раны

Жилина из сна выбрасывает резко и жёстко. Он лежит в постели, уставившись в белеющее пятно потолка посреди кромешного сумрака, и дышит немного поверхностно. Успокаивается потихоньку, и с замедляющимся сердцебиением начинает осознавать происходящее вокруг. Чувствует мягкость одеяла, запах чистого постельного белья и незначительную тяжесть лежащей на животе руки. Игорь рядом дышит глубоко и ровно, уткнувшись лбом Серёже в плечо. Катамарановская ладонь по-хозяйски расположена прямиком на мягком тёплом животе полковника, нагло устроившись под домашней футболкой кожей к коже. Жилин выдыхает плавно, греясь о присутствие Игоря пару секунд, после чего аккуратно чужую руку с себя убирает. Поднимается тихо и в темноте пробирается в ванную. Прикрывает за собой дверь, свет включает, жмурясь от резкой яркости, и смотрит невзначай в висящее на стене небольшое зеркало. В отражении – уставший сонный мужик с синяками под глазами и полумёртвым взглядом. Серёжа присаживается на бортик старенькой пожелтевшей ванны, вздрагивает от прокатившегося по разморенному со сна телу холода и сжимает ладони крепко так, что ногти больно врезаются в кожу. Глаза закрывает, а перед мысленным взором пролетает весь сон в подробностях – и ноябрьский холод, и тяжесть пистолета в руке, и растерянный не верящий взгляд тёмных глаз. Отголоском в вое ветра старых труб мерещится тихое «брат?», и Жилин сутулится, голову ниже опускает, чувствуя, как начинает печь глаза. Отвращение и ненависть к себе затапливают с головой, заставляя сгибаться пополам, и полковник упирается локтями в колени, опуская лицо на холодные чуть трясущиеся ладони. Снова и снова прокручивает в голове тот день, тот час, ту минуту, зная, что это не принесёт ему ничего, кроме страданий. Такое клеймо, поступок такой не вымоешь ничем, как ни старайся. Впрочем, Жилин и не пытается. Какой прок говорить самому себе, что не знал, не думал, не догадывался даже, если итог один – он убил собственного брата. Выстрелил, не посмотрев, легко нажал на курок, а что было потом (шок, боль, ужас) уже неважно, потому что всё уже сделано. Пулю не вернёшь, брата не вернёшь, да и вообще ничего больше не вернёшь, чтобы стало как раньше. И всё, что остаётся – как заправскому мазохисту вспоминать, прокручивать каждое, даже самое малейшее воспоминание. Не убирать фотографий, мелких безделушек, одежды старой с выветрившимся запахом сигарет и ворованного отцовского одеколона. Не стирать пометки роста на дверях и кусать губы до крови, вспоминая, как хвастать любил Жила, что он выше на полсантиметра. Остаётся рвать себе сердце каждый день по шматочку и недоумевать, почему там внутри ещё что-то бьётся и чувствовать пытается. Грудь спазмом скручивает, и Серёжа со злостью бьёт по ней кулаком. Раз, два, а на третий судорожно сжатые пальцы мягко перехватывает чужая ладонь. Обхватывает сверху, поглаживает ласково, и Жилин не может себя заставить поднять лицо вверх. Вместо этого руки вперёд тянет, чтобы обнять, к себе поближе притеснить, уткнуться покрасневшим лбом в твёрдую тёплую грудь. Слушает сердцебиение ровное, дышит рвано и держится за худые бока так, словно Игорь собирается его сейчас от себя оттолкнуть. Будь это так, Серёжа бы понял, но Катамаранов только поближе к себе прижимает, зарывается в волосы одной рукой, второй по сгорбленной спине проходясь. Не говорит ничего, только ласково пальцами проводит за ухом и по затылку, словно одного из лисят своих лесных успокаивает. Игорь, тёплый и привычно угловатый, заземляет. Заглушает эхо выстрела, звенящее в голове противным писком, и согревает простыми, но такими необходимыми прикосновениями. Жилин, и сам не знающий, сколько так просидел на холоде плитки и неудобного бортика в одних трусах и футболке, вздрагивает легонько. – Спать пошли, Серёг. Нехрен тут жопу морозить. Она мне это, нужна ещё. Жилин лёгкой улыбки сдержать не может. Выдыхает немного и голову поднимает, чтобы посмотреть на чуть отстранившегося Игоря. Лохматый, с розоватым следом от подушки на щеке и сползшей с левого плеча лямкой майки, тот выглядит родным и домашним. Катамаранов глазами своими тёмными внимательно рассматривает в ответ, протягивает ладони к чужим щекам и мягко вытирает пальцами большими свежие дорожки слёз. Серёжа их не стыдится, не перед Игорем. Поднимается тяжело с бортика, когда его настойчиво тянут за руки, и охает, когда поясница протестующе ноет. Катамаранов ворчит что-то недовольное, свет выключает и ведёт Серёжу по темноте к кровати. Укладываются в тишине, и Жилин послушно придвигается к стенке под напором Игоря. Он ждёт, что Катамаранов ляжет рядом, но тот уверенным движением снимает с полковника футболку и на живот опрокидывает, усаживаясь сверху на бёдра. Жилин, не сопротивляющийся, но и особого энтузиазма не испытывающий, вздыхает устало. – Игорюш… – Тиха. Сильные ладони Игоря ложатся на шею, сжимают, мнут приятно, переходя на плечи, и Серёжа не сдерживает довольного протяжного полустона. Вжимается щекой в прохладную подушку, пахнущую Катамарановым, и расслабляется. Ощущает, как чужие горячие пальцы пробегаются по бокам, по позвоночнику проводят с нажимом. Как аккуратно разминают постоянно болящую поясницу и ненадолго – Игорь всё же не сдерживается – переходят ниже, под резинку трусов проскальзывают, мнут несколько мгновений мягкую плоть, после чего послушно возвращают ткань на место. Разомлевший уже, расслабленный Жилин хочет было протестующе что-то промычать, податься назад немного, притереться поближе, но Игорь руку свою тёплую непреклонно поверх спины кладёт, склоняется низко и коротко целует в плечо. Устраивается через пару мгновений рядом и к себе притягивает. Серёжа засыпает под звуки тихого дыхания. Острая боль в груди превращается в тупую и ноющую. Но это только до следующего раза.