раны

На Серёже белая-белая рубашка и красный галстук, ярким пятном расцветающий на шее. У него брюки выглажены, начищены парадные ботинки и чуть отросшие волосы аккуратно расчёсаны стараниями Катерины, что вертится вокруг него уже с час. То галстук поправит, то несуществующие складки на рубашке распрямит, наклонившись ради этого так близко к Серёже, почти носом в щёку его утыкаясь, что у Игоря в животе недовольно зацветает репейник – колюче и горько. Жилин, пожалевший уже, что согласился поучаствовать в школьном мероприятии, устало вздыхает, глаза свои невозможные закатывает, да поглядывает на Игоря взглядом вселенской печали. Забери, мол, меня отсюда, а Катамаранов в ответ может только улыбнуться ему неловко, вновь и вновь взглядом возвращаясь к Катьке, которая снова здесь, опять вьётся ужом вокруг, взглядом сверлит недовольным. Намекает, чтобы Игорь ушёл из этой тесной подсобки, оставил её наедине с Серёжей. Шиш ей, а не уединение. Весенняя духота накатывает через открытую форточку, сквозь окно видны заросли сирени, сладкий аромат которой наполняет всё вокруг вот уже несколько дней. Сейчас бы на речку или в лес, бегать по высокой траве и мочить ноги в прохладной речной мути. Но Игорь здесь, сидит на подоконнике, свесив вниз ноги, и смотрит, как снова и снова Катька тянет ладошки свои миниатюрные к чужому галстуку. Серёжа глубоко вздыхает, приподняв голову, и Катамаранов смотрит на открывшийся участок его шеи с точками родинок под челюстью. Смотрит на немного бледную, не успевшую ещё загореть кожу, на похудевшее после недавно перенесённой ангины лицо и вспоминает, как тогда таскался в гости к Жилиным едва ли не каждый день, приносил то взятый из ниоткуда мёд, то любимые Серёжины книги из библиотеки. Ощущает сильное, но привычное уже желание коснуться руками волос, взъерошить их, портя эту причёску, чтобы как в лесу, когда они только вдвоём бродят по ельнику в поисках белых грибов и маленьких опят, грузно разросшихся на трухлявом пне. Вздыхает глубоко и переводит взгляд ниже, на ставшие немного шире за зиму плечи и обтянутый ремнём пояс штанов. Понимает, что задачу «не пялиться» это ему не упрощает и решает просто смотреть в окно. Там безопасное сиреневое море и никаких Серёж. Грузный мохнатый шмель деловито влетает в подсобку через форточку, с удобством устраивается на Жилинском плече, забавным желто-чёрным комком выделяясь на белом фоне. Игорь улыбается – Серёжа хороший, к нему часто то божья коровка на руку прилетит, то чужая собака приветственно помашет хвостом – и тянет руку в его сторону, чтобы забрать насекомое, выпустить обратно в фиолетовые пышные дебри. Он успевает коснуться нагретой теплом Серёжиного тела рубашки кончиками пальцев, когда Катька звучно, но не больно хлопает его по руке. Хмурится на него, голосом резким говорит: – Не трогай, испачкаешь. Игорь собирается было ответить ей что-нибудь резкое, да так и не говорит ничего. Смотрит на пальцы свои, кое-где испачканные в смеси из пыли, мела и въевшейся в кожу велосипедной смазки, а потом переводит взгляд на Серёжу. Чистого, хорошего Серёжу в рубашке белой, с аккуратно подстриженными ногтями, руками целыми, без царапин и синяков, и ладонь свою опускает. Прячет, скрестив руки на груди, и, ощутив жгучий какой-то стыд, смотрит в пол. Шмель, будто почувствовав чужое смятение, шумно прожжужав, перелетает с Жилинского плеча на Катамарановское. – Катерина! У Серёжи голос звонким становится, когда он злится. Он вдыхает, готовясь, видимо, наговорить Кате много всего, о чём – Игорь точно знает – будет потом жалеть. Поэтому Катамаранов пересиливает себя, взгляд поднимает, смотрит прямо в потемневшие от недовольства и тревоги глаза. Говорит невнятно: – Нич-чё, Серёг. Я пойду лучше. Никогда не любил всю эту канитель праздничную. – Игорь, стой… – Потом встретимся. И выходит быстро, успев урвать краем уха раздражённые интонации Серёжиного голоса, что-то говорящего Кате. Домой не хочется, и Катамаранов бродит по знакомой лесной тропе, выходит на дикий речной берег. Садится в зарослях осоки и полыни, рассматривает себя в быстром зеркальном течении. В отражении – нескладный худой мальчишка в неровно заправленной школьной рубашке и развязанном галстуке. С растрёпанными волосами, слишком длинной чёлкой, которую всё никак не найдёт времени обрезать, и в испачканной свежими мазками зелени одежде. Наверное, рядом с ладным и красивым Серёжей он смотрится ущербно. Вот почему так часто недовольно на них косятся одноклассники и учителя. Игорь раньше слышал, как парочка взрослых сокрушались, что потерянный уже Катамаранов умницу Жилина может испортить, но значения этому не придавал. Мол, что они вообще могут понимать? Оказывается, могут. Сокрушённо вздохнув, Игорь валится спиной на траву. Смотрит на яркое голубое небо и ощущает, как от яркости этой слезятся глаза. Знакомый шмель жужжит рядышком, приземляется на щёку, лапками своими щекотно ползёт по коже. Игорь гладит его пальцем по пушистой спинке. Думает, что шмель этот на Серёже посидел и не запачкал ничего. Вот бы и Игорю стать шмелём. Жилин находит его тем же вечером. Раскрасневшийся, румяный весь от бега смотрит взволнованными глазами, рассказывает что-то, садясь рядом, близко так, чтобы соприкасаться локтями и коленями. Игорь от прикосновений уходит, отсаживается чуть дальше и старается не замечать, как грустнеют от этого Серёжины глаза. Катамаранов себя пересилить не может. Он с этого дня просто боится Серёжу своего испачкать. И руками, и присутствием, и самим собой.

***

Время идёт, бежит, не оглядываясь и не спрашивая, успеваешь ли ты за ним. Игорь уже мужик взрослый, не похожий на нескладного подростка, отражавшегося в глади реки. У него за плечами годы встреч, расставаний, всепоглощающей нежности и тихой, скромной даже любви. И у него всё ещё есть Серёжа. Возмужавший, в красивой милицейской форме, но с теми же карими глазами, полными теплоты и постоянным желанием пожурить то ли за съеденную вместе с блинчиками тарелку, то ли за красноватые точечки на шее, которые с ворчанием утром приходится закрывать воротником рубашки. Игорь мужик взрослый, почти самостоятельный и ну прям вообще, как любит говорить захаживающий на чай Инженер. Только вот иногда, дябнув скипидара после или перед сменой, весь перемазанный в строительной пыли или мазуте, Катамаранов смотрит на себя в кривом отражении стёкол самосвала и чувствует, как что-то тянет больно в груди. Как может Серёжа, завидный жених ещё с самой школы, выбирать его? Костлявого, с вечной придурью, прячущейся под оранжевой каской, и тягой к разрушению. Как может Серёжа касаться его, не испытывая неприязни к грубой коже, спутанным волосам и целовать губы с привкусом цементного раствора? Он спрашивает себя об этом, допивая бутылку у самого подъезда. В окне их кухни уже горит свет. Жилин его ждёт, наверняка ужин готовит, весь такой родной и домашний, в трениках синих и растянутой майке. А Игорь припрётся пьяный и угрюмый, будет портить настроение, оставлять отпечатки грязных ладоней на открытой коже чужих плеч. Отвращение к самому себе застревает в районе грудины, когда Катамаранов пытается сглотнуть его подальше. Запить бы, да больше нечем. Послушно опустив пустую бутылку в стоящее у скамейки ведро – после стольких ворчливых замечаний Жилина о мусоре, он стал делать это просто инстинктивно – и глубоко вздохнув, Игорь заходит в подъезд. Серёжа снимает с плиты сваренную картошку, когда Катамаранов заходит в кухню. На столе уже стоят жаренные котлеты и открытая банка маринованных огурцов, привезённых с дачи. На скатерти две тарелки, возле одной вилка, а у другой ложка – ну никак не может Игорь приноровиться накалывать съестное на эти зубчики. Пахнет едой и домом. Жилин оборачивается, смотрит ласково и приветственно. Вытирает руки о висящее на плече полотенце. В растянутой майке, открывающей вид на трогательно выпирающие ключицы, и Игоревых серых шортах он выглядит нелепо и уютно. У Катамаранова от этого вида душа рвётся на части. Разве он мог это заслужить? – Ты где ж это пропадаешь, хороший мой? Смена твоя кончилась, я всё жду, жду, а ты не идёшь. Давай руки мой и приходи. Небось не ел сегодня ничего. – Серёжа деятельность бурную разводит. Суетится, всё на столе расставляя, но замирает, когда видит, что Игорь на месте стоит. Взгляд тут же сменяется на подозрительно-взволнованный. – Случилось чего? Катамаранов отрицательно головой мотает в ответ. Смотрит взглядом больным, прислонившись к дверному косяку. Жилин хмурится, отбрасывает с плеча полотенце и подходит ближе. Тянется к чужой щеке ладонью, и Игорь уклоняется. Сжимается будто, оборонительно скрестив руки на груди, и взгляд отводит. Смотрит вниз на Серёжины зелёные домашние тапочки. Жилин рядом напрягается, поднятую руку опускает. Игорь кожей чувствует его огорчение. – Игорь, посмотри на меня. – Теплые пальцы вновь приближаются, и Катамаранов заставляет себя не отстраниться, чтобы не обидеть, не расстроить ещё больше. Чувствует прикосновение к щеке, брови, лбу. Медленно вздыхает и поднимает взгляд. Серёжа смотрит внимательно и понимающе. Не впервой ведь уже. – Я люблю тебя, ты это знаешь? – Д-да, но за что? – Это не так работает, Игорь. Вот ты меня за что любишь? Игорю такой вопрос задавать всё равно, что спросить «что такое радость?». Вот вроде бы знаешь, что это когда легко в груди, когда смеёшься расслабленно и ощущаешь, как расцветает на лице улыбка, а сказать точно не можешь. Потому что Серёжа – это тёплые объятия по утрам, мягкие губы и запах старых протоколов от красивого кителя. Это тёмные глаза с расходящимися от них лучиками морщинками и улыбка незаметная, только ему предназначенная. Это забота и понимание, ощущение тёплой кожи под пальцами и дикая потребность защищать. Игорь чувствует так много, но говорит лишь: – За то, что это ты. Жилин выдыхает резко, теплым воздухом окатывая Игореву щёку, кладёт вторую ладонь на чужую шею, улыбается. – Вот именно. Ты – мой Игорь, и мне этого достаточно. Грязный, пьяный, жующий тарелки бабушкиного сервиза – я каждого люблю. Понимаешь? Катамаранов кивает, тянет руки вперёд просяще, и Серёжа обнимает. Зарывается пальцами в волосы, поглаживает по лопаткам, и Игорь кладёт подбородок на острое плечо. Утыкается носом за ухо, дышит любимым запахом, прижимает к себе за спину так, будто впитать в себя хочет. На светлой майке Серёжи остаются грязные разводы. Он просто надевает другую.