Ходячая крепость

      Караван отходит спустя два дня, позже, чем рассчитывал Цзунхуэй — затягиваются сборы, задерживаются отряды, которые должны были прибыть. Сичэнь не уверен, что заслужил право быть в числе тех, кто отправился в путь, но и отказываться права не имел: дядя был болен, дети о нëм не позаботятся должным образом, а у остальных и своих проблем хватало; А-Чжань и А-Сан смотрели на него с таким доверием и надеждой, смешанными с неподдельным страхом остаться одним, что оставить их было бы ошибкой. К тому же, Цзунхуэй первым же делом сообщил ему, что всë хорошо, что всë согласовано, и добавил: его так и так планировали отправить в числе первых. Никто здесь, в старом Гусу, не был зверем, чтобы разлучать семьи. Особенно когда никого, кроме друг друга, у них не было.       И всë же толику стыда молодой человек ощущал. Дева Цин, прощаясь, хмурилась, отмахиваясь от извинений. «Береги себя, — говорит она, как обычно, закатывая рукава, чтобы прополоскать бинты. — Я надеюсь отправиться отсюда через несколько дней. Даст небо, ещë пересечëмся». Молодых и крепких остаëтся в лагере больше, чем больных и слабых, почти все отбывают с орденом Не, но все лекари остаются — забирают лишь тех, кто носит серо-зелëные одежды воинов Цинхэ. Сичэнь боится, что остальных перевезут в военные лагеря, ведь в резиденции, куда они направляются, есть свои целители, и многие из них знакомы с духовными искусствами, и потому намного более умелы, а их лечение — эффективно. Лао Цин уже бывала на фронте, и даже если не говорила, как именно оттуда сбежала, оказавшись в стане мирных, еë голос звучал так, как будто она хотела об этом забыть. Сичэнь искренне желает ей удачи, говорит, что надеется на встречу. И почти не врëт. Еë золотые руки спасали жизни многим людям, даже если она скрывала слишком многое.       Лошади идут неспешно, крупными копытами топая по песчаному грунту дорог. Чуть замедляют ход, когда поля и тракты сменяются лесными дорогами: корни гремят под колёсами, подкидывая и людей, и припасы на телегах, частые провалы под завалами хвои и кустами трав, ощущаются, как резкие падения, и если поторопишься — упадёшь. На привалах, когда удавалось найти свободную минутку в промежутках между помощью со сменой бинтов, разведением костров, приготовлением пищи, Сичэнь работал над нотами, и когда мелодия «расспроса» была окончательно переложена на сяо, а все неточности сглажены, он приступает к игре. Сначала мелодия звучит неуверенно, потом — крепнет, обретает краски, и к моменту, когда они прибывают к каменному изваянию крепости, Сичэнь уже видит сгустки духовной энергии в воздухе: голубые огоньки мелькают и сияют, вращаются вокруг него, и ему чудится, что он слышит их шёпот — «Иди за мной, я покажу тебе дорогу». Дорогу к чему? К кому?       Сейчас ему действительно хотелось бы найти дорогу лишь к одному человеку. — Господин Лань, — приветствует его один из адептов ордена, с которым он, кажется, уже пересекался: глаза блестят радостью от новой встречи. — Вы займёте те же комнаты, что и в прошлый раз? — Если можно, — Лань Хуань даже не планирует отрицать: он очень хочет вернуться в зал с живым огнём и в свою — именно свою, ставшую привычной и родной, — комнату. — Но я не один. — Это не проблема! Уверен, глава принял бы ваших родных так же тепло, как и вас, — мальчишка улыбается, дерзко и ярко, прежде чем склониться чуть ниже, перед своим наследником. Хуайсан тянет его за руку, чуть смущаясь. — Мой господин! Вы подросли, или мне кажется? Скоро будете большим-большим, как наш глава! — Не буду! — возмущается Не Хуайсан, и Сичэнь чувствует, как облако страха и ужаса, висевшее над головой ребёнка, испаряется вместе с тем, как его поднимают на руки, усаживая себе на плечи. — Циансе, а брат не появлялся? — Нет, молодой господин. Но теперь здесь и вы, и господин Лань, причин вернуться у него однозначно больше!       Хуайсан кривит губы, но соглашается. Цижэнь, следующий всем правилам этикета, склоняет голову перед встречающими их у хозяйского крыла воинами, и искренне удивляется, когда этого не делает старший племянник, напротив, останавливая их от поклона. Словно он — один из хозяев резиденции, а не гость.       Воины в серо-зелёных одеждах выражают своё почтение и к нему, но с толикой настороженности, которой не было при общении с Сичэнем. Тут племянник провёл всё то время, что они были в разлуке, и именно тут теперь чувствует себя, как дома, — эта мысль ударила в голову и отозвалась эхом, когда он проследил за тем, как Лань Хуань погружает ладони в открытое демоническое пламя и ни капли не кривится в лице, а его кожу не покрывают ожоги. Демон урчал под его руками, ластился, как домашний кот, искрил огненными отблесками, смотрел хитрыми глазами, и всё это выглядело очень правильно. Как надо. — Дядя, это Биси, он хранитель крепости, — говорит ему Сичэнь, когда мужчина подходит ближе. Перед камином стоит большое кресло, обитое зелёным бархатом, и его усаживают на него. Лань Хуань вспоминает, как когда-то точно так же в нём почти тонул он сам. Лань Цижэнь лишь слегка наклоняет голову, приветствуя демона. Тот щурится в ответ. — Я оставлю тебя ненадолго, хорошо? Проверю, есть ли свободные комнаты.       Цижэнь провожает племянника суровым, почти изучающим взглядом, как будто бы понимая впервые, как сильно тот изменился, прежде чем обратить внимание на детей. Ванцзи с особым усердием помогает Хуайсану донести до огня небольшой чайничек, потом оба убегают из зала, чтобы вернуться с кружками и заварником. Чай им не помешает.       Биси ухмыляется полукошачьим ртом и сворачивается клубком вокруг чайника. Свисток звенит спустя не больше, чем минуту, и из железного носика бьёт струйка пара.

***

      Сичэнь заходит в пустую, пахнущую магией и травами комнату тихо, как будто может потревожить чей-то сон. Ему тяжело и радостно одновременно, когда он запирает за собой дверь, проходит вглубь и растягивает занавески в разные стороны. Окно, небольшое, круглое, обрамлённое камнем, сереет в свете садящегося солнца, и в этом цвете вся комната кажется ещё более запущенной, пустой. Он проходится пальцами по полкам с талисманами, как завороженный открывает шкаф, касается плотной ткани зелёной накидки, понимает, что вещи запылились, залежались.       Когда он садится на край кровати, сердце бьётся особенно больно: внутри пусто, вязко и отвратительно. Ему хочется, чтобы сейчас, как в прошлый раз, дверь распахнулась, и на пороге стояла высокая фигура хозяина крепости.       «Я люблю тебя», — отзывается в голове воспоминание, и от ладоней к плечам, а после и по всему телу, пробегает волна горячих мурашек. Сичэнь поджимает губы, выдыхает, и пустота внутри пульсирует. Хочется кричать.       «Вернись, — про себя просит он, кусая сухие губы и перебирая в руках отзывчиво переливающуюся духовной энергией сяо. — Без тебя слишком пусто».       Лебин поёт звонко и громко, словно вытягивая из Сичэня всю боль и сожаления о несказанных словах и несделанных поступках. Он не закрывает глаза, следит, как мелодия плотным коконом светлой энергии кружит в воздухе, и когда музыкальные потоки начинают слабо мерцать, Лань Хуаню становится особенно легко. В груди тянет, что-то пульсирует, и при всём этом он чувствует: это его стихия.       Стоит закрыть глаза, и он видит словно бы за кого-то, не сам: краснеющее в закате и блеске фейерверков небо, взрывы, удары, кровавая пелена, свист ветра, не руки — лапы, в гладкой озёрной воде не человек — чудовище, крылатое, клыкастое, с алым, злым взглядом. Сичэню чудится, что он стоит рядом. Ему чудится, что существо видит его, и звериный взгляд становится человеческим.       Лань Хуань чувствует, как в воздухе что-то звенит — не его сяо, и открывает глаза. вокруг, словно неосязаемые бирюзовые капли, пляшут отголоски воспоминаний, и Сичэнь тянет к ним руку — бесформенные отблески чужой души отлетают, собираются в человеческую фигуру. Мерцают, двигаются.       В воздухе звучит музыка, отголоски заклинательской мелодии. Сичэнь наигрывает её чуть громче, переведя сбившееся дыхание, и фигура двигается быстрее, отчётливее, и в этом образе отчётливо угадывается Минцзюэ. Дух выходит прочь из комнаты, и Лань Хуань бежит следом, тянется к нему, жалея, что не может коснуться. Фигура проходит в зал, исчезает в зачарованной двери, и круг на ручке переворачивается на красный. — Цишань, — поджимая губы, тихо говорит Сичэнь. За его спиной три пары глаз: две напуганные и одна — изучающая. — А-Сан, где Цзунхуэй? Он ещё в крепости? — Должен быть, — говорит молодой господин Не, хмурится. — Учитель Лань, что-то случилось?.. — Я должен с ним поговорить!       Лань Хуань убегает, теряется за дверью общего холла, ничего не объясняя.       Цижэнь отпивает чая, хмурится. — Что он себе позволяет, где его воспитание, — в укор больше самому себе, чем племяннику, ворчит мужчина. Мальчик у него под боком тихо хихикает. — Что-то не так? — Всё в порядке, старший господин Лань, — отвечает Хуайсан, чуть шмыгает носом, смотря на зачарованную, окрасившуюся в алый, дверь. — В Нечистой Юдоли нет ничего, что ему было бы запрещено.