раны

Тончику десять, когда умирает отец. В очередной дворовой драке ловит бочиной перо – большая кровопотеря и равнодушие врачей, лениво делавших вид, что им не всё равно. На похоронах людей мало – батины друзья и мама, бледными руками сжимающая Тончиковы плечи. У неё отёкшее лицо и красные глаза, Тончик знает, чем она займётся, как только они придут домой. Мама повод для выпивки найдёт всегда и неважно, хороший это будет повод или плохой. Один из мужиков, стоящих неподалёку, приближается к ним. Останавливается рядом, мрачно пожёвывает незажжённую сигарету и смотрит тяжёлым взглядом из-под бровей. Голос у него нарочито низкий и тихий. – Ты, Люсь, звони, если чё. Мы поможем. Мама кивает в ответ, сильнее сжимает пальцы на чужих плечах, впиваясь ногтями в кожу через тонкую ткань. Тончик болезненно морщится, но стоит на месте, терпит. Угрюмый мужик предлагает подвезти их до дома, тихо о чём-то говорит с мамой на передних сиденьях. Тончику всё равно, он смотрит, как проплывают мимо дома и думает, о чём ему написать в сочинении «Как я провёл лето». В следующий раз этого мужика он видит через месяц. Тот настойчиво стучит во входную дверь и, когда Тончик открывает, бесцеремонно проходит в квартиру. Тащит какой-то пакет на кухню, хмурится, разглядывая сваленную в кучу грязную посуду, немытый пол и полу-оборванную занавеску у окна. Оборачивается на идущего вслед за ним Тончика. – Мамка где? Мама в запое уже третий день, но никому знать это не нужно, поэтому Тончик запрокидывает голову вверх, отвечает ровно: – Отдыхает. А вы кто? – Дядь Жилой можешь звать, шкет. – Мужик пакет отставляет в сторону, косится в направлении спальни. – Отдыхает, говоришь? Отчего ж она устала? Не работает же. Тончик безразлично пожимает плечами, подходит ближе, тянется руками к пакету, чтобы тут же получить по ним лёгкий шлепок. Жила сам достаёт хлеб, молоко, яйца домашние, завёрнутые в застиранное полотенце. У Тончика при виде еды громко урчит в животе и он, устыдившись, прячет взгляд. Слышит тут же над головой смешок и ощущает, как горячая широкая ладонь грубовато ложится на голову, ерошит отросшие волосы. – Жрать хочешь? Ща нафарганим, только яблоки помой, я их у бородача местного спи… взял. Дядь Жила жарит яичницу, шипя в процессе на горячее, летящее во все стороны масло и рассыпая по столешнице соль. Ставит перед Тончиком еле найденную чистую тарелку и отрезает огромный ломоть чуть зачерствевшего хлеба. Говорит есть, а сам направляется в сторону комнаты, плотно закрыв за собой дверь. На зубах хрустит скорлупа, кое-где белок прожарился до черноты, но Тончик, евший в последний раз горячую еду пару дней назад, сметает всё за минуту. Он старается не вслушиваться в голоса за стеной, и только взволнованно крутит вымытое яблоко в руках, когда дядь Жила выходит из комнаты. Хмурится, чешет задумчиво затылок, подходя к окну. Машинально поднимает руки, дотягивается до потёртого деревянного карниза и цепляет оторвавшиеся петли от шторы на место. В тот день дядь Жила учит Тончика мыть посуду, не сдерживая себя в ругательствах на коварные ложки и холодную воду. Мама не находит работу ни спустя неделю, ни спустя месяц. Говорит, что пособия по потере кормильца им двоим будет вполне хватать, обнимает Тончика утром, дыша неприятно в лицо перегаром, и просит сбегать в ларёк за пивом, где знающая её Катька обязательно продаст. Она часто забывает приготовить поесть, а с магазина приносит звенящие друг о друга бутылки и хлеб для закуси. Без отца, постоянно сдерживавшего её алкоголизм то руганью, то крепкой оплеухой, ей становится лучше и свободнее. Тончик учится всё делать сам – моет посуду, по заветам дядь Жилы поворачивая ложки нужной стороной, убирается, неловко орудуя слишком длинной для него шваброй, и ворует с чужих огородов яблоки и помидоры, которые можно есть без всякой готовки. Он старается учиться, ведёт одну тетрадь для нескольких уроков одновременно, и когда просит маму купить ему ещё, впервые получает в ответ ощутимый подзатыльник. Он плачет весь вечер, уткнувшись носом в грязную наволочку, потому что никогда раньше мама его не била. Тончик рад, что на утро глаза не красные и не опухшие, потому что пришедший снова дядь Жила удовлетворённо отмечает и отсутствие грязной посуды в раковине, и чистые полы. Снова опускает тяжёлую руку, взъерошивая волосы, скупо хвалит и приносит продукты, раскладывая их в холодильнике рядом с полупустыми бутылками и коробочкой от валидола. В этот раз дядь Жила к маме в комнату не ходит. Он учит Тончика правильно разбивать яйца на омлет, и потом они вдвоём вылавливают пальцами осколки скорлупы из холодного сырого белка. Дядь Жила ощутимо, но беззлобно тычет Тончика в бок пальцем, когда тот говорит о пережаренном обеде, и снова уходит, напоследок спросив, не знает ли он кого из соседей. Тончик недоумённо отвечает, что бабуля Тамара из квартиры двадцать три очень добрая, всегда угощает его конфетами, и через два часа соседка приходит к ним в гости. Улыбается тепло и принимается учить Тончика стирать вещи. К поздней осени становится совсем тоскливо и холодно. Выросший из своей детской куртки Тончик мёрзнет в кофтах и старых батиных свитерах, умудряется найти спрятанную мамину заначку и берёт оттуда пару рублей. Тратит на учебные тетради и свежую вкусную булочку с изюмом. Урожай собран, и найти еду на чужих огородах становится сложнее. Тончик перебивается редкими визитами дядь Жилы, всегда приносящего что-нибудь поесть, и начинает отбирать у задохликов из класса порции в столовой. Радуется, что школьная программа даёт ему бесплатную форму как сироте, потому что при мысли о том, чтобы попросить у мамы денег, что-то больно сжимается в груди. Тончик продолжает брать втихаря из заначки и в один день мама это замечает. Выпившая –трезвой она уже не бывает – с затуманенным взглядом и грязными всколоченными волосами, бьёт наотмашь по щеке, оставляет синяки на предплечьях закрывающегося от ударов сына и прогоняет из квартиры, с глухим стуком заперев замок изнутри. Говорит приходить только с ворованными деньгами и не открывает, даже когда Тончик просит её, со слезами в голосе вцепившись в дверную ручку. Он ночует на ступеньках лестничной клетки, привалившись плечом к холодной каменной стене. Засыпает, неудобно склонив голову на плечо, и просыпается, когда ощущает чьё-то присутствие рядом. Дядь Жила в широкой тёмной куртке и вязанной шапке возвышается над сидящим Тончиком, хмурится недоумённо. У него в руке какая-то сумка и привычный уже пакет. – А ты чё тут, малой? Тончик подрывается с места, ощущая, как занемели ноги, голову поднимает и тут же замечает, как темнеет взгляд дядь Жилы, скользнувший по налившемуся на щеке синяку. Глаза увлажняются, и к собственному стыду Тончик, качнувшись вперёд, обхватывает руками стоящего рядом мужчину. Дрожит то ли от холода, то ли от накатывающей истерики, и утыкается лицом в чужую грудь. – М-мама, она разозлилась на меня… а я же просто хотел, дядь Жил, мне есть хотелось очень, а д-дома и нет ничего, вот я и… всё… Тело под его худыми холодными руками большое, твёрдое и тёплое, Тончик прижимается к нему, изголодавшись по человеческому теплу, с щемящей радостью чувствует, как широкая ладонь ложится на затылок, неловко успокаивающе проводит по узкой спине. Спустя мгновение его отстраняют аккуратно, и Тончик стыдливо прячет глаза, утирает мокрые щёки, вздрагивает, думает, что сейчас всё, уйдет и не придёт больше дядь Жила, зачем ему плаксивый костлявый мальчишка с замашками карманника. Обхватывает себя руками в попытке согреть и смотрит, как дядь Жила открывает сумку, достаёт оттуда тёплую куртку, накидывает ему на плечи. Она больше, чем нужно, на пару размеров, но тёплая и жутко удобная, с длинными рукавами и слабым запахом чердака на воротнике. Дядь Жила тянется застегнуть, берётся за язычок пальцами и замирает, увидев край синяка на худом мальчишеском плече. Хмурится, смотрит тяжёлым взглядом. – Она била тебя? – Тончик молчит, спрятав нос в высоком вороте куртки, и Жила вздыхает, выпрямляясь. Сверлит взглядом задумчивым дверь их квартиры, после чего отворачивается. – Пошли, в машине у меня посидишь, пока с мамкой твоей говорить буду. В машине у дядь Жилы захламлено, но уютно. Тончику выдают старое тёплое покрывало и велят никуда не выходить. Разморенный навалившимся теплом, он засыпает, поэтому не знает, сколько прошло времени. Видит лишь, что солнце уже стоит высоко над горизонтом, пригревает сквозь стекла, когда дядь Жила будит его, щёлкнув легонько по носу. Отводит домой, взъерошивая волосы напоследок, и уходит. Тончик не знает, о чём дядь Жила говорил с мамой, но она больше никогда его не бьёт. Кричит, проклинает, когда он не хочет идти посреди ночи за самогоном, швыряется вещами и посудой, но не бьёт. Тончик находит в кармане подаренной куртки свёрнутые в трубочку деньги и живёт на них несколько месяцев.

***

Тончику тринадцать, когда он узнаёт, что мама больна. Ей ставят диагноз – цирроз печени, и велят полностью прекратить употреблять алкоголь. Людмила в ответ машет на врачей рукой и по пути домой из больницы покупает бутылку своей любимой. Выпивает вечером на кухне, морщится болезненно, держится за живот и проклинает всех людей, каких только успела узнать за свою жизнь. Пришедшему со школы Тончику прилетает чашкой в лицо – на щеке остаётся глубокий порез и рассечённая бровь. Тончик налепливает на них пластыри, подметает пол от осколков и молча уходит в другую комнату под гневные крики матери. Она увядает быстро. Худеет до сплошных костей, клоки выпадающих волос разбросаны по всей квартире. От боли отнимаются ноги, и Тончик носит её в туалет, помогает отмыться после приступов рвоты и покупает самые мощные обезболивающие, которые у них только можно найти. Продолжающий время от времени приходить дядь Жила кривится, демонстративно к ней не подходит и явно сдерживает себя, когда, приподняв ладонью лицо Тончика за подбородок, смотрит на заживающий порез и пробитую бровь. Их квартира превращается в лазарет с одним безнадёжным пациентом. Тончик пропускает школу, старается облегчить её страдания и просит пару раз лечь в больницу. Каждый раз ответом служат гневные высказывания о вымогателях и шарлатанах, и он глотает слёзы, потому что в глубине души любит мать и не хочет смотреть, как она в муках умирает. Иногда Тончик малодушно хочет, чтобы она просто перестала дышать во сне и сам ужасается этим мыслям. Мама умирает спустя три месяца, в ночь на четырнадцатилетние Тончика. Дышит часто, горит высокой температурой и сильно сжимает в ладони руку сидящего рядом сына. Смотрит больными запавшими глазами, шепчет, не переставая, «прости» и делает последний вздох где-то между вторым и третьим часом ночи. Тончик слишком устал для слёз. Он звонит сначала дядь Жиле, а потом в скорую, чтобы забрали тело. Сидит на кухне, сверля пустым взглядом подставку для ножей. Слышит звук открывшейся входной двери, приближающиеся шаги, чувствует крепкую руку на плече. Вздыхает судорожно, спрашивает тихим голосом: – Меня ж теперь в детдом, да? Рука на плече сжимается сильно, но не больно. Долгие мгновения в кухне стоит гробовая тишина, разбавляемая лишь звуками дыхания. Но тут знакомый голос уверенно произносит: – Нет, Толь, нихрена не в детдом.

***

Тончику четырнадцать, когда он обретает новую семью. Квартира у дядь Жилы просторная и немного захламленная. Он отводит Тончику отдельную комнату, ворчит под нос что-то о мусорах, и идёт на кухню ставить чайник. Как выясняется, кроме подгорелой яичницы дядь Жила готовить ничего не умеет, и Тончик, за годы самостоятельного выживания приспособившийся к готовке, сам вызывается стряпать нехитрые блюда вроде варёных макарон и жареной картошки. Он всё ещё не может поверить, что ему не придётся жить в детдоме среди похожих друг на друга потерявшихся детей, и потому с тихим энтузиазмом пытается отблагодарить. Хочет доказать, что не станет обузой. Старается не слишком уж пакостить в школе, вести себя прилично и не палиться с сигаретами на территории двора. В один из таких моментов, когда они с пацанами стоят в укромном углу, скрытые ото всех взглядов, неожиданно слышится негромкое «шухер» и все разбегаются в разные стороны. Мотанувшего было Тончика крепко цепляет за воротник чья-то рука, слышится над ухом удивительно мягким тоном: – Ууу, ну что это ещё за новости, голубчик, курим? Молоденький совсем ещё, куда тебе курить-то? Ну это ничего, это исправимо. Вот сейчас поедем, значится, в отделение, проведем беседу… Тончик смотрит на блестящие в солнечных лучах отполированные звёздочки и чувствует, как заходится в груди сердце. Так глупо попасться ментам, да дядь Жила сгорит от стыда. – А давайте без отделения, товарищ мент? Я осознал, каюсь жутко. Тот в ответ смеётся только смутно знакомой интонацией и Тончик поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с копией дядь Жилы. Те же черты лица, глаза, волосы, разве что морщинок чуть больше в уголках рта – наверное копия эта улыбается чаще. – В-вы кто? – Витька не рассказал-таки? Вот поганец. Братья мы, Анатолий. Ты не переживай, хороший мой, я с тобой познакомиться хочу, поговорить. Узнать хочу племянника новообретённого. Тёплая рука отпускает, ложится легко на плечо, так непохоже на привычное жёсткое похлопывание дядь Жилы, и Тончик успокаивается. Не ощущается в менте этом никакой агрессии, да и подсознательно лицу знакомому Тончик доверяет. Усаживается на сиденье милицейской машины рядышком, слушает, как ласково порицает дядь Жилу его брат, и улыбается едва-едва. Дядь Серёжа отпаивает его чаем с вкусными баранками. Рассказывает забавные истории, отмахивается от шипящей рации и называет Тончика племяшом так ласково, что у того язык не поворачивается как-то его поправлять. Недовольный Жила заявляется в участок спустя пару часов. Пыхтит на брата, хмурится и спрашивает, в чём дело. Тончик, ожидающий выговора за курение, удивлённо вскидывает взгляд, когда полковник его не сдаёт. Жизнь принимает обыденное течение, состоящее из школьных будней, тихих праздников и редких плохих дней, когда дядь Жила приходит побитый с очередного своего дела. Тончик хочет быть вместе с ним, хочет влиться в те же круга, но Жила его осаждает, не позволяет, тычет носом в возраст, говорит «рано ещё», на что Тончик только сжимает губы и кулаки. Он продолжает видеться с дядь Серёжей в участке, гоняет с ним чаи, слушает истории вперемешку с нотациями о запрете всяких бандитских дел и глаза закатывает, когда дядь Жила ворчливо бубнит об общении с мусорами. Видит ведь, что тот всегда читает криминальные сводки, удостоверяется, что полковник не влез никуда, не пострадал. Тончик не знает, что между ними произошло, но всё это становится неважным, когда в один день Жилин всё-таки ловит пулю. За те несколько суток, во время которых полковник не приходит в сознание, Жила становится похожим на тень. Отказывается есть, не уходит из больницы, то и дело касается бледного лба брата пальцами, прикрывая свои глаза. Тончику становится жутко страшно, что дядь Серёжа не проснётся. Именно тогда, в шестнадцать лет, Тончик впервые знакомится с явлением Катамаранова. Худой, в измазанной грязью и мазутом одежде, тот врывается в палату воплощением лесного чудища с тиной в волосах и горящим взглядом. Замирает, напоровшись взглядом на Жилу, и на несколько мгновений в комнате висит такое напряжение, что сидящий в углу на стуле Тончик неуютно ёжится. Дядь Жила смотрит жёстко, с едва сдерживаемой злостью, и отходит от постели. Прислоняется к стене, наблюдает, как склоняется Катамаранов над Серёжей, целует бережно в лоб, сжимает безвольно лежащую на простынях ладонь. Полковник открывает глаза спустя полчаса. Первое, что он говорит тихим слабым голосом, смотря Жиле в глаза – «прости». Жила в ответ крепко сжимает его руку. Тем же вечером дядь Жила впервые покупает Тончику пиво. Они сидят вдвоём на маленькой кухне и молча пьют, а затем дядь Жила начинает рассказывать.

***

Тончику семнадцать, когда он случайно зовёт дядь Жилу батей, а тот его не поправляет.

***

Тончику двадцать один, когда дядь Жила впервые берёт его с собой на сходку главарей банд. Это важное собрание, и Тончик жутко нервничает. Обещает своим пацанам, что всё будет зашибись, а у самого едва ли коленки не трясутся. Главари матёрые и взрослые, они задумчиво окидывают его взглядами, явно оценивая, и Тончик надеется, что выглядит достаточно приемлемо для них. Проходит несколько минут, показавшихся ему часами, но тут цыган, сидящий напротив, улыбается, протягивает унизанную кольцами руку первым. Говорит отчётливо мелодичным голосом: – Ну добро пожаловать, Анатоль.