла понять: идет она с закрытыми глазами или же нет. Но что-то внутри нее звало и тянуло, обдавая то холодом, то огнем, вперед. Она пыталась протянуться мысленно как можно дальше, ощупать каждую сухую былинку, найти ответный зов. То пламя, что тлело под кожей птицы-феникса, наконец обрело устойчивый насест в клетке из ребер. Здесь ее внутренний огонек чувствовал себя как дома. Он трепыхался, расправив крылья, будто наконец обрел свое место.              — Потерпи, — уговаривала его Чисэ. — Без посоха тебе не за что зацепиться. Скоро дойдем… — до чего, она не знала. Но искрящаяся птица лишь преспокойно продолжала чистить перышки и время от времени вскидывала голову к гортани хозяйки.              Это сила чародейки рвалась наружу, сдерживаемая хозяйкой.              Она брела довольно медленно, гадая, сколько времени прошло с момента ее падения. Кто знает, как течет оно здесь. В этой тьме было не холодно не жарко. Ветер не тревожил ветвей, а стволы стояли плотным плетением, словно стенки лукошка. Не вывалиться бы. Вполне возможно, в реальном мире ее тело даже не коснулось пола. А это плохо: провести вечность, запертой в проклятом лесу было не лучшей перспективой для Чисэ. Уж лучше колледж.              Она подняла голову. Здесь было посветлей, чем двадцать корней назад. Сквозь ветви даже виднелось что-то тяжело-серое. Слишком плоское для неба. Верхушек деревьев Чисэ не видела.              Нужно было выбираться.              Чисэ закрыла глаза и попыталась представить себя маленьким росточком. Что бы это могло быть? Пускай… земляника. Чисэ любила землянику. Дикая сладкая ягода — белый и нежный бутон. Вроде по ней и видно, что росла бесхозно, а на мякотку это никак не влияет. Что ж… Она пробила грунт, не став заострять внимание на том, какой он — местный. Расти сквозь толщу этих листьев не было никакой надобности. Зарделась, заалела тонким стеблем с зелеными ворсинками. Раскрыла руки бутоном и нагнулась вслед за ветром. Здесь его тоже пришлось придумать. Не вообразить — но создать. Почувствовать стеблем, кожей, оперением. Фитилек внутри дрогнул, но выстоял. Подобный ветерок лишь заигрывал с пламенем Чисэ, подпитывал его, дразня.              А еще она почувствовала запах, который ветер кружил вокруг избранницы, перебивая ее собственный аромат соцветия. Гнилостно-тягучий. Он стонал, как живой. И в голосе ветра ей чудился голос мужчины — измученный и тяжелый, как доспехи с поля боя.              Зеленые усики потянулись к нему, вслед за воображаемым солнцем. Тело тянулось вперед и ввысь, оплетая корневища, огибая стволы. Оно ликовало. Она ликовала.              Чисэ не отвлекалась на радость, чтобы не потерять контроль. Она только краешком сознания отметила, как здорово все получается. А потом провалилась во тьму.              Искусственное солнце не спасало. Наткнувшись на невидимую преграду оно зашипело и перевалилось за горизонт. Темнота смердела.              А он спал.              Прекрасный мужчина — прекраснейший из всех, кого ей когда-либо довелось видеть, спал, раскинувшись на цепях, как на мягчайшем ложе. Его тело висело на позвякивающих от движения распорках, поглощенное огромной корой векового дуба. Громадина высилась так далеко, и раскинулась ветвями так широко, что, казалось, накрывала весь лес своей кроной.              Одновременно ужас, отвращение, жалость и восторг захватили Чисэ.              Она уже протянула усик, чтобы коснуться несчастного, как ее разумная часть одернула себя.              Земляника качнула наливающейся соком головкой и легла у подножья древа, увядая, отдавая частичку себя этому странному и печальному месту.              Я обязательно вернусь, пообещала спящему Чисэ, ощущая, как ее — буквально за руки — втаскивают обратно, в мир людей.              Прекрасный, восхитительный свет ударил в глаза, стоило их приоткрыть, И Чисэ расплакалась — от счастья. По щекам текли дорожки слез, и все были готовы списать это маленькое недоразумение на слишком резкое освещение. Но Чисэ на самом деле просто была очень рада снова их всех видеть. И сильфов, что с кошачьей несерьезной пристыженностью витали в уголке за спиной Эллиаса, и самого Шипа. И, несомненно, Рута. И силки. Всех-всех-всех. Нездоровое тянущее ощущение отпустило слишком резко, нормальность буквально пришибла чародейку.              Ей было не привыкать к подобным ситуациям. Чего стоила сама свадьба, отвратительные улитки и все кошмары вместе взятые. Но это ощущение выбивало из колеи напрочь. Как густой водоворот, где вместо крахмала кипела тьма, засасывая душу вместе с телом в какую-то совершенно иную реальность, диктовала свои правила игры, лишая нормальных воспоминаний и ощущений.              Там все, что она ни делала, казалось правильным и естественным. Здесь же все те ощущения и поступки вызывали тошноту и отвращение.              Будто она вернулась из царства мертвых.              Чисэ глупо хихикнула этой мысли.              Потому что было по-настоящему страшно.              Эллиас не задавал вопросов в духе «и что это было?». Значит, уже успел узнать от соседок. Еще бы самой во всем разобраться…              Чисэ приподняла одеяло. Она будет надеяться, что ее одевала силки. Впрочем, Эллиас и так все видел, а Рут и не человек вовсе…              Она откинулась на подушку. И постаралась уснуть обычным, нормальным сном, без кошмаров и провидений. Ну пожалуйста, ну всего один раз. Ужасов на сегодня уже хватало.              Эйнсворт вышел из комнаты, за ним потянулись остальные. Последним выходил Рут. Фамильяр бросил на хозяйку прощальный (на сегодня) и обеспокоенный (навсегда) взгляд и закрыл дверь.              Кажется, что-то намечалось.