Ходячая крепость

      Сминая в руках сероватую бумагу, прочитанную на ходу, на ногах, — от нетерпения и тревоги, Лань Хуань хмурится: сам этого не замечает. Голова болит, забитая мыслями — бесконечным тревожным роем размышлений, воспоминаний и попыток понять, как быть дальше, — глаза читают строчки одну за другой, но, кажется, уловить суть он всё равно не может. Он знает наверняка, если верить Мэн Яо, куда нужно пойти, чтобы все тревоги раз и навсегда покинули его. Точнее, не знает — надеется. Или хочет надеяться.       Верить предателю было себе дороже, и это было самым понятным и очевидным фактом. Терять бдительность было нельзя, даже если он и не давал поводов сомневаться в себе с тех пор, как они оговорили условия этого взаимовыгодного договора: Сичэнь окажет услугу, поможет вновь оказаться в крепости — не ясно, зачем, но Лань Хуань успокаивает себя тем, что вернувшись в Нечистую Юдоль тот не сможет сделать ничего, ровным счётом ничего, все знали о его натуре, так Мэн Яо лишь возвращал сам себя в плен своих судий, — а сам предатель поможет ордену Не в поисках их пропавшего посреди сражения главы. До сих пор он не подводил их, высылал карты местности, указывал на некрупные отряды, нацеленные на преследование и разорение лагерей объединённых сил орденов Не и Цзян — точечно их поддерживал и орден Цзинь, некоторые его адепты, союзные и подвластные территории, но открыто глава клана не выражал поддержки ни одной стороне.       Цзунхуэй злился, ругался, но не мог отрицать, что эти сведения были полезны.       Мэн Яо утверждал, что Не Минцзюэ в плену у Вэней, и это ощущалось ещё болезненнее, чем что-либо из пережитого. Плен — это пытки, бесконечное колесо боли и унижения. Сможет ли то перенести и без того повреждённый разум, не был уверен никто. В груди что-то хлюпало, то падая ниже, то мучительно поднимаясь на место, — словно в нём всё заменили на жидкое стекло, то бьющееся и ранящее, то плавящееся и жгущее изнутри.       Сичэню стоило бы сейчас посоветоваться с правой рукой главы ордена. Стоило бы согласовать план действий с генералами и старейшинами. Стоило спросить совета у дяди. Вот только ему казалось, что он утратит всякий шанс на воплощение описанной дрожащей рукой шпиона затеи, если втянет в это кого-то ещё. Он гонит эту мысль. С ней он уже сталкивался, и знает, что это глупость.       Его собственные руки трясутся, и эта дрожь болезненно бесконтрольной волной проходит по всему телу, ноги почти подкашиваются, и, чтобы сбросить напряжение, Лань Хуань несколько раз переваливается со ступни на ступню, с носков на пятки, прикусывает губу и плотнее запахивает тяжёлый мрачный плащ, вытащенный из чужого шкафа, но почти приросший к его плечам. Он так и стоит напротив двери с разноцветной ручкой, так и не решается уйти далеко, готовый вот-вот вернуться в ветхую хижину, сорваться оттуда к Знойному Дворцу, проверить, правда ли там есть тайный ход к подземельям, действительно ли всё задуманное можно воплотить…       Он глубоко вдыхает, до жжения в лёгких, выдыхает медленно, борясь с желанием резко выплюнуть остатки воздуха, скорее втянуть новый, чтобы убедиться, что всё это реально. Понимает — паника, мандраж, страх, — что новость выбила его из с трудом обретённого вновь состояния покоя. Бороться с этим надо медленно, постепенно, не торопить самого себя, так будет лишь хуже — этот урок он усвоил наверняка. По телу бежит ещё одна волна дрожи, табуном по спине проносится щекотное ощущение мурашек.       Он всегда читал письма Мэн Яо сразу, как находил, но не потому, что его торопили: Сичэнь сам стремился как можно скорее узнать новости, уточнить, что к чему, дополнить знания стратегов Нечистой Юдоли знаниями одного из шпионов, и успокоить себя. Сейчас он видит неровный почерк, видит приписку, что скоро будет суд, и понимает: вот оно — его подгоняют, требуют немедленной реакции. И он впервые хочет помедлить, задуматься, подождать.       Ему страшно.       Это чувство растворяется в крови, как круги на воде, когда на плечо опускается тяжёлая ладонь. Он поджимает губы. Это точно не тот, чьё касание хотелось бы ощутить в самом деле, но при этом дышится легче. — Сичэнь, что в письме? — спрашивает его сдержанно, спокойно Лань Цижэнь. В одеждах Цинхэ Не, выданных в качестве сменных, он выглядел, как один из старейшин, и Лань Хуань давит в себе ощущение, что они оба могли бы найти себя в этой крепости, не противься дядя изменению привычных устоев Гусу так рьяно. — Ты бледный. — Над Минцзюэ-сюном скоро состоится суд. Он в плену у ордена Вэнь, — кратко, начиная с самой сути, отвечает Сичэнь. Цижэнь хмурится, с молчаливого разрешения племянника забирает письмо. — Мэн Яо предложил план действий, нужно ответить до завтра, — стоит озвучить это вслух, и внезапно становится кристально ясно: нужно действовать. Он сделает, что требуется. — Я пойду. — Сичэнь, нет, — одёргивает его дядя. — Посоветуйся с остальными. — Посоветуюсь, — прикусывая губу, кивает Лань Хуань. Знает, что спорить нет смысла. — Но даже если меня не поддержат, я рискну.       По взгляду дяди Сичэнь понимает: он волнуется, боится за него, и старается успокоить собеседника улыбкой. Сам прокручивает в голове последовательность действий, описанную Мэн Яо: он намерен позволить Минцзюэ вырваться из-под стражи недалеко от чёрного хода. Если всё пойдёт по плану, он сумеет выбраться наружу, и будет несколько минут на то, чтобы или принять облик зверя — Сичэнь вспоминает покрытые странной чешуёй руки, вспоминает огромные страшные крылья, но не чувствует ужаса, — или скрыться через тайный ход в крепостной стене. Предатель убеждён: Минцзюэ возьмёт его или одного из сопровождающих в заложники, и, чтобы обезопасить себя, постарается поставить в сопровождение хотя бы кого-то из шпионов ордена Не, которым покажет, куда уводить раненого, обезумевшего человека в зверином обличии. По затылку пробегает холодок, как и в первый раз, когда Лань Хуань осознаёт, что Мэн Яо всё же вычислил их людей, вышел с ними на контакт. Опасная ситуация. Им нужно будет или скрываться тщательнее после этого побега, или скрыться сразу же.       Их должны встретить снаружи, чтобы помочь беглецам добраться до безопасного места. На присутствии Сичэня Мэн Яо настаивает, зная, как его общество усмиряет Не Минцзюэ, и Лань Хуань понимает это. И старается не отрицать, что и сам хочет пойти — приблизить момент новой встречи и доказать, что он не бесполезен. Он сможет успокоить Минцзюэ, даже если тот будет в ярости. Он будет там полезен. Приняв это на веру, он забирает письмо у дяди.       Они вместе выходят из хозяйского крыла и направляются в зал совещаний.

***

      Он не думает, чья кровь засыхает на когтях, и подавно не хочет знать, какая тварь режет его клинком — ему больно, и он хочет сделать ещё больнее тому, кто пользуется его незавидным положением. Тварь, вырываясь, кидает ему в глаза песок, и от этого глава Не теряет остатки человечности, рычит, как проклятое животное, впивается когтями в шею ублюдка наощупь, и даже не пытается разобрать, что тот лепечет и что кричат остальные.       «Остановись!» — звучит голос извне, пробивая кровавый кокон, и Минцзюэ останавливается. Его горячей щеки касаются холодные пальцы. Он тянется к этой прохладе, пьянящей, как вино, дарящей покой, как сон без видений, и окутывающей тело водой из источника.       Пальцы с щеки смещаются на затылок, и он лбом ударяется в дрожащее плечо, притянутый в осторожные объятия. Покрытые чешуёй руки смыкаются в кольцо, и он выдыхает, как дракон огонь, обжигающий воздух, чувствуя приятный холод во всём теле. Он чувствует себя слабым, потерявшим всякую волю. — Ты вернулся, — тихо, надорванно говорит всё тот же голос, и Минцзюэ что-то неразличимо мычит в ответ.       Пытается сказать: «Да, я тут», но не понимает, где именно он находится, что это за чувство, и почему ему больно слышать едва различимый, тяжёлый вздох подавляемых слёз. Фигура перед ним шагает куда-то, и Минцзюэ старается шагать следом, лишь бы не лишаться приятного чувства покоя, и вскоре жалеет об этом, теряя равновесие. Из лёгких выбивает воздух. Тело под ним вскрикивает. Среагировать на это не получается, но он чувствует режущую боль под кожей от мысли, что это крик боли.       «Я чудовище», — проскакивает в голове мысль, и он пытается расправить крылья, скрыться, но чужие руки крепко обхватывают его за шею, прижимают голову к груди, и он замирает, различая бой сердца. Ускоренный, но ровный. Не так бьётся сердце напуганного зверя. Или человека. Его не боятся? — Минцзюэ-сюн, всё хорошо. Только успокойся, пожалуйста. Ты ранен. Потерял много крови… Нельзя делать резкие движения.       Он знает всё это, знает. И не понимает, почему ему говорят о столь очевидных вещах. Пытается ответить. Снова выходит невнятное полурычание-полумычание. Его куда-то тянут: другие руки ощущаются не так, как эти. Ему противно, но длится это недолго, лишь как вспышка внезапной боли, как удар по челюсти: вот болит, и вот уже это лишь отголосок. — Всё хорошо, всё будет в порядке, — слышит он.       Его голову мягко приподнимают, и он чувствует под затылком что-то не мягкое, но и не твёрдое. Тянется, как кот, за касанием, и холодные пальцы касаются его лица, скользят по спутанным прядям волос, стирают со скул грязь и кровь. Он чувствует чужую дрожь. И заставляет себя открыть глаза. Через тёмную, звериную пелену он почти ничего не видит. Слепо поднимает руку, пытаясь наощупь в воздухе найти размытый круг чужого лица, и надеется, что хотя бы наощупь поймёт, кто это. В голове крутится имя: родное, близкое, знакомое.       Земля под ним начинает двигаться. Кто-то рвёт его одежды. Кто-то зажимает руками рубленную рану на груди, и он рычит, но сильные руки удерживают его за плечи в том положении, в каком он был до этого. — Пожалуйста, потерпи, — успокаивающий голос дрожит. Имя кажется неосязаемым видением, знанием, которому не нужно никакое подкрепление. Оно просто есть. — Си… — хрипло, странно, болезненно, не своим, а демоническим голосом пытается он произнести его, и сбивается. К горлу подступает ком дурной крови. Он кашляет. На лицо падают холодные капли, и Минцзюэ закрывает глаза. Дождь? Каплю растирают по его лицу, и он чувствует, как стягивает и щиплет кожу. Раны болят. Он чувствует себя, как одну сплошную рану.       «Пойдём со мной», — зовёт из глубин разума тьма. Злая, искристая, как чёрный огонь, что горячее любого демонического пламени.       «Остановись!», — кричит в памяти ласковый, надорванный голос.       «Иди к чёрту», — проваливаясь в забвение, думает он, прогоняя первое наваждение из своего разума. Огонь тухнет также, как и его сознание, внезапно.

***

      Конь под седлом бьёт копытом, и Сичэнь чувствует себя неуютно. Аньцин, держащийся рядом с ним, хмурится, и учитель Лань через силу давит улыбку, давая понять, что всё хорошо. Хотя хорошо не было. — Господин, — обращается к нему воин ордена Не, хмурится, — Ваше волнение заразно. — Прости, — спокойно отвечает ему Сичэнь. Удобнее перехватывает поводья, коленями слегка направляет коня, сразу же ослабляя давление и давая ему чуть больше свободы, животное успокаивается. — Не для меня, для животных, — одёргивает его Аньцин. Гладит своего чёрного мерина по шее. — Вы слишком дёргаетесь. Сжимаете седло — отпускаете, натягиваете узду — ослабляете. Не делайте так.       Сичэнь поджимает губы, кивает. Больше не извиняется, понимая, что это излишне. Находит на поясе флейту и берёт её в руки. Крутит в пальцах, проходится по лункам подушечками, старается успокоить дыхание. Оно сбивается вновь, когда он вновь видит на своих одеждах пятна крови — тёмной, почти чёрной, — и вспоминает, как держал на своих коленях почти умирающего главу ордена Не. Не зацикливать на этом внимание у него не получается. Прежде чем потерять сознание, тот пытался позвать его по имени. Прежде чем потерять сознание, тот возвращается в свой привычный облик без чешуи, перьев, без всего, что давало понять, что он не в себе, Лань Хуань смог различить на коже не только свежие раны, но и рубцы. Это было ужасно. Сичэня снова потряхивает, ему снова хочется дать волю эмоциям.       Он хотел поехать с ним в повозке, но уступил место тем, кто нуждался во врачебной помощи и не мог уверенно сидеть в седле. Им всем оказали первую помощь. Телега была не из больших: двое лежачих, один сидящий, один мечущийся между пострадавшими лекарь — и для него места не оказалось. Адепты, ответственные за эту вылазку, предлагают разделиться — на случай преследования. Сичэнь чертит несколько новых талисманов, скрывающих следы и присутствие, но не противится идее разделиться. Понимает, что осторожность лишней не бывает.       Но чувствует он себя паскудно. Ему противно. Его трясёт.       Когда они начинают различать силуэт Нечистой Юдоли, он оглядывается на спутника. Он так боялся того, зачем предателю нужно в крепость, он так волновался, не последуют ли за ними Вэни, сработают ли его талисманы, он так беспокоился, правильно ли они поступили, разбив отряд на три части, но сейчас не может думать ни о чём, кроме того, как бы скорее оказаться в привычном зале с демоном, как пробежать по коридору, найти комнату главы ордена и убедиться, что он в порядке.       Сичэнь уже успел упасть с лошади, когда перешёл на галоп — он неопытный всадник, он в совершенном шоке от случившегося, управление конём в таком состоянии было почти из разряда заклинательского искусства. Но этот опыт не останавливает, когда Лань Хуань снова бьёт пятками по бокам скакуна, намереваясь оказаться дома как можно быстрее.