раны

От дядь Жилы пахнет порохом и сигаретным дымом. Грубоватый и взрывной, со шрамом тонким на брови и цепким взглядом, он ассоциируется у Тончика с домом. Со стенами крепкими, в которых можно спрятаться от всего мира, и с надёжной рукой, крепко сжимающей плечо. Дядь Жила не ангел и не святой, у него за спиной годы бандитской жизни, и зелёный совсем Тончик благоговейно смотрит, наблюдает и мотает на ус каждое движение. Подражает манере речи, поведению и старается стать таким же, потому что дядь Жила – авторитет, к которому стоит стремиться. Он – тот, кто не бросит, как родители, не предаст, как лживые друзья и не будет стоять в стороне, пока пятнадцатилетнего Тончика ломает у могилы бабушки, последнего родственника, который его любил. Дядь Жила словами не бросается, просто приводит однажды к себе на квартиру и говорит, что это теперь и квартира Тончика тоже. Что теперь у него есть место, куда можно прийти и остаться без условий, откуда не выгонят. И Тончик приходит, опасливо и боязливо ночует в первый раз на краешке старого дивана и сбегает с ранним утром. С каждым разом становится проще, и в один зимний вечер он остаётся навсегда. Привыкает к сонному дядь Жиле, ненавидящему вставать рано утром, и получает подзатыльник на вопрос о деньгах за проживание. Учится разбирать и чистить пистолет, пачкает руки в оружейной смазке и находит за диваном старую деревянную биту с несколькими зазубринами на боках. Дядь Жила вертит её в руках пару минут, разглядывая, и с ухмылкой болезненной Тончику дарит на память. Тем же вечером напивается, сидя на кухне, и задумчиво курит в открытую форточку. Уже позже Тончик находит выскобленные на деревянной ручке биты буквы «С.Ж.» и «В.Ж», объединённые неумело кривым знаком бесконечности. Старательно высунув язык, он той же ночью небольшим ножиком вырезает рядом свои инициалы. Наутро дядь Жила угрюмый с перепоя, и Тончик его об этих буквах не спрашивает. Он узнаёт, чьи это инициалы, случайно. Просто в один летний день в замочной скважине раздаётся лязг, и в квартиру заходит кто-то с лицом дядь Жилы. Замирает, увидев Тончика, и оглядывает усталыми карими глазами. Спрашивает тускло голосом совсем незнакомым: – Витя дома? Тончик тупо моргает пару раз и незаметно сдвигается к бите, прислоненной к стене. – Кто? Незнакомец вздыхает раздражённо, проходит вглубь квартиры и мягким, непохожим на грубоватый и резкий тон дядь Жилы, голосом говорит: – Взял себе прозвище это дурацкое, господи… Жила здесь? – Нет его. Вы кто? – Неужели не догадался, хороший мой? Сергей я, брат его, клонов-то у нас пока ещё не делают, технологию такую не изобрели. Да ты не переживай, я за вещами зашёл. Мужчина свободно в комнату мимо Тончика проходит. Ориентируется по квартире, вещи из ящичков достаёт и стопкой аккуратной на диван складывает. Мурлычет что-то под нос, будто он тут один, пока Тончик полученную информацию переваривает. – А ты, стало быть, тот голубчик, которого Витя под крыло своё взял. Антон, да? – Тончик. – Толик, ага. Тончик вздыхает. Руки на груди складывает и плечом прислоняется к косяку двери. Он терпеть не может это дурацкое сокращение своего имени. Брат дядь Жилы уже начинает его раздражать. Скосив взгляд на биту, Тончик губу задумчиво закусывает. – Дядь Жила не говорил о вас ничего. – Не мудрено. Я ж для него пятно на репутации. – Мужчина посмеивается тихонько, но печально, и Тончик замечает, как немного опускаются его плечи. – Не смирится никак, что я в милицию пошёл. Вредина в шапочке. Несмотря на грусть, последнее он говорит мягко и ласково, с любовью такой ощущаемой, что Тончику его даже жаль становится. Весь какой-то плавный и спокойный, с волосами причёсанными и в выглаженной рубашке, он настолько непохож на взбалмошного дядь Жилу, что даже интересно. Как братья смогли вырасти такими разными? – О, так вы мент. – Не мент, а милиционер. – Мент-мент. – Не дерзи, а то посажу. В голосе чужом слышится веселье, и Тончик фыркает, закатывая глаза. Наблюдает, как Сергей этот засовывает в пакет вещи и направляется к двери вслед за ним. Вечером он рассказывает дядь Жиле о госте, и тот кривится недовольно. Спрашивает, не передавал ли тот ему что-то и кивает, когда слышит отрицательный ответ. Тончик решает, что толика разочарования, мелькнувшая в карих глазах, ему померещилась. Он встречает милиционера Сергея ещё пару раз и кивает ему, сразу отворачиваясь. Не интересуется у дядь Жилы, что между ними произошло, и делает вид, что не видит, как тот, будучи выпившим, листает старый фотоальбом. Как рассматривает молча, время от времени прикладываясь к бутылке, и тяжело вздыхает. Тончик аккуратно забирает из ослабевших чужих рук тяжёлый альбом и укрывает заснувшего дядь Жилу пледом. В правой ладони, прижатой к сердцу, крепко стиснута порядком смятая фотография, на ней – держащиеся за руки близнецы на фоне какого-то здания.

***

Спустя пару лет дядь Жила берёт Тончика с собой на первое дело. Начинает потихоньку вводить в свой криминальный круг, знакомит с главами других ОПГ. После знакомства с матёрыми бандитами, от которых разит опасностью и авторитетом, у Тончика появляется мечта. Он основывает свою банду, кровью и потом выгрызает им место и чувствует удовлетворение, когда дядь Жила смотрит на него с гордостью и поощрением в глазах. Он латает Тончика после стычек, учит стрелять и драться, даёт советы. Не лезет, когда Тончик совершает ошибки, но неизменно каждый раз оказывается рядом, чтобы помочь разрешить все последствия. Когда дядь Жила попадает в тюрьму, у Тончика земля уходит из-под ног. Он приходит в пустую квартиру и сидит молча на кухне, рассматривая не помытую с утра посуду. На следующий день, читая переданную с зоны записку, Тончик слышит чужой твёрдый голос в своей голове и успокаивается. Это не конец, просто нужно подождать. И Тончик ждёт. Укрепляет позиции своей ОПГ, появляется на сходках, время от времени ловит краем глаза силуэт синего кителя с отполированными звёздочками, но никогда не подходит к нему ближе. Дядь Жила выходит через два с половиной года. И умирает спустя три дня. На кладбище людей немного. Тончик уходит последним, когда солнце уже зашло за горизонт, а ветер проник в самое нутро, заморозив внутренности. Идёт домой пешком, не в силах вернуться в эту квартиру так скоро, и понимает, что не видел на похоронах мента. Хмыкает скептично и зло – вот тебе и братские узы. Кому, как не Тончику знать, что кровное родство – херня полная. По крови дядь Жила был ему никем, а по сути – единственным близким человеком. В квартире холодно и пусто. Все вещи на своих местах, но в них будто нет жизни. Тусклые, бесцветные, никакие. Тончик ощущает себя такой же вещью, покинутой и никому не нужной. Он напивается, лёжа в холодной жёсткой ванной, и засыпает там же. Не выходит из квартиры несколько дней, пьёт и ест, что попадётся под руку. Иногда плачет, но тихо и почти без слёз, потому что дядь Жила бы слёзы не одобрил. Он приходит к Тончику во сне. Хлопает молча по плечу, улыбается и уходит, гремя отдаляющимися шагами. Тончик думает, что это очередной сон, когда видит заходящего в квартиру дядь Жилу. Бледного, похудевшего, в свитере старом и с растрёпанными волосами. Он смотрит в глаза, уставшие, больные, не-его глаза и осознаёт. Затуманенный алкоголем мозг вспыхивает злостью и запоздалой агрессией. – Ты где был? Ты где, блять, был? Милиционер Сергей замирает. Смотрит взглядом побитой собаки, уставшей от того, что её постоянно пинают то ногами, то тяжёлыми палками, и молчит. Тончика от этого безмолвия разбирает ещё больше. Он подлетает, пихает с силой чужие плечи, и мужчина, вдвое старше него, неожиданно неустойчиво стоящий на ногах, падает. На спину переворачивается, стонет болезненно, держась за живот, и Тончика окатывает пониманием. Он вспоминает, как рассказывал бледный Алик выясненные обстоятельства гибели дядь Жилы. Руки сжимаются в кулаки, тело напрягается в желании поднять ногу и, замахнувшись хорошенько, пнуть, ударить в больное место. Чтобы до крика, до сорванного голоса и той боли, что сейчас разрастается у него под рёбрами. Тончик смотрит сверху вниз на лежащего у его ног человека и натыкается на чужой смирившийся взгляд. Рыкнув яростно, он опускается на колени рядом, нависает и едва ли не кричит в лицо: – Это ты виноват. Слышишь? Всё из-за тебя! – Я не хотел. Тихий сорванный голос едва слышен. Ломкий, неживой будто лежит, даже не пытается как-то защититься от вцепившегося в свитер Тончика, и смотрит взглядом пустым в потолок. Бледные руки лежат поверх живота, в карих глазах блестят слёзы. Тончику становится плохо. – Ты убил его. – Я не знал, что это он. – Ты его убил. Сергей закрывает глаза, из их уголков на грязный коврик прихожей скатываются две слезы. – Да. Тончик позорно громко всхлипывает. Замахивается правой рукой, ощущая, как печёт больно глаза, и в самый последний момент сдерживает удар. Касается легко чужого плеча, стукает слабо, не в силах причинить настоящую боль, и ложится рядом, утыкается лицом в тёплую грудь. Они плачут, словно дети, распластавшись на полу прихожей и вцепившись судорожно друг в друга. Засыпают там же, а утром Тончик обнаруживает себя, сидящим на кухне с чашкой горячего кофе в руке. Мент сидит в углу, облокачиваясь на стену, и сверлит взглядом пустым набор небольших тарелочек, стоящий на полке над раковиной. Голова раскалывается от похмелья, но Тончик чувствует себя протрезвевшим. Разглядывает мента пару минут и начинает говорить хриплым голосом: – Я знаю, что… что т-вы пытались помочь. – Тончик запинается, вспомнив, как вчера пьяный фривольно перешёл на «ты», и вовремя исправляется. – Врачи сказали, что кто-то пытался остановить кровь, а кроме вас там никого не было, так что… – Я бы смог. – Единственный теперь уже Жилин вздыхает, кладёт руку на живот с виднеющейся под свитером выпуклой повязкой. – Если бы не потерял сознание, смог бы. – Это он вас? – Да. Он тоже… не знал. Мы оба поняли только после выстрела. Тончик скептично хмыкает. Так и хочется съязвить, ударить зло словами о том, что два брата оказались одинаковыми идиотами, но он сдерживает себя. Молча пьёт кофе и также молча провожает Жилина, закрывая за ним дверь. Берёт шапку тёмную с полочки в прихожей, мнёт в пальцах мягкую ткань и вздыхает.

***

С того дня лучше не становится. Становится терпимее. Тончик привыкает к пустой квартире, одной тарелке и вилке на столе, к тихим вечерам. Чаще выходит на разборки, активнее занимается делами и, когда встречает однажды на улице вяло бредущего куда-то Жилина, в форме большей на размер, чем нужно, и с блестящими звездочками на погонах, подходит ближе. Теперь уже подполковник приглашает его на чай. Тончик соглашается. Они почти не говорят, но присутствие кого-то, кто испытывает такую же потерю, как и ты, согревает. Молчаливый разговор дыханием и взглядами в сторону длится несколько минут. Тончик сбегает, оставляя на столе нетронутый чай. Каждая следующая встреча длится на пару мгновений дольше. Жизнь идёт своим чередом, времена года сменяют друг друга. У Тончика теперь есть Лало, любящий, тёплый и ласковый. Его прикосновения прогоняют тоску, поцелуи воспламеняют сердце. Тончик касается губами длинных смуглых пальцев и выскальзывает из нагретой постели. Сегодня вечером ему надо быть дома. Когда Тончик открывает дверь, на кухне уже горит свет. В воздухе стоит приятный запах трав и какого-то печенья. Дядь Серёжа разгадывает кроссворд, подслеповато щурясь. Тончик смотрит на него и с тихой грустью думает, а понадобились бы очки Жиле к этому моменту. Он знает, что полковник совершенно другой человек, что он не замена своему брату, но не проводить такие параллели всё равно не может. – А я предлагал купить очки. Дядь Серёжа взгляд от стола поднимает и легко улыбается. Поправившийся немного, с щеками, чуть покрасневшими от духоты, и в футболке просторной. – Да на кой мне очки, хороший мой? Я и так всё вижу. – Сколько пальцев я показываю? – Пальцем показывать неприлично, голубчик. Жилин смеётся довольно, уходя от темы, и со стола поднимается. Чашки расставляет на столе, ложки маленькие и сахар в небольшой мисочке. Кухня погружается в тихое и уютное молчание. Тончик прихлёбывает довольно вкусный чай и слушает, как зачитывает Жилин вопросы кроссворда. Отвечает время от времени, если знает что-то, но большую часть времени просто сидит молча. Слушает, как задумчиво бормочет полковник под нос варианты слов, и думает, что надо бы попросить кого-то из парней набедокурить немного завтра в восточной части города. На западе назначена встреча с залётной какой-то бандой, мутной и подозрительной. Всё может закончиться перестрелкой, и Жилину там объявляться не стоит. Не будет ведь оставаться в стороне, обязательно влезет, а Тончику этого не надо. Он давно уже договорился со всеми своими по этому поводу, и ни один из местных криминальных элементов к полковнику не суётся, опасаясь справедливого возмездия. Тот об этом не знает, конечно, но ему и не надо. Тончик просто хочет, чтобы дядь Серёжа был в порядке. Тончик понимает, что появление второй могилы рядом с первой, на которую он ходит с завидным постоянством, он просто не вынесет. – Толь? Тончик, позволяющий называть себя по имени только двум людям в своей жизни, вскидывает взгляд. – Что? – Случилось чего? Ты задумчивый такой. – Нет, дядь Серёж, хорошо всё. Кстати, исполинское дерево – это секвойя. Жилин смотрит на него пару секунд подозрительно и со вздохом взгляд на кроссворд опускает. – Не подходит. – А ты знаешь, как пишется? – Не учи учёного. – Дай сюда. Тончик книжонку тонкую к себе придвигает под недовольное бурчание и правильный ответ вписывает. Возвращает с самодовольной улыбкой и поднимается, чтобы налить себе ещё чая. Перед уходом дядь Серёжа коротко обнимает и просит быть осторожнее. Он никогда Тончика отговорить от бандитской жизни не пытался, но каждый раз виден в карих глазах огонёк беспокойства. Тончик и был бы рад его затушить, но он не может.

***

Конечно, что-то идёт не так. Нет, сама встреча проходит вполне себе отлично, и заезжие ребята оказываются вполне адекватными. Тончик даже соглашается пропустить с Малиной парочку бутылок пива, когда к нему подбегает бледный Пашка с телефоном в руке. Говорит коротко: – Там Жилин… И у Тончика мигом все внутренности меняются местами, вызывая мерзкую тошноту, подступающую к горлу. Просто какие-то алкаши выясняли отношения, и кто-то вызвал милицию. Конечно же, Жилин приехал. Конечно же, его зацепило ножом. Тончик едва не выпрыгивает из машины на ходу, вываливаясь на больничный двор, и приводит медсестру в ужас своим видом и требованиями выяснить, где полковник и что с ним сейчас. Испуганная девушка сообщает номер палаты, и Тончика сметает со стойки регистратуры со скоростью света. Без халата и бахил, взъерошенный и нервный, он вваливается через двери, умудряясь сделать это бесшумно. Замирает, увидев лежащего на больничной кровати Жилина, и выдыхает. Жутко бледный, с пластырем на сгибе локтя, оставшимся после переливания крови, и в забавной больничной рубашке, он выглядит болезненным, но живым. Тончик подходит ближе, садится на свободный стул у постели и фыркает тихо, замечая стоящий на тумбочке небольшой букетик полевых цветов в обрезанной неровно бутылке из-под скипидара. Катамаранов уже заходил и наверняка придёт скоро снова. Тончик взгляд переводит на полковника. Смотрит на ресницы подрагивающие, на движущуюся в такт дыханию грудь, и медленно расслабляется. Ощущает, как ослабляется сжавшееся в тугой комок сердце, и руку поднимает, чтобы коснуться легко лежащей на одеяле расслабленной ладони. Дядь Серёжа вздыхает и бормочет что-то тихо. Тончик читает по бледным губам знакомое короткое имя и хмурится. Не одному ему до сих пор снятся эти сны. И если к Тончику видения приходят вполне спокойные – в них дядь Жила улыбается ему, сжимает коротко плечо, смеётся, просто стоит у края обрыва и смотрит вдаль – то у полковника всё хуже. Он сам будил его пару раз от кошмаров, вот и сейчас, сжав несильно чужую руку, Тончик зовёт осторожно: – Дядь Серёж? – Ви-… Вить… нет… – Дядь Серёж, проснись. – Про-с-ти… Тончик хмурится, ладонь вторую поднимает, кладёт на чужое плечо левое и чуть сжимает, потряхивая. Дядь Серёжа тут же глаза открывает и стонет тихо. Тончик, присмотревшись, замечает свежую повязку на левом боку, у рёбер, и чертыхается на самого себя. Идиот, надо смотреть, куда руки тянешь. Жилин его взглядом находит и улыбается слабо. Тончик очень хочет улыбнуться в ответ, но ему ещё воспитательную тираду произносить. – Дядь Серёж, ну ты же взрослый человек. – Ну Толь… – Как умудрился-то? Нужно быть аккуратнее. – Я же милиционер, это работа моя. Тончик вздыхает раздражённо. Руку чужую в своих сжимает и не знает, что ответить на такой аргумент. Голову опускает, сверлит взглядом светлый пододеяльник, и говорит тихо-тихо: – Я так испугался. Что ты, как… – Прости, Толь. Я не хотел, чтобы тебе сообщали. Тончик зыркает на него недовольно. – Мне всегда нужно сообщать. Жилин глаза закатывает, улыбается слабо и чуть сжимает пальцами чужую ладонь. Тончик видит, что его снова начинает клонить в сон, и поднимается со стула. Деловито одеяло поправляет, игнорируя на направленный на него ласковый сонный взгляд. Есть человек, который будет сторожить полковничьи сновидения, и это явно не он. Вместо этого Тончик прощается коротко и выскальзывает за дверь. Ему ещё нужно поговорить с медперсоналом по поводу одного их пациента. Дядь Серёжу выпишут через три дня. Тончик привезёт ему на сменную одежду старый свитер, тёплые штаны и вязаную чёрную шапку.