раны

Жилин ломает ногу в самом начале лета. Он бы и рад сказать, что пострадал в результате какой-нибудь бандитской перестрелки или же во время погони за особо опасным преступником, но реальность штука жестокая. Полковник просто оступается на лестничной клетке, вывернув стопу под неудачным углом. Удерживается, цепляясь руками за перила, пережидает всплеск сильной боли, кольнувшей ярко в сознание раскалённой звездой, и через несколько мгновений продолжает спускаться, ворча недовольно на снова не работающий лифт. Нога пульсирует упрямо тупым тянущим ощущением, но Жилин на это особого внимания не обращает – прихрамывает весь день тихонько по небольшому кабинету, разгребает документы и думает, что надо бы растереть ноющую щиколотку дома настойкой. В конце-то концов, ничего серьёзнее вывиха он получить не мог. Дорога домой занимает куда больше времени, чем обычно. Серёжа плетётся медленно, останавливается иногда, давая ноге отдохнуть, а когда видит представшую перед ним лестницу, на которую ещё нужно как-то взобраться, лишь вздыхает тяжело и устало. Нога пульсирует в такт громкому ритму в ушах, собственное тело ощущается чудовищно тяжёлым, и в квартиру Жилин заходит весь мокрый и дрожащий от напряжения. Будто вагон картошки разгрузил, а не по лестнице поднялся. Валится облегчённо на стоящий в прихожей старый потрёпанный пуфик и прислоняется затылком к стене. Вытягивает вперёд ногу, задумчиво сверля взглядом обутую в форменный ботинок стопу и думает, как снять его максимально безболезненно. По ощущениям, обувь стала на размер меньше. – Серёг? – Игорь, явно услышавший, что Жилин пришёл, выходит из спальни. Взъерошенный, вымытый стараниями самого полковника, в серых растянутых штанах и майке своей вечной, от которой пятна тёмные уже не отмываются. Явно спал весь день, вон на щеке след от уголка подушки виднеется. Шатается по стройке своей днями, да по болотам, а потом отсыпается, руками загребущими тёплыми Серёжу оплетает, еле-еле утром выпутаться получается. – Ты ч-чего сидишь-то тут? – Отдыхаю, голубчик. Игорь хмурится недоумённо, подходит ближе. Присаживается на корточки рядом, и полковнику тут же в нос бьёт еловый запах, отдающий машинным маслом и яблочным шампунем для волос. Вспоминается, как мыл вчера вечером Катамаранову голову, почесывая нежно по затылку, ворчал что-то о грязнулях да поливал тёплой водой из ковшика так, чтобы пена не попадала на лицо. Сейчас Игорь смотрит внимательно глазищами своими тёмными, говорит отрывисто: – Темнишь, тварищ полковник. Жилин фыркает в ответ, взгляд отводит, по-ребячески не желая слабость показывать. Подгребает ногу к себе, сгибая в колене, и морщится незаметно. Ну, ему кажется, что незаметно. Игорь цепким взглядом выхватывает всё, что нужно. – Как же это, Игорь, темню? Мне темнить по званию не положено, светлить только. Вот сейчас посижу и всё. И приду к тебе. Ты иди, отдыхай. – Отдохнул уже. Катамаранов отвечает коротко и неожиданно ладонь горячую кладёт Серёже на колено больной ноги. Ведёт ниже, к щиколотке, и Жилин не выдерживает, шипит болезненно, выдыхает резко, смаргивая непроизвольно выступившие от боли слёзы. Игорь косится осуждающе из-под чёлки, но ладонь его, вновь вернувшаяся на колено, поглаживает успокаивающе и аккуратно. Полковник под взглядом этим вдруг испытывает давно позабытое чувство лёгкого стыда, как в детстве, когда приходил домой с расквашенным носом, и мама смотрела взволнованно-сурово. – Да ничего такого, просто оступился на лестнице. Натрудил за день, вот и болит. – Мозг ты свой натрудил, Серёг. Вот милиция, она уж умной должна быть, исполнительной. А ты что? Жилин хмурится недоумённо. – А я что? Игорь бурчит что-то недовольно, опускается для удобства на колени и принимается шнурки на чужом ботинке развязывать. Распутывает наскоро завязанный с утра узелок аккуратно, а Жилин на макушку его смотрит, на выступающую косточку правого плеча, и не сдерживается – касается голой кожи, пальцами контур очерчивает. Катамаранов в ответ мельком щекой к руке его прикасается, прижимая ладонь к плечу. Греет колючей скулой, потирается, вынимая шнурок из проделанных дырочек. Закончив, приподнимает ногу осторожно и ботинок снимает. Стягивает носок, открывая взгляду опухшую и посиневшую стопу. Смотрит сурово снизу-вверх, осторожно ногу опускает на пол и тянется, двумя пальцами правой руки несильно стукает Серёжу по лбу. – Балда.

***

Закрытый перелом двух костей плюсны награждает полковника гипсом аж до самого колена. Угрюмый доктор выписывает больничный на месяц с обязательным повторным посещением и выпроваживает их за дверь. Вечер пятницы, понятное дело – всем хочется домой. Серёжа перехватывает поудобнее выданные костыли, вздыхает глубоко и косится на стоящего рядом Катамаранова. Не выдерживает и фыркает от смеха, сгибается немного, тихо ухая, и не может убрать глупую улыбку с лица. В больницу поехали сразу, не переодеваясь, и когда выяснилось, что штаны надо либо резать, либо снимать вообще, перед Жилиным встал серьёзный вопрос – или портить новенькие, выданные щедрым государством брюки, или ехать до дома в трусах. Выручил, как и всегда, Игорь. И сейчас они стоят вдвоём, в начинающихся сумерках на небольшом больничном дворике посреди цветущих клумб, и тихо посмеиваются. Жилин в растянутых серых трениках с неровно обрезанной левой штаниной, но зато в рубашке и кителе, и Катамаранов, одетый в чистенькие форменные брюки и белую пятнистую майку. Становится не до смеха, когда таксист высаживает их у подъезда. Желает приятного больничного, напоследок мигая фарами, и скрывается за поворотом. Лестница маячит впереди персональной дорожкой мучений. Спускаться с неё, опираясь на Катамарановское плечо, было ещё сносно, но вот подняться на костылях явно будет посложнее. Глубоко вздохнув, полковник направляется к первой ступеньке, решительно перехватив покрепче костыли. Тёплая рука тут же обвивается поперёк живота, останавливает, позади слышится тихое и недовольное «э, куда», и в следующее мгновение Жилин оказывается крепко прижат к груди Игоря. Лицо опаляет жаром, когда Серёжа, машинально перехватив грозящие вывалиться из рук костыли, бормочет растерянно: – Игорь, ты чего творишь, поставь давай обратно. Я сам. – Сам ты уже делов наделал. Полковник ощущает кожей вибрацию его голоса, чувствует, как начинает пульсировать опущенная вниз и пережатая чужой рукой нога, утяжелённая гипсом. Катамаранов перехватывает его поудобнее, заходит боком осторожно в подъезд, чтобы не ударить Жилина о проём ни головой, ни ногами, и начинает подниматься лестнице. – Игорь, ну что соседи подумают? – Что я тебя украл. Как невесту. – Какую... Ты что, совс… Ну….Игорь. Слова теряются в потоке разливающегося от щёк тепла, и полковник замолкает. Обхватывает рукой чужую шею, лицо красное прячет на плечо, целует мимолётно благодарно оголённую ключицу и просто желает, чтобы никто сейчас не вышел на лестничную клетку. В тесном пространстве места мало, но Игорь умудряется разворачиваться так, чтобы не задеть стен. Идёт одним темпом, не уставая, и у Жилина предательски тяжелеет в животе при мысли о том, насколько Игорь сильный. В квартире Катамаранов помогает полковнику переодеться, приносит воды и постель сам расстилает. Устраивает в кровати импровизированную подставку для гипса, смастерённую из подушек и покрывала. Серёжа смотрит, как деловито он устраивается рядом, руку свою кладёт на Жилинскую грудь, и ощущает дикую волну умиротворения. Он знает, что утром Игорь уйдёт. На день, два или неделю. Он часто уходит, но всегда возвращается, а значит, можно насладиться этим ощущением чужой заботы сполна. Жилин ошибается. Потому что Игорь никуда не уходит. Будит утром случайно звоном разбитой тарелки, появляется в спальне с криво нарезанными бутербродами и сладким-сладким горячим чаем. Хмуро признаётся, что уронил небольшое блюдце с росписью синих цветов, и целует мягко в уголок губ опешившего от такого поворота событий Серёжу. Садится рядом на постель, прижимаясь спиной к стене, ладонь свою горячую кладёт на здоровую ногу, круги на ней пальцами выводит, рассказывая что-то о маленьких бобрятах, которых видел пару дней назад в лесу. Жилин улыбку в чашке чая прячет, слушает, впитывая в себя ненавязчивые приятные прикосновения. Слушает внимательно о том, какое будет жаркое в этом году лето и как сложно найти среди хлама на работе ключ на семнадцать, особенно если забыл его где-нибудь на крыше заброшенного здания. Глушит в себе тоску, когда Игорь всё-таки уходит, и взволнованно смотрит, как спустя час тот возвращается с пакетами продуктов. Деловито, по-хозяйски моет в раковине украденную с чьего-то огорода кислую недозрелую шпанку. Жилин шутит, как повезло Катамаранову, что он не при исполнении, иначе пришлось бы посадить на пятнашечку за кражу чужого имущества. Вечером они едят жёсткие ягоды, сидя на кухне. Кривятся вдвоём от ядерной кислоты, выплёвывают косточки в подставленное блюдце – уже другое, с росписью небольших птиц – и смотрят сквозь окно, как высоко летят в закатном оранжевом небе облака. Ночами нога ноет и болит. Серёжа старается не вертеться, чтобы Игоря не будить, но тот всё равно просыпается. Идёт за лекарством, поднимает ногу повыше, проходится сильными прикосновениями по бедру, разгоняя кровь. Движения его осторожные, неловко ласковые, без капли похоти, и Жилин, сонный и измученный ноющей болью, благодарно обнимает его руку, переплетая пальцы, чмокает в горячее плечо, засыпая. Игорь оттесняет ставшего мыть посуду полковника от раковины, ворчливо приказывая ему сесть обратно на стул. Поливает цветы на подоконниках, съедая несколько пожухлых листьев, и задумчиво читает написанные убористым Жилинским почерком рецепты голубцов и печёной картошки. Серёже жутко неловко, ему обременять не хочется никого. В конце то концов, у него не руки сломаны, поэтому спустя неделю Катамарановского присутствия он говорит ему, что постоянно сидеть рядом не обязательно, чай не маленький уже и не безрукий. Игорь в ответ напрягается весь, смотрит неожиданно беззащитным взглядом. На душной кухне, где совершается процесс приготовления голубцов, вкусно пахнет едой. Смешанный с рисом фарш и большие листы спёртой с чьего-то огорода капусты остывают на подоконнике. Катамаранов руки вытирает о полотенце, смотрит в сторону, отвечает как-то глухо: – Ты прямо говори, Серёга. Хочешь, чтобы я ушёл? Жилин, только сейчас осознавший, как его слова прозвучали со стороны, тут же мысленным подзатыльником себя награждает. Накрывает сжатую в кулак чужую ладонь, поглаживает слабо, наблюдая, как с этим движением уходит из Игоря напряжение. – Ну что ты, хороший мой, разве я дурак какой? Я не хочу просто, чтобы ты дела свои ради меня оставлял, себя пересиливал. Не пропаду я один. Катамаранов ладонь окончательно расслабляет, позволяет Серёже рукой водить по грубоватой коже, цепляет указательным пальцем чужой безымянный, сжимает мягко. Отвечает, не глядя в глаза: – Ты – мои дела. И возвращается деловито к голубцам. Больше тему эту Жилин не поднимает. Спрашивает только раз, не ждут ли Игоря на работе, на что тот фыркает только и глаза закатывает. Говорит, пущай отдохнут от него, потом он оторваться успеет на катке своём и экскаваторе. Через несколько дней безвылазного сидения в квартире полковнику становится скучно. Он смотрит тоскливо, как уходит на пару часов куда-то Катамаранов. Возвращается тот всегда с то карманами, полными жимолости, то с небольшими букетиками полевых душистых трав, которые Жилин скурпулёзно перебирает, вяжет в небольшие пучки, чтобы высушить потом на балконе. От долгого чтения болят глаза, от сидения перед телевизором ноет спина, да и смотреть на нём особо нечего – физиономия Ричарда уже набила оскомину, даже милое личико Тани рядом не спасает. Вечерами полковник смотрит в окно, наблюдая за гаснущими постепенно соседскими окнами, и вдыхает запахи летних сумерек. Вздыхает тяжело, почёсывая надоевший гипс, и скучает по работе. В один из таких вечеров Игорь подходит сзади, набрасывает на плечи тёплую кофту, говорит: – Гулять идём. Жилин смотрит в ответ недоумённо, хмурится. – Куда ж я, голубчик, пойду? На одной ноге шибко не нагуляешься. Игорь смотрит на него, как на несмышлёного ребёнка. Касается пальцами лба в жесте типичной Катамарановской привязанности, скользит за ухо на затылок, зарываясь в тёмные волосы. – У тебя, товарщ мент, ноги три. Я тебе свои даю в бесплатное пользование. Кофту надевай, ветер сегодня. Жилин бы и рад возмутиться, но только перспектива снова остаться дома, когда есть возможность выбраться на свежий воздух, его не прельщает. Он быстро одевается, тянется было к стоящим рядом костылям, но Игорь головой отрицательно качает, наклоняется, вытянув руки вперёд, и у Серёжи снова дыхание перехватывает, когда его прижимают к тёплой груди. Жилин ладонь правую кладёт поверх майки, ощущая мерное сердцебиение, а второй зарывается в чужие волосы, пропускает прядки через пальцы, утыкается носом за ухо, и сдержаться не может – целует коротко в шею, смотрит, как мурашками покрывается краснеющая кожа. Игорь относит его к дальней лавочке, спрятанной ото всех зарослями черёмухи. Усаживает осторожно, сам садится рядом, запрокидывает голову к звёздному небу, облокотившись о жёсткую деревянную спинку. На улице хорошо – ветер ерошит ласково волосы, проходится по лицу, охлаждает горячие щёки. Где-то вдалеке слышится собачий лай, в открытом окне первого этажа кто-то громко ссорится, бьёт тарелки, но Жилин всё равно улыбается. Смотрит на умиротворённого Игоря, прислоняется незаметно к его плечу, ладонью к себе его лицо поворачивает и целует. Поглаживает большим пальцем колючую щеку, прикусывает несильно нижнюю губу, зная, как Катамаранову это нравится. Отстраняется немного, трётся кончиком носа о чужой нос в жесте щемящей благодарности, шепчет: – Спасибо. Игорь просто целует его в ответ.