I'm not a monster

      Огонь накрывает лавиной тьмы. Догоняет с грохотом смеха. Хохота и плача. Ветки трещат и стонут под его натиском.              Она просыпается. Но сон не кончается за границей реальности, за пределами тьмы. У тьмы нет пределов.              А у боли есть.              За спиной ничего и никого не осталось. Чисэ боится оглядываться, поэтому бежит вперед и вперед, лишь изредка утирая пот со лба. Она не спотыкается — ведь каким бы ни был страшным этот сон, он принадлежит ей. И хозяйка здесь она. Понять бы — вспомнить бы еще! — как проснуться, как покинуть эти владения кошмарного липкого наваждения.              Лианы опутывают ноги и тут же рассыпаются иссиня-черным пеплом, коренья сбивают с намеченного пути, но теплая плоть проходит сквозь них и не заметив препятствий.              Она останавливается только тогда, когда понимает: все. Конец. И в этот момент встречает стену огня лицом, развернувшись на сто восемьдесят градусов, как подожженный беспризорными мальчишками флюгер, как стяг побежденного рыцарства. И реет, реет над порабощенным огнем и болью миром. А потом делает глоток воздуха сожженными легкими и выныривает из пламени.              Оно стекает с красных волос измученного барда, огибает с шипением лютню, шкворчит на измятых крыльях.              И Чисэ открывает глаза.              — Опять. — Говорит Рут. Говорит не ей, потому что ей и так все понятно.              Да и остальным, в общем-то, тоже. Силки только вымученно улыбается и подливает чаю. О да. Кипяток — это то, что сейчас нужно. Поэтому никто не останавливает Чисэ, когда она бредет сквозь стол (но ведь тут не ее сон, поэтому она натыкается на столешницу и с вялым вскриком огибает ее) к холодильнику и бросает в чашку кубики льда, которые, пенясь, растворяются в жидкости почти мгновенно. С таким же шипением, как и поглощающий ее изнутри огонь.              Чисэ пылает. И не от страсти. Не от вируса. Не от избыточной активности.              Тот гадкий аконит что-то пробудил в ней, что-то за гранью понимания Шипа, за гранью понимания Гэр, за гранью понимания самой ученицы. Она так устала от всего этого, что неутешительные новости встречает обреченной усталостью. Нет сил на желание бороться. Ну, ей-богу, столько всего произошло за, казалось бы, совсем недлинный срок. Сколько прошло? Год? Три? Еще немного и она совсем разучится считать. Не то чтобы в приюте давали хорошее образование, но…              Девушка опускается на бортик ванной. Ужин прошел более-менее мирно, не считая небольшого сонного инцидента за столом. Шип отправился отдыхать: он старался ограничить участие жены в церковных заказах, поэтому отдуваться за все приходилось самому. А магическая общественность, казалось, взбесилась за последнее время. Новый грим завелся на кладбище, потом оказалось, что это был фантом, параллельно этому последовало нашествие гремлинов, потом призрак дома в соседнем городишке разбушевался — пожирал местную детвору створками-дверцами. Оживали какие-то совсем не приспособленные для этого предметы. Хорошо хоть, старые знакомые не выныривали из пучины забвения. Пеплоглаз с Йозефом, например.              Чисэ поежилась при воспоминании об этой парочке. Химер только не хватало, честное слово.              Вода почти остыла. Она неспешно стянула юбку в мелкую складку, замешкалась на пуговицах рубашки. Было что-то в движениях девушки болезненное и сонное. Те видения, что преследовали ее, больше изматывали, чем помогали отдохнуть. Да и принадлежали они чародейке меньше, чем наполовину. Она видела глазами барда, пела устами барда, протирала лютню руками барда, но сама бардом не была. Кто этот человек, что смотрит на мир с вечно печальной и доброй улыбкой, она не знала. Понимала только, что какими-то незримыми узами связана с ним противоестественной, изнуряющей связью. И больше ничего не могла с этим поделать. Ни Шип, ни Гэр… впрочем, об этом Чисэ уже думала, — никто не знал, что с этим делать.              Сновидения настолько тонкая и зыбкая материя, что проще порушить то шаткое равновесие, в котором Чисэ сейчас зависла, чем помочь ей. Неразрывно соединенные с психикой, а в ее случае еще и с магией, что вливалась в этот и без того сложный коктейль, сны не то поддавались ее корректировкам, не то могли влиять на спящего сами. Как знать, кто из них более реален, красноволосый бард или она сама? Чисэ не знала. Чисэ путалась в ответах. Чисэ хотела спать. И боялась.              Соседки залетали время от времени на поговорить, но в последний раз она видела их примерно человеческую неделю назад. Казалось, сильфы опасаются новую госпожу. Что-то и правда изменилось в ней. В лучшую ли сторону? Чисэ не знала. Чисэ путалась в ответах. Чисэ спала с открытыми глазами. И не хотела спать.              Она свалилась в воду, подняв стайку серебристых в неосвещенном пространстве брызг. Вытянула бледные ноги на противоположный бортик. Ступни влажно холодил сквозняк от окна. Голова была тяжелой и грозилась якорем утянуть на дно, в пучину чугуна и металла. Чисэ тонула в расплавленном водовороте. Ей было хорошо.              Ей было… не удивило Чисэ, в общем, то, что в следующее мгновение она, раскинув руки куда шире, чем позволяла скромная ванна чародея, вынырнула из ртутной жидкости. То, что это была не вода, отозвалось вибрацией по всему оголенному телу, мышцы спазматично сжались все разом, скрутившись тугой говорящей колбаской из сказки где-то в желудке. Впервые за долгое время стало страшно.              Блеклая на фоне всего этого блеска фигура стояла по колено в плотном серебристом месиве. И единственным цветом, кроме всевозможных оттенков белого и серого, здесь были ее волосы. Красные, словно головка спички. Чисэ попыталась вспомнить о взаимодействии серы с ртутью, но решила, что в этом иррациональном, неподконтрольном привычным человеку закона мирке все не так однозначно. То, что она еще дышит и жива — тому лишнее подтверждение.              Во мраке ослепляющей пустоты плыла она, разрезая телом воздух, но не погружаясь более в своеобразную жижу — воду этого мирка. Этот сон отличался от предыдущих. И не в лучшую сторону. Если ранее Чисэ ощущала, что может проснуться и избежать опасности в любой момент, то сейчас спасительные бортики ванны — границы реальности — были разведены слишком широко.              Чародейка не поддавалась панике: еще рано, утешала она себя. Было даже любопытно, если б еще наготу прикрыть чем-то… Надоело расхаживать во всяких параллельных реальностях в чем мать родила, ну правда. Не ванная комната, а портал в преисподнюю какой-то. Нужно поинтересоваться у Эллиаса, не было ли ничего такого заложено в проект дома. А то мало ли. А ей теперь отдувайся! Если вернется, то обязательно спросит. Если. Ох уж это чертово «если».              Чисэ злилась: на себя, на ситуацию, на Клиодну, по чьей вине теперь то и дело опрокидывалась, как неустойчивая фишка в настольной игре, по ту сторону одной из уже знакомых ей реальностей. То, что этот мир был ей знаком, Чисэ не до конца принимала и могла объяснить, но явственно ощущала. Он словно принимал ее слишком легко. Без паролей, явок и испытаний, как это было в лесу.              По колено в амальгаме плыла-шагала красноволосая пташка из пустоты в пустоту. Она знала, что рано или поздно это закончится, и тогда она столкнется с чем-то знакомым. Впрочем, к тому времени ее тело будет так измучено, что родными и уютными Чисэ покажутся и берега населенного каннибалами острова. Она, возможно, даже не побрезгует присоединиться к их столу и роду-племени.              Кипельно-серебрянные волны ленивыми блинчиками расплывались при каждом шаге. И каждый шаг был все тяжелее и меньше, и каждый круг на глади был все уже и плавнее. Волны сплетались удавками лассо, но их было слишком мало, чтобы соединиться в сеть и поймать неосторожную добычу — по одной за раз. Чисэ считала каждую.              Если нельзя плыть, если нельзя идти, когда каждый шаг все тяжелее и короче, а на легких словно повисла гиря узника — гирька часов, отмеренных ей, что ж, Феникс, другого выбора нет. Пришло время поднять голову и распеться дикой трепетной силе, что была закована в хрупком девичьем теле, сгореть дотла, изжарив весь этот пузырь мирка, и возродиться… если получится.              Чисэ искренне сомневалась в рискованной затее. Но другого выбора и правда не оставалось. Люди обычно говорят так, когда другие варианты предполагают худший исход, и Чисэ также не собиралась рисковать больше, чем нужно. Если в этом мире вообще можно было заикаться о таком понятии как риск. Кажется, здесь буквально все источало опасность, дышало и выдыхало ее.              Пламя охватывало ее постепенно, словно нехотя, разгораясь неправильно, разгораясь вопреки. Словно воздух здесь тоже приходилось создавать силой мысли, будто кислорода не хватало для горения. Но она вдохнула один раз. Второй. Проталкивая отравленный газ через гортань, ощущая, как тлеет что-то внутри, под самым сердцем. Горит и трепещет. Малиновка сделала последний вдох…              И гордый феникс раскинул крылья.