раны

В квартирку свою, небольшую и старенькую, Тончик возвращается ещё днём. Потягивается лениво, довольный тем, что успел переделать всё запланированное, и закуривает, развалившись на трёхногой неустойчивой табуретке. За окном буйствует лето – высокие берёзы едва ли не лезут в окно своими тонкими ветвями и постукивают тихонько по карнизу листьями в такт ветру. Во дворе громко кричит местная шпана. Вспомнив невольно своё детство, Тончик улыбается коротко. Всего несколько лет назад он тоже бегал там, внизу, дворовым пацаном, и разбивал первые носы, получая в ответ синяки на боках. Да, дружить Тончик никогда особо не умел, как и не умел скрывать от безразличной матери следы уличных драк. Иногда, наоборот, специально нарывался, чтобы прийти домой с расквашенным лицом, в надежде получить хоть какое-то подобие тревоги. Мама равнодушно просила его умыться и грубоватыми движениями обрабатывала кровоточащие ссадины. Тончик каждое такое прикосновение ловил всеми фибрами души и искренне считал себя в чём-то виноватым. Сейчас он так уже не делает. Пытается один раз прийти к Лало с разбитым лицом, по привычке не обращая особого внимания на боль, и оказывается сметён потоком волнения-негодования-заботы. Видеть Лало таким взвинченным в какой-то мере приятно, даже верится, что кому-то действительно на него не плевать, но стыд и вина всё перекрывают, и Тончик решает в табор не наведываться после серьёзных стычек. Истлевшая сигарета обжигает кончики пальцев, и приходится из воспоминаний вырваться. Тончик моргает рассеянно, и щелчком окурок выпуливает в открытое настежь окно. Вздыхает, кепку скидывает на подоконник и зарывается пальцами в отросшие волосы. Надо бы постричься, а то уже мешать начинают, хоть ему и нравится лежать на коленях Лало, пока тот пальцами перебирает тёмные густые пряди. При мысли о цыгане в груди тут же теплеет. Хочется прийти, обнять, зарыться игриво лицом под подбородок, щекоча кожу усами, и слушать ответный мягкий смех родного голоса. Рядом с Лало хорошо всегда, исчезают мысли всякие дурные, и Тончик вздыхает, посматривая на время. Те показывают два часа дня. Рано. Солнце припекает, жжёт неприятно глаза, и Тончик от окна отходит. Заправляет оставшуюся разворошенной с утра кровать, моет посуду грязную в раковине и расставляет разбросанные приходившим недавно в гости Пашкой книги. Открывает холодильник несколько раз, но ничего не ест, потому что не хочется, и, словно ребёнок, опять смотрит на часы. Прошло ровно двадцать минут. Тончик вздыхает раздражённо, сверлит циферблат взглядом таким, будто тот виноват в том, что день так медленно тянется. Стоит пару минут, подпирая плечом шкаф, после чего всё же кепку с подоконника хватает и выходит из квартиры. В конце концов, если Лало будет занят, можно и по табору пошляться. Опять дать Луладдже потренироваться на нём в гаданиях или послушать байки старого подслеповатого Ханзи, который вечно пытается пощупать его за щёки, но промахивается и тягает за уши. Медленно, но неотвратимо, к Тончику в таборе привыкают и, вопреки опасениям, принимают вполне радушно. Некоторые старожилы, конечно же, косятся на него до сих пор, когда он по утрам выходит из шатра Лошало, но молчат и недовольства своего не высказывают. Тончик подозревает, что без вмешательства самого Лало здесь не обошлось, но на все вопросы тот сразу начинает отвлекать поцелуями. В нагретой под солнцем машине жарко, и приходится открыть окно. Кепка под порывами ветра едва не слетает с головы, и Тончик снимает её, бросая на переднее сиденье. Ощущает, как путаются и ерошатся волосы и фыркает, представляя, каким растрёпанным зайдёт к Лало в шатёр. Руки зудят от желания прикоснуться к посеребрённым сединой волосам и смуглой коже, и Тончик концентрируется на дороге. Рассматривает мелькающие серые дома, кусты зелёные и деревья, но снижает скорость, когда замечает мелькнувшее фиолетовое пятно на пустыре. Останавливается, рассматривая через открытое окно заросли низеньких люпинов, и, поддавшись порыву, из машины выходит. Рукава расстёгнутой олимпийки измазываются в зелени и соке, но к месту постоянной стоянки табора Тончик приезжает с довольной улыбкой и букетиком сорванных на заброшенным пустыре ярких цветов. Предвкушает, как улыбнётся любяще в ответ Лало, принимая скромный подарок из рук, прижмётся ближе, шепча глупость какую-нибудь на ухо, и из машины вылетает, криво напялив кепку на макушку. Табор живёт своей жизнью. Шумят спорящие мужики, гремят посудой и вещами бурно обсуждающие что-то между собой женщины. В Тончика едва не врезается бегущий куда-то мальчуган, и он шутливо машет ему указательным пальцем. Пацан в ответ показывает язык и исчезает за очередным шатром. Неловко пристроив небольшой букетик на уровне пояса, Тончик его опускает, чуть спрятав за спиной, и идёт к шатру Лошало, здороваясь по пути с кивающими ему людьми. – Вай, как это мило, бэнгоро! * Луладдже, молодая и черноглазая, задорно подмигивает, тасуя в руках огромную колоду карт, и Тончик, вдохнув, подходит к ней ближе. Становится рядом, чувствуя, как краснеют щёки. – Привет, Ладже. – Бахталэс**, Толь. Цветы чудесные, как раз для нашего баро. Он сегодня весь в делах, в заботах. Солнце своё личное ждёт не дождётся, а оно само к нему идёт. – Это тебе карты сказали или ты подглядела, как всегда? Тончик фыркает смешливо, когда девушка несильно его стукает в ответ по плечу. Они примерно на одном уровне – Луладдже высокая и статная, а Тончик никогда ростом не отличался – и приходится постараться, чтобы увернуться от её руки, норовящей скинуть с головы кепку. – Дай погадаю, золотой мой. – Фонсо отказался? Ладже раздражённо глаза закатывает на упоминание брата, который всё никак не поддаётся на её уговоры побыть испытуемым, и Тончик вздыхает, но рядом садится. Решает, что от нескольких минут не изменится ничего, и привычно в сторону колоду пальцем сдвигает. Рассеянно следит за появляющимися картами и косится то и дело на шатёр Лало, виднеющийся впереди. Нетерпеливо плечами передёргивает и встаёт, когда последняя карта показана. Слушать очередные издевающиеся пророчества Ладже не хочется совсем, особенно когда Лало так близко, всего в шагах нескольких. Подобно сбежавшему мальчугану, Тончик быстренько сворачивает за чей-то шатёр, скрываясь от взволнованно зовущей его девушки и останавливается ненадолго, чтобы букетик удобнее перехватить и поправить съехавшую набок кепку. Он не хочет, действительно не хочет подслушивать, но, когда два женских голоса начинают говорить совсем рядом, это получается непроизвольно. – Видела? Опять этот притащился в табор. Мало того, что Лошало голову задурил, так ещё и к Ладже подлизывается. Тончик застывает с поднятой рукой, уставившись, не моргая, в пёструю ткань, висящую перед носом. Только совершенно глупый бы не понял, о ком идёт речь. – Прилип, как репей к баро, ну а что ему делать? На такого, поди, и не поглядит никто, а Лошало наш добрый, жалостливый, вот и пригрел у себя уродца-то безродного. – Так сколько девок видных по табору гуляет! – Да погоди ты. Нагуляется с огрызком этим, да за голову возьмётся. По молодости можно, все же знают и так, что это ненадолго. Разговор переходит плавно в какое-то другое русло, голоса продолжают обсуждать свои дела. Спокойно так, будто не облили грязью сейчас никого, и Тончик выдыхает медленно. В оцепенении проходит несколько шагов и в себя приходит только у входа в знакомый шатёр. Взглядом сверлит ткань, чувствует сладковатый запах кальяна и не может заставить себя сделать шаг. Букетик ненужный, завядший как будто, выскальзывает из ослабевших безвольных пальцев, и Тончик разворачивается, бредёт медленно в обратную сторону, не реагируя на редкие оклики и недоумённые взгляды цыган, которые привыкли видеть его шебутным и шумным. Интересно, они тоже считают, что всё ненадолго? Что их баро играется с неопытным и глупым уродцем, что надоест это ему скоро и что молодому Лошало просто захотелось попробовать что-то новое? Почувствовав, как запекло глаза, Тончик ускоряется и едва ли не запрыгивает в машину. Не хватало ещё, чтобы все увидели, насколько он слабый. Вздохнув шумно, лбом утыкается в скрещенные на руле руки. Стукается пару раз, пытаясь успокоиться, сказать самому себе, что это верх глупости – так расстраиваться из-за слов каких-то чужих людей. Женщин, которые не знают о них ничего. Которые не видели взгляда Лало по утрам, тягучего и сладкого, не слышали его тихий и мелодичный голос, ласково поющий цыганские баллады только для одного слушателя, не ощущали жадные касания горячих рук. Эти женщины со злыми языками не знают ничего, но бьют прямиком в болящее и тянущее нечто, что постоянно зудит под рёбрами. Что напоминает скромно, шепчет в ухо «ты ничто», и у Тончика срывает тормоза. Он промахивается, вставляет ключ в зажигание только с третьего раза и газует так сильно, что прогуливающаяся рядом собака испуганно отскакивает в сторону. Наливающиеся слёзы застилают обзор, нос забивается, но Тончик упрямо жмёт на газ, машинально переключая передачи. Мчит по неровной дороге, думает краем сознания, что в таком состоянии садиться за руль глупо, но на сегодня у него лимит глупостей неограничен, поэтому он только ускоряется. Откуда посреди дороги появляется какой-то тощий человек в смешной рубашке, Тончик не знает. Выкручивает руль инстинктивно в сторону и, ощущая, как отрывается машина от земли, вспоминает, что забыл пристегнуться. Сильный удар выбивает воздух из лёгких, голова взрывается болью, а спине становится очень тепло. Медленно теряя сознание, Тончик думает лишь о том, что своей смертью сделает всем одолжение. Жалеет только, что не подарил Лало букет. Фиолетовые полевые цветы прекрасно бы смотрелись на его могиле – такие же простые и никому не нужные.

***

День у Лало не задаётся с самого начала. То мигрень с утра, то недовольный чем-то Алик выносит мозг до самого обеда. Головная боль в командной работе с Альбертом даёт свои плоды, и к трём часам дня Лошало чувствует себя выжатым лимоном. Пьёт принесённый заботливой бабушкой Эйш отвар и хочет завалиться на одеяло, чтобы ничего не делать. Ещё бы тёплого Анатоля под бок, и было б идеально. Вздохнув устало, Лало массирует кончиками пальцев виски и вдруг замирает. Вслушивается в знакомое громкое тарахтение старенького двигателя автомобиля и улыбается, ощущая, как опаляются внутренности теплом и нежностью. Увидеть Тончика хочется нестерпимо, до нетерпеливой дрожи, но Лало из шатра не выходит. Представляет, как вопьются в мозг острыми иглами яркие солнечные лучи, и решает дождаться гостя, всё равно тот прекрасно уже по табору ориентируется сам. Лало вслушивается. Вроде бы даже узнаёт любимый голос среди общего гомона, но потом тот замолкает. Не слышно ни приближающихся шаркающих шагов, ни приветствий громких, и Лошало не выдерживает. Выходит из шатра, загораживая глаза рукой, и тут же оступается, почувствовав что-то под ногами. Маленький букетик с примятыми листьями пахнет сладко-горько, и Лало рассматривает его внимательно, будто пытаясь записку найти. Слышит, как буксует громко чья-то машина, и растерянно смотрит, как быстро исчезает за поворотом пятёрка Тончика. В голове звучит лишь один логичный вопрос: «какого хрена?» В груди начинает ворочаться что-то тёмное и нехорошее. Головная боль медленно отходит на второй план. Лало смотрит, как подходит в нему взволнованная Гадже и вопросительно приподнимает брови. – Лало, что-то не так. – Ты о чём? Гадже губу нижнюю закусывает и мнёт в руках несколько карт. Она молодая, но это не мешает ей быть одной из самых сильных видящих их табора. Лошало знает, что Гадже любит Тончика как брата, гадает ему, прикрываясь какими-то глупыми отговорками, чтобы уберечь от бед. Но никогда особых опасностей карты ей не показывают. – У Толи карты плохие. Очень плохие. Я хотела предупредить, но он как с цепи сорвался, убежал куда-то, а теперь вообще уехал. – Что за карты? Лало пытается заглянуть, но Гадже колоду у груди прижимает, не даёт. Смотрит только глазами круглыми и испуганными, и говорит, приказывает почти что побелевшими губами: – Езжай за ним. Сейчас же. Дважды повторять не надо. Лало срывается с места, игнорируя наблюдающих за ним людей, и ловит ключи от машины от понимающего и внимательного Хармана. Руки немного трясутся, и он сжимает их сильнее на руле. Разгоняется в надежде, что его машина догонит старенькую пятёрку Тончика в два счёта, и всматривается судорожно в горизонт. Сердце пропускает удар, когда он видит это – тёмное пятно лежащей в кювете пятёрки. Лало паркуется кое-как, вываливается из салона, не закрывая дверь, и едва не ломает ноги, с разбегу прыгая в заросшие диким бурьяном заросли. Видит периферийным зрением какого-то худого мужика, что-то взволнованно проговаривающего в телефон, и теряет дыхание, когда замечает Тончика. Фигурка худая, свернувшаяся в комок, лежит на боку, вытянув неловко правую руку в сторону. Лало падает рядом на колени, осматривает изрезанную спину с торчащими из неё многочисленными осколками и, оглянувшись на машину, понимает, что Тончика просто выбросило через лобовое стекло. Опять не пристегнутый, хоть Лало и бухтел на него постоянно за это, напоминал, зная, как бесшабашно тот умеет ездить. Тончик бледный, губы синие почти, а на лбу уже наливается гематома. Протянув руку, Лало пальцами дрожащими касается чужой шеи и выдыхает, когда ощущает под ними стабильный и сильный пульс. – Твою мать, Анатоль, куда же тебя понесло… – Пр-неси… их… Тихий, едва слышный голос Тончика звучит слабо, и Лало удивлённо смотрит в полуоткрытые тёмные глаза. Ложится рядом, на нагретую солнцем траву, и ласково свою ладонь на измазанную в крови щёку кладёт. Тончик выдыхает, пытается пошевелиться непонятно зачем, и Лало говорит строго осипшим голосом: – Тихо. Не двигайся. Ну куда так гнал, Толя, зачем? Лало прижимается аккуратно губами к чужому лбу, неуверенный, можно ли где-то ещё Тончика сейчас трогать, и надеется, что эхо сирены вдалеке принадлежит направляющейся к ним скорой. – Прин-неси их… – Что принести? – Цветы. Прин-си их… – Тончик заглядывает в глаза пронзительно болезненно, смотрит так, будто прощается. – На мою м-могилу пр-неси… У Лало внутри неожиданно взрывается тугой ком злости. – Толик, ты ёбнулся? На какую могилу? Ты ещё люлей не успел получить за ремень не пристёгнутый и гонки на дороге. Как только очухаешься, я тебе эти цветы запихаю в самые труднодоступные места самыми разнообразными методами, понял меня? Тончик улыбается слабо в ответ. Дышит ровно, прикрывая глаза, жмурясь от боли, и Лало оборачивается на звуки шагов. Поднимается быстро, освобождая место спешащему к ним врачу, и наблюдает, как перекладывают тихо стонущего Тончика на носилки. Он терпит. Ждёт взволнованно, пока Анатоля оперируют, терпеливо и ласково помогает ему в первые дни после, когда боль ещё слишком сильна, а раны свежие. Просит медсестру показать, как обрабатывать изувеченную спину и забирает Тончика к себе, не смотря на его протесты и заверения, что пацаны помогут. Лало терпеливый, но, когда Тончик становится похож на испуганного и замершего оленя в свете фар, едва оказавшись в безопасном сумраке его шатра, он не выдерживает. Садится рядом, смотрит прямым взглядом в бледное похудевшее лицо, и спрашивает коротко: – Что не так? – А? – Что не так, Анатоль? Тебе неприятно больше быть рядом со мной? Тончик взгляд отводит, теребит взволнованно руками уголок покрывала. – Да бля, приятно мне всё… – Тогда в чём дело? Что происходит? – Я просто… Зачем я тебе? – У Тончика голос тихий, ломается на вопросе, и Лало хмурится недоумённо. – Т-ты же красивый такой, пиздец просто, можешь любую выбрать. Из табора своего или города. А выбираешь меня. Т-ты если из жалости какой, то не надо, хорошо? Лучше никак, чем… – Ты что несёшь? – А что я, не вижу, что ли? Все вокруг так думают. Лало смотрит на краснеющие Тончиковы щёки, на взгляд отведённый, и ощущает, как поднимается в груди волна болезненной нежности. Иногда ему страшно становится из-за того, что творится в этой стриженной голове, какие мысли варятся под старой потрёпанной кепкой. Вздохнув тяжело, Лало крепко сжимает подбородок Тончика, возвращая к себе его взгляд. – Я выбираю тебя, потому что люблю. Не потому что жалею, хоть я не могу понять, из-за чего мне тебя жалеть надо, и не потому, что мне заняться больше нечем. Плевать, Толь, плевать мне, что думают все вокруг, понимаешь? И если ты опять из-за думок своих глупых опасности себя подвергнешь, я тебя с того света верну, чтобы хорошенько наподдать по твоей маленькой заднице. Ты понял? Тончик кивает слабо, но Лало этого мало. Он смотрит напористо, приближается, и чувствует тихое «понял» тёплым дыханием на своём лице. Губами касается мягко и думает с горечью, сколько работы ему ещё придётся проделать, чтобы до Тончика дошло – его любят, и он этого заслуживает.