раны

Миша приходит домой за полночь. Алик, нервно выстукивавший пальцами по гладкой поверхности стола какую-то смутно знакомую мелодию, уже собирается идти в постель, когда слышит короткий писк, оповещающий об открытии двери. Выходит в прихожую, чтобы встретить Малиновского с максимально невыразительным лицом – они ничего друг другу не обещали, но всегда говорить о своих планах быстро вошло в привычку. В конце концов, он не для того так долго взвешивал и обдумывал предложение попробовать жить вместе, чтобы ночами ждать Мишу у порога, как верная жена. Малиновский протискивается в дверной проём спиной аккуратными шажками, но, заметив, что свет включён, резко разворачивается. Смотрит немного виновато, но довольное выражение лица полностью уничтожает его попытки выглядеть раскаивающимся. У него куртка не до конца расстёгнута и странно оттопырена в районе живота. – Ты не спишь. Алик устало потирает переносицу кончиками пальцев, стараясь унять лёгкое раздражение на этого гиганта мысли. Отвечает просто: – Не сплю. – Прости, там сложности с ребятами возникли, пришлось сразу разрулить. А потом я её ловил долго. Миша снова улыбается широко и счастливо, и у Алика внутри всё тут же оттаивает. Вида он, конечно же, не подаёт. Хмурится, смотрит, как расстёгивает Малиновский куртку, чтобы открыть взгляду небольшой грязный комочек шерсти. Тот полностью умещается на широкой ладони, зевает, показывая розовый язык и острые маленькие зубы, и Миша умилённо почёсывает щенка за ухом. – Это собака. Малиновский смотрит в ответ смешливо, прижимает комок к груди, пачкая одежду, и начинает разуваться. – Да, Аль, я заметил. У неё даже хвост есть и уши. Алик глаза закатывает, складывая руки на груди. – Зачем тебе собака? Миша улыбаться перестаёт, услышав в чужом голосе недовольные нотки. Подходит ближе, в глаза заглядывает сверху вниз. – На улице уже дубак начинается. А она ж мелкая совсем ещё, ты посмотри. Не выживет. Оставим? Алик вздыхает. Смотрит, как аккуратно большие ладони держат щенка, как машинально пальцы второй руки поглаживают грязную шёрстку, и чисто из вредности произносит: – Будто тебе моё разрешение нужно. – Нужно. – Миша улыбается снова, смотрит ласково так, что у Алика желание прикоснуться к зарастающей щетиной щеке жгуче колется в ладонях. – Она ж наша будет. – Сам гулять будешь. И дрессировать. И убирать за ней. Малиновский фыркает невозмутимо, тянется вперёд, чтобы коснуться легко губами щеки, и направляется в ванную. Алик идёт вслед за ним из чистого любопытства. Шерсть у щенка оказывается светло-коричневая, золотистая даже, и очень мягкая. После купания от неё пахнет знакомым шампунем, длинные висячие уши забавно заворачиваются, когда она, перебирая маленькими лапками, исследует дом. Миша подхватывает щенка под живот одной рукой, сажает в неизвестно откуда взятую коробку. Бросает туда старое полотенце, дурачится, заворачивая в него собаку, и смеётся грудным низким смехом, когда та выпрыгивает из мотка ткани и тянется в отместку кусать за пальцы. Алик наблюдает за ними, устроившись на кровати, и начинает дремать под довольные звуки воркования Малиновского. Через какое-то время свет в спальне выключается, и постель прогибается под чужим весом. Знакомые руки обнимают со спины, проходятся по груди и замирают на животе. Алик вздыхает, подаётся чуть назад и накрывает ладонью горячее запястье. Дыхание щекочет волосы на затылке, и он буквально чувствует, как Малиновский хочет что-то сказать, но сдерживается. – Ну что такое? – А как назовём? – Не ну как ребёнок, ей-богу… – Ну Аль. Алик снова вздыхает. Чувствует, как коротко касаются плеча сухие губы, и поворачивается к Мише лицом. – Дружок там, или малыш. Я не знаю, как обычно собак называют. Малиновский трясётся тихо под одеялом от смеха, и Алик мягко стукает его ладонью по лбу. – Так это ж девчонка, Аль. – Миша вперёд подаётся, обнимает, укрывая собой получше всяких одеял. – К тому же, один малыш у меня уже есть, нафига мне второй. – Не наглей. Малиновский снова посмеивается, лезет целовать шею, щекотно задевая кожу усами, и Алик сам не сдерживает улыбку. На ощупь находит подбородок, к себе поднимает, чтобы поцеловать, но зевает в самый неподходящий момент. Миша фыркает на это, мягко поглаживает по спине. Через минуту Алик засыпает, пригревшись у тёплого плеча.

***

Лошало предлагает назвать щенка Барацкой*, и смеётся, когда насторожившийся Малиновский спрашивает, насколько прямое отношение бараны имеют к этому слову. Нашедший щенка буквально пару дней назад, Миша оберегает её так, словно она с ними уже годы. Ищет подходящее имя, будто ребёнка называет. Алик наблюдает, как Малиновский играется с собакой, посадив её на колени. Ушки мнёт, почесывает живот, а щенок в ответ ластится и довольно кряхтит, вывалив язык. Картина эта настолько милая, что у Алика даже язык не поворачивается сказать, что они, вообще-то, на важном собрании, где нужно дела решать. Всё равно сходки эти больше цирк напоминают. Вон Лошало вообще сидит карты раскладывает. Да хоть бы были таро, но нет – обычный пасьянс. Вот позорище. Алик не может сдержать короткой улыбки от собственных мыслей. Смотрит на играющегося Мишу и говорит неожиданно: – Ласка. Малиновский голову поднимает, смотрит вопросительно. Лошало тоже от карт отрывается. Улыбается, опирается о ладонь подбородком, чуть склоняя голову вбок. – И правда. Ласковая и на зверька того похожа. Миша взгляд опускает. Рассматривает щенка, будто действительно проверяя, похожа или нет. Кивает утвердительно и довольно. Сообщает ей серьёзно: – Лаской будешь. Щенок в ответ громко чихает прямо ему в лицо. Алик глубоко вздыхает и сообщает, что никаких поцелуев не будет, пока тот не умоется. Однако схожесть со зверем, в честь которого её назвали, у Ласки остаётся ненадолго. Спустя пару месяцев она начинает расти как на дрожжах. Ушки постепенно выпрямляются, ноги становятся длиннее, а молочные зубы выпадают, заменяясь на острые белые клыки. К году Ласка достаёт Алику до середины бедра, а ещё через несколько недель окончательно встают уши, становясь острыми и невероятно длинными для её головы. Малиновский любит щёлкать по ним пальцами, за что каждый раз получает укорительно ласковые укусы. Распорядок дня у них меняется не слишком кардинально. С утра Алик выпускает Ласку побегать по двору. Заваривает себе кофе, смотрит, как резво она носится среди маленьких клумб и кустиков, и не может сдержать улыбку. Удивительно умная для обычной дворняжки, Ласка довольно быстро выучила несколько команд, в основном, с подачи Алика, конечно. Миша для дрессировки не годится – просто скармливает ей вкусности, потому что «ты заслуживаешь всех косточек этого мира, лапуля», несмотря на недовольное ворчание Алика. Вечером Малиновский выводит её на прогулки. Бродит иногда по паре часов, и возвращаются домой оба уставшие, но довольные. Ласка любит подойти, уткнуться лбом в бедро и стоять так, пока не начнёшь её чесать за ушами. Глазами умными смотрит пристально, носом поддевает под локоть, когда Алик опять засиживается над отчётами допоздна, и он послушно откладывает бумаги. Свет выключает, ворчит что-то для вида и бредёт в сторону спальни к не дождавшемуся и заснувшему Мише под бок. Слышит, как цокают когти по полу в направлении угла – к лежащей у стены большой подушке, и засыпает, прижавшись к тёплому телу. Миша обнимает его во сне. Когда Малиновский не приходит ночевать домой, Ласка взволнованно вертится под ногами. Поскуливает, на дверь смотрит, льнёт к руке и прижимает длинные уши к голове. Через несколько часов Миша появляется на пороге с разбитым лицом и окровавленным боком. Алик хладнокровно обрабатывает ссадины, зашивает длинный порез и укладывает в постель, напичкав болеутоляющими. Смотрит на посеревшее Мишино лицо, зарывается руками в волосы и чувствует, как начинают дрожать ладони. Через мгновение Ласка запрыгивает на кровать, жмётся ближе, носом тычется в щеку, и Алик выдыхает, проводя ладонью меж её ушей. Щёлкает легонько по левому, подражая Малиновскому. В ответ он укуса не получает, как и не вспоминает, что собаке в постели, вообще-то, не место. К семи годам на золотистой мордочке Ласки появляется седина. Малиновский по-доброму журит её, легонько щипая за бок. Зовёт старушкой и покупает новый ошейник, хотя необходимости в этом нет никакой. Она всё ещё любит лежать на коленях Миши, и вечерами, приходя домой, Алик застаёт их развалившимися на диване. Походит ближе, целует Малиновского и чешет доверчиво подставленный пушистый золотистый живот. Ласка вываливает язык и хвостом лениво машет. Алик же бормочет что-то об избалованных увальнях, направляясь в спальню, чтобы переодеться. Временами Миша берёт Ласку с собой на собрания. Лошало, не испытывающий особого восторга к собакам, всегда приветственно поглаживает её по голове, когда она подходит ближе, но не более того. Но когда к ним присоединяется Тончик, каждое собрание начинается с двойных воркований – Миша, нашедший себе соратника, шанса не упускает, и начинает таскать Ласку на каждую сходку. Та купается в двойной дозе любви и мигом находит себе второго любимчика в лице молоденького гопника с вечно разбитыми костяшками. Если во время обсуждений каких-то вопросов она не сидит у ног Малиновского, то её можно обнаружить положившей свою голову на тончиковы колени. Алик иррационально чувствует себя преданным. Время летит, и им обоим уже за сорок – прожито вместе больше двенадцати лет. Жизнь рутинна и от этого прекрасна. Знать другого так, как он сам себя не знает, и всё ещё испытывать тепло в груди по утрам, просыпаясь рядом – везение. Алик благодарен судьбе и за это, и за возможность вовремя отказаться от бандитской жизни. Его спина и колени оставляют желать лучшего, а у Миши жутко портится зрение, из-за чего он жутко бесится и отказывается носить очки. Алик поднимается утром, чтобы привычно выпустить Ласку на улицу прогуляться. Она больше не носится вокруг клумб, а медленно обходит пару кругов, возвращаясь в дом, пока ждущий её Алик ёжится от утреннего холода, кутаясь в широкий мишин халат. У неё чуть обвисло правое ухо –Малиновский любит шутить, что это от того, что по правому он щёлкал чаще всего – и она прихрамывает на левую лапу после того, как сломала её, когда во время очередной прогулки какой-то рослый парень напал на Алика со спины. Когда он выходит на кухню, Ласка лежит у стеклянной двери. Смотрит тёмными глазами на подошедшего Алика снизу-вверх, не поднимая головы. Вздыхает тяжело и не шевелится, когда он открывает ей дверь. Она не хочет есть, даже когда Алик суёт ей самые вкусные лакомства и не реагирует на своё имя. Алик с тяжёлым сердцем идёт будить Мишу. Тот просыпается моментально и идёт на кухню в одних трусах и тонкой майке. – Ну что такое, лапуля? На голос Малиновского Ласка реагирует сразу же – виляет пару раз хвостом, лижет разок коснувшиеся морды пальцы. Алик уходит вызывать ветеринара, пока Миша пробует уговорить её что-нибудь съесть. Ласка умирает за пару минут до его приезда. Они отвозят её в лес. Хоронят под красивым кустом дикой смородины, и Алик взволнованно посматривает на бледного Мишу, аккуратно разравнивающего сырую землю на небольшом холмике. Молчат, потому что слова не нужны. Следующим утром Алик просыпается чуть раньше, чем нужно. По привычке бросает взгляд в угол и чувствует, как резко колет в груди, когда подушки там не оказывается. Он открывает шкаф, чтобы укутаться, как и всегда, в огромный халат Малиновского, но видит, что его там нет. Оборачивается, чтобы обнаружить, то, чего спросонья не заметил – кровать пуста. Миша на кухне. Сидит на стуле, ссутулившись и опустив голову. Алик безмолвно подходит ближе, становится рядом и тоже смотрит вниз – у Малиновского в руке зажат маленький резиновый барашек. Подарок Тончика, который Ласка обожала лениво покусывать, развалившись на своей подушке. Алик молча прижимает голову Миши к своей груди. Чувствует, как обхватывают в ответ знакомые руки, как частое дыхание оседает на домашней футболке, как вздрагивают мощные плечи. Алик гладит в ответ по спине, зарывается пальцами в волосы, целует коротко в макушку и поддаётся, когда Миша тянет его на свои колени. За все эти годы, закалившие их обоих, Алик впервые видит мишины слёзы. И впервые едва сдерживает свои.