раны

В тесной каморке душно и солнечно. В маленькое окошко проникают яркие осенние лучи, подсвечивают витающую в воздухе пыль и слепят глаза. Последние оранжевые деньки перед серым и промозглым октябрём пропитаны ускользающим летом, местная дворовая шпана забегает в магазин в расстёгнутых школьных рубашках и с криво завязанными галстуками. Мальчишки пытаются урвать последние тёплые вечера между уроками и подготовкой к ним, а девчонки забегают спросить, не завалялось ли за прилавком старой «резиночки». Эдик приближающейся осени не страшится. Прижимается теснее к твёрдой крепкой груди, голову назад откидывает и вздыхает довольно, когда Жила тут же пользуется недвусмысленным предложением. Губами касается шеи, ведёт языком до ключицы, носом утыкается под челюстью, запуская руки под кромку мягких штанов сидящего на его коленях Эдика. Старенький продавленный диван скрипит натужно под двойным весом, кренится опасно назад хлипкая опора из пустых коробок, и они оба фыркают смешливо, когда спинка опрокидывается назад, увлекая их за собой. Эдик руки успевает подставить, чтобы не придавить, и нависает довольно сверху. На локти облокачивается, колено дразняще пихает между чужих ног и склоняется для поцелуя. Чувствует, как улыбается довольно Жила ему в губы, и рукой одной зарывается в непослушные, растрёпанные своими же стараниями волосы. В груди что-то мурлычет счастливо, и Эдик прикусывает игриво чужую губу, тянется приподнять кофту, чтобы почувствовать ладонями тёплую кожу, но тут со стороны общего зала слышится нетерпеливый стук в дверь. Замолкает, и повторяется громче через пару секунд. Эдик мычит недовольно что-то, уткнувшись лицом в плечо Жилы, и с сожалением встаёт. Смотрит на старенькие часы с подбитым стеклом и понимает, что время обеда закончилось. – Да бля, я этому стукачу сейчас руку вырву нахер. Жила ворчит несерьёзно, развалившись на спине. С задранной кофтой, покрасневший и растрёпанный. У Эдика от этого вида пропадает всякое желание работать, но ему и так в прошлом месяце зарплату урезали, так что выбора особого нет. Он быстро и кое-как шапочку на волосы натягивает, щурится подслеповато в поисках очков и дёргается от неожиданности, когда тёплые пальцы касаются ладони. Держат мягко, пихают в руку знакомую оправу, и Эдик улыбается благодарно. Чмокает мимолётно до чего достаёт и выходит из каморки, на ходу завязывая фартук. Дверь входную открывает, переворачивает табличку и тут же натыкается на недовольное лицо баб Люды из пятого подъезда его дома. – Ты где шляешься-то? Обед кончился семь минут назад. Эдик смотрит в ответ невыразительно в её водянистые голубые глаза. Она знает, весь их дом знает о его постельных предпочтениях, и потому взгляды злобные, полные отвращения, от неё видеть привычно. Подстебнуть хочется неимоверно, и Эдик показушно вытирает большим пальцем уголок рта. Облизывается похабно и ровно отвечает: – Глотал, Людмила Прокопьевна. – Видит кривящееся морщинистое лицо и добавляет невинно, проходя к прилавку. – Обед глотал. Что вам нужно? Он смотрит довольно, как борется в баб Люде желание уйти с необходимостью купить то, что ей нужно, и не торопит. Специально медленно обслуживает её, облапывая каждый продукт, и с улыбкой машет рукой на прощание. Через три секунды после закрытия двери вокруг талии обвиваются знакомые тёплые руки, и Эдик облокачивается расслабленно спиной о чужую грудь. В магазине никого, а снаружи ничего особо не видно. Жила посмеивается тихонько на ухо, говорит нарочито строго: – Вот доиграешься когда-нибудь с поведением своим, Эдуардо. Эдик пихает его несильно в ответ. Просил же так не называть. – Ну а что она, кляузу напишет на меня? Жилин всё равно не примет. – Из-за меня? – Из-за себя. Жила вздыхает картинно обиженно, дышит в шею, начинает усами чувствительную кожу щекотать, и Эдик смеётся, вырываясь из объятий. Чужие руки отпускают, но не потому, что он сильно вырывается, а потому что скрипят натужно петли открывшейся входной двери. Эдик напрягается, но, посмотрев на вошедшего, расслабляется тут же. Жила рядом глубоко вздыхает. – Ля, пацан, ты чё здесь? У тебя же школа. Толя, мальчишка-шестиклассник, живущий в общежитии местном с пропойной матерью, хмурится и смотрит упрямо из-под отросшей чёлки. – Дядь Жил, ты обещал мне показать пистолет, если я пятёрку получу. – Обещал. – Показывай. Жила из-за прилавка выходит, смотрит недоверчиво, становясь рядом. Возвышается над мелким Толей так, что тому приходится голову задрать, чтобы смотреть в лицо, и Эдик едва улыбку сдерживает от этой картины. Как бы сильно Жила не ворчал, что терпеть не может детей, Толю он пригрел быстро и не колеблясь. Помогает теперь по возможности, вон мотивирует на учёбу, хоть стимулы и довольно странные. – А ты как вообще понял, что я здесь? – Не уходи от темы! – Эй, уважаемый отличник! Ну ка обороты сбавь. Чё за предмет хоть? Толя улыбается довольно, взгляд короткий и гордый бросает на Эдика, тут же возвращаясь к лицу Жилы. – Математика. – Ниху…Ничего себе. Молодец. Ну, раз обещал, значит, покажу. На улице подожди. Пацан кивает, выходит за дверь, переминается воодушевлённо с пятки на носок. Жила фыркает ему вслед и глаза закатывает. Подходит ближе, опирается ладонями о прилавок. Сообщает фальшиво недовольно: – Не, ну ты видел? Какая молодежь нынче пошла. – Ты пистолет-то ему не давай. – Разберусь, не дурак. – Жила отмахивается лениво, склоняется ближе и целует коротко, тут же отстраняясь. – Ты до полуночи? – Ага. – Я встречу. – Да не над-… – Встречу. – Жила обрубает жёстко, но тут же смягчается, сжимает ласково свисающую с полочки ладонь Эдика и отходит спиной к двери. Начинает смешливо кривляться. – И помни, Золушка, что ровно в полночь твоя тыква превратится в арбуз. – Карета в тыкву, дуралей. – Да насрать. Слышится скрип закрывающейся двери, два силуэта исчезают за поворотом, и Эдик остаётся в магазине один. Вздыхает тяжело, рассматривая унылые полупустые полки, и принимается расставлять товар ровными рядками, чтобы занять себя хоть чем-то. Народу сегодня немного, и до самого вечера приходится обслужить всего несколько человек. Эдик скучает. Смотрит лениво, как сменяется постепенно день, как темнота медленно вступает в свои права, и ёжится от холодного ветра, когда очередной покупатель заходит в магазин. Погода ухудшается, а это значит, что по дороге домой он замёрзнет в своей рубашке тонкой – с утра тепло было, вот кофту и не взял. На улице слышатся редкие крики ребятни и рабочих, устанавливающих новую колонку взамен разбитой хулиганами. В магазине негромко играет старенькое радио, шипит помехами и время от времени само перескакивает на другую волну. Эдик его не трогает – работает и ладно. К одиннадцати часам подсчитывает выручку, складывает стопочками удобными купюры и мелочь высыпает в баночку, чтобы отнести потом в маленький сейф, спрятанный за шкафом в подсобке. Скоро должны Железные зайти за долей, и нужно завтра отсчитать им отдельную сумму. Эдик посматривает на часы, ёрзает нетерпеливо, испытывая глупое желание, чтобы время текло побыстрее. Не виделись с Жилой уже несколько часов, а уже хочется встретиться опять. Эдик как раз заканчивает возиться с деньгами, когда слышит скрип открывающейся двери. Взгляд поднимает и напрягается тут же. Вошедшие мужики Эдику не знакомы. А если он их не узнаёт, значит, не местные совсем. Обритые почти под ноль, крепкие, заходят вальяжно, осматриваются, будто у себя дома. От каждого веет такой опасной аурой враждебности и чувства грубого превосходства, не понаслышке Эдику знакомой, что тот незаметно коробочки с деньгами продвигает поглубже за прилавок, и прячет инстинктивно руки, складывая их на груди. Предчувствие проблем зудит опасно под рёбрами. Эдик в лица им не смотрит, взглядом скользит по плечам и шее того, что стоит ближе остальных. Голос у него низкий и хриплый, когда он в приказном тоне и нарочито доброжелательно проговаривает: – Коньяк давай. Самый хороший. И самый дорогой. Голосу не доверяя, Эдик просто кивает и тянется к полке с алкоголем. Достаёт не глядя, отвернувшись вынужденно, и чувствует, как сердце замирает, когда видит, что мужик этот по-хозяйски через прилавок проходит. Останавливается и улыбается замершему с бутылкой в руках Эдику. К себе жестом подзывает, но тот не подходит. – В-вам за прилавок нельзя. Улыбка мужика тут же гаснет. Мелькает в глазах опасное и бешеное нечто. – Рыбонька моя, мне можно куда угодно. Сюда иди. – Он снова жестом к себе подзывает, и Эдик инстинктивно делает шаг назад. Это бесполезно, сзади только каморка, на двери которой и ручки-то нормальной нет, не то, что замка. – Ещё хоть раз шагнёшь, и я тебе ноги вырву, сука. Иди сюда. Эдик замирает. Стоит пару мгновений, косится на стоящих рядом ещё двоих, оглядывающих его с мрачным удовлетворением, и заставляет себя сделать шаг вперёд. Останавливается, прижимая бутылку к груди, и мужик коньяк забирает. Отдаёт одному из своих и руку правую поднимает, кладёт тяжело на плечи, прижимая к себе. Он выше и гораздо крупнее Эдика, который даже на фоне поджарого Жилы выглядит худым. Дышит перегаром в лицо, сжимает плечо до боли и интересуется пытливо: – Понимаешь, в чём тут дело, дорогой. Мне позарез денюжка нужна, ну очень. Ты мне выручку-то отдай? По-братски. Стоящие рядом мужики усмехаются, слышен звук открывающейся крышки бутылки, и через мгновение по воздуху разливается горьковатый аромат коньяка. Эдик глаза опускает в пол. – Закрытие скоро. Я уже всё отдал. – Отдал? Ты уверен? – Эдик кивает, и мужик вздыхает наигранно разочарованно. – Я ж проверю. И если соврал ты мне, тебе пиздец, понял меня? Эдик понять не успевает, потому что в следующее мгновение что-то больно ударяет его под коленями, и он падает. Задевает в тесном пространстве лицом полку какую-то, и на языке тут же ощущается противный медный привкус. Понимая, что ударов не избежать в любом случае, Эдик на ощупь находит сложенные у старенького холодильника контейнеры для льда и с размаху бьёт куда придётся. Попадает по лицу, и сжавшаяся было на предплечье рука отпускает. Слышатся позади разъярённые выкрики, и Эдик подрывается, бежит в сторону каморки. Там можно будет хотя бы ненадолго подпереть дверь собой, хоть против трёх амбалов он и не соперник. Эдик почти добегает. Смачно матерящийся мужик догоняет, хватает жёстко за волосы и прикладывает со всей дури о стену. Валит движением одним на пол, собой придавливает и бьёт по челюсти так, что у Эдика закладывает уши. Он моргает медленно, пытается высвободить зафиксированные руки и слышит, как переговариваются низкие голоса на фоне плывущего сознания. Прямо перед лицом возникает довольная рожа мужика, явно получающего удовольствие от происходящего, и Эдик чувствует, как легко его похлопывают по щеке, чтобы привлечь внимание. – Напиздел, всё-таки, да? Ай, как плохо. Врать нехорошо. Виталь, бутылку дай. Эдик хмурится недоумённо, не понимая, к чему последняя реплика, и чувствует тут же, как прикасается к губам холодное стеклянное горлышко с запахом коньяка. Тут же зубы сжимает, пытается отвернуться, но чужая рука грубо стискивает подбородок, сжимает щёки сильно, до боли, пихает бутылку, разливая холодящий спирт по всему лицу. Его ударяют затылком об пол, и на мгновение Эдик выныривает из реальности. Сознание возвращается, когда по глотке начинает течь мерзкое пойло, и он рефлекторно глотает его. Пытается закрыть рот, но зубы стукаются о стекло, горлышко больно упивается в нёбо, и ему остаётся только дёргаться слабо, задыхаясь от тяжести сидящего на нём тела, и пытаться не захлебнуться самым хорошим и дорогим коньяком. От боли в уголках глаз скапливаются слёзы, но Эдик не чувствует их. Ощущает только, как от крепкого алкоголя начинает неметь всё тело, и закашливается, когда бутылка, наконец, изо рта исчезает. Мужик снова появляется в поле зрения. Смотрит довольно, что-то говорит, но в уши будто ваты напихали, и Эдик не разбирает ничего. Голову вбок отворачивает, стараясь продышаться, дёргает немеющими руками в слабой попытке высвободиться и позорно всхлипывает, когда рука чужая опять хватает за щёки, больно сжимая. Водка обжигает горло, стекает на подбородок и по щекам. Эдик думает о том, что лучше бы его били.

***

Жила хочет в магазин пораньше прийти, чтобы помочь Эдику скоротать время до конца смены, поразвлечь немного, вместо радио рассказывая сальные анекдоты, но забывается в делах. Сначала с Толиком возится, потом – звонят пацаны, и приходится ехать через весь город перетирать проблемы. За разговорами и планами Жила не замечает, как на улице темнеет, и, когда выходит из машины, потягиваясь, смотрит мельком на часы. Те показывают половину двенадцатого. Жила подавляет раздражённый вздох – опять планы пошли по одному месту. Он стоит пару мгновений, почесывая зудящий от пробивающейся щетины подбородок, и думает, пешком пойти или взять машину. Порыв холодного ветра решает за него – нечего Эдику жопу морозить прогулками, нагуляются ещё потом, когда тот в куртке будет и штанах тёплых. Жила обратно в машину садится и включает печку, чтобы нагревала салон. Забегает ненадолго в квартиру, хватая с вешалки одну из олимпиек своих старых, и выезжает со двора. Думает, как бы поприличнее Эдика к себе переночевать пригласить, и разглядывает тёмные улицы с пятнами окон на пятиэтажках. Небо чёрное и тяжёлое. Наверное, завтра ливанёт дождь. Жила подъезжает к магазину без пятнадцати минут полночь. Берёт с соседнего сиденья олимпийку, представляя уже, как смущённо натянет её на себя Эдик и как забавно она висеть будет на тощих плечах, и толкает привычно ладонью скрипящую дверь. Он ожидает увидеть продавца своего, стоящим за прилавком или расставляющим товары на полках, но его нигде не видно. Играет негромко старое радио, на подоконнике раздражающе жужжит муха. – Эй, Эдуардо? Голос Жилы звучит слишком громко, и он передёргивает неуютно плечами. Подходит к прилавку с ровненько поставленной на место дощечкой и ощущает в воздухе слабый аромат алкоголя. Эдик разбил что-то? Или, может, деньги в сейф понёс? Отбросив дощечку в сторону, Жила за прилавок проходит. Делает шаг, опуская взгляд вниз, и каменеет, чтобы через секунду метнуться к лежащему в узком проходе Эдику. Ощущает, как холодеют руки от одного только вида неподвижного тела, и замирает на мгновение, не зная, как подступиться. – Твою мать нахуй… Места нет совсем, и он беспардонно садится сверху, опираясь на колени, нависает, рассматривая бледное лицо с окровавленными губами и подбородком. Вокруг валяются бутылки полупустые, водкой разит так, будто ей тут мыли пол, и Жила склоняется ниже и чувствует, как разит алкоголем от чужих влажных волос, рубашки и всего лица. Касается аккуратно щеки, только сейчас замечая наливающийся на ней огромный синяк, и задерживает дыхание, сжимая руки в кулаки. Злость унимается очень неохотно, чтобы вспыхнуть позже пламенем ещё более яростным. Он собирается было Эдика приподнять, чтобы из коридорчика тесного вынести, но тот неожиданно дёргается. Руками по полу водит, и Жила их коленями мягко к его бокам прижимает, чтобы не поранился об осколки разбитой бутылки. Пытается взгляд расфокусированный поймать, но тут тело под ним начинает судорожно вырываться. Эдик стонет болезненно и жмурится. Жила склоняется над ним и берёт его лицо в ладони. – Эдик? Эй, это же я. Тихо, хорошо всё. – Н-нет, пусти… я… нхчу… – Сколько ты выпил? Эй! Эдик не отвечает, продолжает вяло руками дёргать, смотря куда-то в потолок, и Жила матерится под нос. Поднимает на ноги кое-как и тащит почти на себе, с облегчением оказываясь в просторном магазинном зале. Устраивает Эдика на полу и подбегает к полкам с водой, хватая первую попавшуюся бутылку. Жила отлично помнит собственные перепои и что делать, чтобы на утро было хоть чуточку легче. На колени рядом с облокотившимся о холодильник Эдиком опускается и похлопывает мягко по здоровой щеке. Тот не реагирует, продолжает сверлить стену взглядом пустым, и у Жилы заходится что-то болезненно от этого вида. То, с каким звуком Эдик дёргается, стоит только горлышку бутылки коснуться его губ, Жила будет вспоминать в самые плохие дни. Среднее что-то между всхлипом и воем издаёт и отскакивает, сразу же валясь обратно на пол от головокружения. – Эдик… – Н-нет, пожлста, я не могу больше… – Эдик, посмотри на меня. Эдик без очков, и Жила вплотную приближается, стараясь не обращать внимания на то, как подальше от него вжимаются спиной в холодильник. Лицо чужое в руки свои берёт и склоняется так близко, что едва не касается своим носом прохладной щеки. Эдик щурится пьяно, начиная дрожать, и спрашивает невнятно: – Витя?.. – Да. – Мне так плохо. – Знаю. Тебе нужно выпить много воды. Эдик, и не слушая будто, голову тяжёлую укладывает ему на плечо. Дышит тяжело, дрожит крупно в ознобе и бормочет что-то невнятно в кожу. Жмётся доверчиво ближе, лихорадочно сжимает шуршащую ткань куртки в руках, и Жила больше всего на свете хочет просто укрыть его в своих объятьях. Но у Эдика в желудке сейчас по меньшей мере две бутылки спиртного, и грозить это может серьёзным отравлением. Поэтому Жила зубы сцепляет и отстраняет его от себя. Бутылку оставленную снова берёт и ласково уговаривает дёрнувшегося было Эдика начать пить. После половины воду приходится чуть ли не силой вливать, и когда пустая уже ёмкость безалаберно в сторону откинута, поднимает неповоротливое тело и тащит на улицу. Блюющие посреди ночи в кустах мужики в этом районе никого не удивляют. Эдик засыпает в нагретой машине по дороге домой. Укутанный в старую олимпийку по самый нос, бледный и пропахший спиртным, он выглядит беззащитно, и у Жилы от ярости под пальцами скрипит руль. От желания выяснить, кто посмел, всё тело прошивает разрядом энергии. Он ощущает себя гончей на охоте, которой необходимо взять след и разорвать свою цель в клочья. Руки чешутся, хотят ударить, причинить боль в ответ, но вместо этого Жила отключившегося Эдика аккуратно подхватывает и несёт домой. Квартиру кое-как открывает, переодевает его в чистую одежду и лицо с шеей обтирает влажным полотенцем, чтобы хоть как-то смыть этот мерзкий запах. Только когда Эдик лежит в постели, укутанный в одеяло и с холодным компрессом на лбу, Жила достаёт телефон. Набирает номер знакомый и к окну отходит, закуривая. Открывает форточку, усаживается беспардонно на подоконник, чтобы видеть лежащего беспокойно на кровати Эдика. Запястье худое свисает с самого края, чуть подрагивают ухоженные длинные пальцы. Жила выдыхает дым, задумчиво вслушиваясь в гудки. На том конце снимают трубку. – Доброй ноч… Ля, да не ворчи ты, Миша. У меня дело срочное есть. Надо человечков одних найти, залётных. – Сколько их, приметы какие? – Не ебу вот вообще. – Жила, ты охуел там? Тебе если гадалка нужна, то ты номером ошибся, у Лало на шестёрку кончается. Жила вздыхает раздражённо и голос понижает, едва не шипя в трубку. Пепел с сигареты осыпается под ноги. – Сука, да я не могу узнать подробности, он в отключке. Знаю, что пришли в магазин перед закрытием и что их явно несколько. Малина в трубке замолкает на несколько мгновений. Шуршание какое-то в динамике слышно, чей-то сонный голос на фоне и хлопок двери. Малина вздыхает и спрашивает коротко, тоном уже серьёзным, лишённым издёвки и шутливости: – Отпиздили? – Да. И пару бутылок водяры влили. – Блять. Ладно, я поищу. И Алика попрошу. – Я приеду сейч-… – Нихуя. Там будь. Если что, позвоню. Малина отключается бесцеремонно, и Жила телефон на подоконник откладывает. Проводит ладонями по щекам и к кровати тихо подходит. Присаживается рядом на корточки, смотрит на бледное спящее лицо, на синяки и губы припухшие. Касается мягко волос, компресс холодной стороной переворачивает и садится на пол, облокачиваясь о диван спиной. Слушает тихое дыхание. – Им пиздец. Жила не знает, кому нужно это обещание: Эдику, ему самому или тёмной тишине комнаты. Единственное, что знает наверняка – он его выполнит.