раны

День обещает быть дерьмовым с самого утра. Только открыв глаза и тут же зажмурив их из-за бьющих в лицо солнечных лучей, Жила ощущает, как раздражение горьким комком оседает где-то в груди. Зудит, вскидывается, рыча, как побитая жизнью псина, к которой подходят дворовые пацаны, чтоб подразнить, и опять сворачивается клубком под рёбрами. Жилу раздражает всё. И солнце, ярко светящее сквозь тонкие мятые шторы, и холодный пол в квартире, и медленно закипающий чайник. В холодильнике из еды только луковица ссохшаяся и закрытая банка домашних огурцов, впихнутая в руки братом пару недель назад чуть ли не насильно. Жила косится на аппетитные маленькие овощи в рассоле и тут же с грохотом хлопает дверцей холодильника. Он не маленький, сам найдёт что-нибудь пожрать, и ничьи подачки ему не нужны. Понимая в глубине души, что ведёт он себя просто глупо, Жила начинает злиться и на это тоже. На сходку со своими пацанами является раздражённым, едва сдерживает себя от раздачи лещей каждому, кто косо на него посмотрит, и более-менее успокаивается только когда явившийся по какому-то делу Алик осаждает его своим этим холодным тоном, способным успокоить даже вулкан вроде Малиновского. Жила замолкает, зыркает недовольно исподлобья и заваливается на старенький диван в гараже Владоса, который без слов пихает ему в руку банку пива с негромким «ну чё ты как псина бешеная». Быстрым шагом отходит тут же, прячась за тачку, и Жиле лень вставать, чтобы наподдать ему за такой тон. Пиво расслабляет немного, и, выкинув бутылку в стоящее в дальнем углу ведро, Жила присоединяется к копающемуся под капотом Владосу. Коробка передач барахлит, и они вдвоём лепят из говна и палок что-то, на чём ещё можно будет проехать хотя бы до следующей недели – пока детали не привезут. Вдоволь наматерившись на машину, Жила чувствует себя лучше. Прямо как в детстве, когда вместо тупого лица брата лупил крапиву палкой и отпускало. Он выходит из гаража после обеда. Закуривает, наблюдая за плывущими по ярко-синему небу облаками, и дышит весенним воздухом, мешая его с дымом сигареты. Птицы, почувствовавшие тепло, едва ли не разрываются от пения. Стрекочут о чём-то своём заливисто, пролетают над головой и садятся на крышу припаркованной рядом машины. Жила подходит к тачке и рукой взмахивает, сгоняя надоедливых птах. Сигарету докуренную беспардонно выплёвывает куда-то в сторону и садится за руль. Ухмыляется довольно, представляя, как негодовать будет Серёжа, узнающий, что он опять катался, будучи выпившим, и машину заводит. Проезжая мимо школы, Жила взглядом цепляет среди бегающих по тротуару школьников понурую фигуру Тончика и подвозит его до дома. Живёт малой не близко, у самой черты города, и всю долгую дорогу, пока они едут, молчит. В сторону смотрит, и Жила видит свежий синяк на его щеке, будто утром пацан подраться успел. Но Тончик всегда о драках своих рассказывает гордо, даже если вышло так, что в итоге он проиграл, а значит, дело в другом. Люська опять в запой ушла и терроризирует пацана. Жила раздражённо руль в руках сжимает и кивает Тончику, который благодарит тихо, выходя из машины. Надо на неделе наведаться к ней, побазарить и проверить, как она исполняет свой материнский, мать его, долг. Весь в раздумьях, Жила домой возвращается вечером. Выкуривает сигарету, открыв окно машины, чтобы не дымить в квартире, и недовольно вспоминает, что пожрать так ничего и не успел. Желудок тянет неприятно голодом, во рту привкус табака, а настроение находится где-то ниже плинтуса, когда он тянется вставить ключ в дверь, но понимает, что она открыта. Напрягается, тихо проходя внутрь, и собирается уже достать из внутреннего кармана куртки запрятанный кастет, когда слышит знакомое бормотание и силуэт в полумраке кухни. Жила вздыхает облегчённо и кастет на место кладёт. Проходит свободно в квартиру, закрыв входную дверь, и услышавший щелчок замка Эдик оборачивается на звук. Улыбается неуверенно, мнёт в пальцах подол старой какой-то футболки, и Жила подходит к нему, заключая в объятия. Носом касается чужого виска, дышит запахом выпечки и ягодного мыла, чувствуя, как расслабляется медленно тугой узел раздражения в груди, и понимает, что дать Эдику ключи от квартиры было лучшим решением, принятым им за последнее время. Ощущая, как ласково поглаживают чужие руки спину, Жила проговаривает тихо на ухо: – Привет. Эдик, поёжившийся от щекочущего дыхания на коже, отвечает: – Привет. Прости, что без предупреждения, просто я… Голос Эдика всё ещё неловкий какой-то, да и сам он зажатый и будто закоченевший. Не верящий, что его могут ждать и что ему будут рады, бормочет что-то невнятно, и Жила его покрепче в объятиях сжимает, перебивая. – Ничего. Хорошо, что пришёл. Я соскучился. – Я тоже. Булочки тебе принёс, свежие ещё. Жила мычит заинтересованно, руки вниз опускает и сжимает мягко в руках одетую в штаны чужую задницу. – Эти? Да, свежайшие, я чувствую. Эдик фыркает в ответ и тянется за поцелуем. Губы у него мягкие, пахнут чем-то приятным и сладким, и Жила отстраняется немного, вспоминая, что от него сейчас несёт сигаретами и машинной смазкой, в которой он ковырялся весь день. Эдик тянется следом, касается короткими тёплыми поцелуями щеки, носа, подбородка. Ласковый такой, не скрывающий своей потребности в прикосновениях и нежности, что у Жилы тянет приятно в животе. Он вспоминает, как отказывался от этого поначалу, считал телячьими прибамбасами и «голубизной сплошной» и напрягался от каждого лишнего касания. Будто в желании наверстать, компенсировать каждое грубое слово и движение, Жила касается своим лбом чужого. – Да от меня шманит, погоди, я хоть ополоснусь, зубы почищу. – Я с тобой. – Я сам. Эдик замирает, взгляд отводит, говорит голосом тихим: – Не хочешь? У Жилы от тона этого сердце замирает. Он знает же, видит. И устало опущенные после дня на ногах за кассой плечи, и синяки под глазами, и хрипловатый от постоянных разговоров с покупателями голос. Жила видит, что Эдик устал неимоверно, чуть ли не спит на ходу, но всё равно стремится отдать, доказать, отплатить за что-то, за что платить вообще не нужно. Поэтому он руку свою кладёт на гладкую щёку и взгляд чужой ловит. – Хочу, Эдь, хочу. Только потом. А ты пока чайник поставь? Будем булочки твои спизженные есть. – Списанные. – Спизженные-спизженные. Ему прилетает легонько по плечу, и Жила посмеивается, направляясь в ванную. Они пьют горячий чай с мягкими булочками на маленькой уютной кухне. Переговариваются редко между собой, касаясь ног друг друга под столом в темноте опускающихся сумерек, и, оставив грязные чашки в раковине, валятся на разложенный в спальне диван. Жила Эдика поближе тянет, снимает с него очки и на тумбочку откладывает. Улыбается коротко, смотря, как рассеянно тот щурится, моргает, потирая уставшие глаза, и наклоняется ближе, чтобы коснуться губами переносицы покрасневшей и тонких век. Откидывается на спину и тянет Эдика к себе на грудь, с довольным сопением утыкается лицом в пахнущие чистотой волосы. Фыркает по-собачьи пару раз, раздувая тёмные пряди, чтобы Эдика рассмешить, и тот смеётся коротко низким голосом. Обхватывает руками в ответ, целует в ключицу, шею щекочет дыханием. Сонный, размякший совсем, Эдик привычно ногу одну на Жилу закидывает и щекой притирается к плечу. Они не включали свет, и в полумраке комнаты, в тепле прижатых друг к другу тел, спать хочется неимоверно. Жила подавляет зевок и спрашивает тихо, чтобы разбавить тишину: – Смена нормально прошла? – Как обычно. Радио окончательно сломалось. – Достанем другое. Эдик сжимает на мгновение руки крепче, выражая благодарность, и спрашивает в ответ: – А ты что делал? Жила плечом пожимает, приподнимая лежащую на нём голову Эдика, и рассеянно подбородком утыкается в его волосы. – Бесился, в основном. Эдик фыркает, за что тут же получает мягкое постукивание пальцами по лбу – не удар даже, скорее поглаживание. – Отчего ж ты бесился? – Не знаю. От всего. Меня всё раздражает. – И я? – И ты. – Эдик напрягается, переставая водить пальцами по чужой груди, и Жила накрывает его ладонь своей рукой. Сжимает несильно запястье с выступающей косточкой. – Отсутствием своим раздражаешь. Тем, что работаешь в гадюшнике этом старом, куда любой торчок может прийти или кто похуже. Тем, что пистолет у меня брать не хочешь, чтобы мог защитить себя, если придётся. Дверь не закрываешь никогда и беспечно ходишь ночами по улицам. – Вить… – Так раздражаешь, что временами укусить хочется. – … что? Эдик отстраняется, приподнимается на локте, чтобы посмотреть на Жилу недоумённым взглядом. Растрёпанный, в футболке чуть большей, чем нужно, выглядит он трогательно, и Жила поднимается вслед за ним. В грудь легонько толкает и нависает сверху. Улыбается глупо, смотря в удивлённое лицо и сообщает важно: – Покусать тебя хочу. Как косточку. Можно? – Ты свихнулся. – Это «да»? Эдик глаза закатывает и, наконец, начинает расслабляться. Жила и сам выдыхает. Ну не умеет он пока говорить то, о чём думает так, чтобы получалось ясно и красиво. – Ну, если я тебя так сильно раздражаю, то можешь куснуть немного. В знак компенсации нервов. Жила кивает серьёзно и, дурачась, низким голосом отвечает: – Спасибо. Склоняется ниже, оттягивает ворот футболки и прикусывает легонько чужое плечо. Слабо совсем, даже следов не остаётся, и лижет коротко в том же месте. Эдик, который щекотки боится буквально каждым сантиметром своего тела, не сдерживает смешок. – Стало легче? – Чуть-чуть. Эдик мычит что-то в ответ. Впутывает ладонь в волосы Жилы и тот вздыхает довольно. Опирается на локоть, рассматривает лежащего расслабленно перед ним Эдика и ощущает, как свербит немного в горле от недосказанных слов. – Эдь? – Ммм? – Я просто хочу, чтобы ты был в безопасности. Эдик вздыхает и смотрит снизу-вверх. В бликах горящих фонарей, отражающихся от окна, его глаза блестят и кажутся чёрными. – Пистолет не даст мне безопасность. Я с ним даже обращаться не умею. – Я научу. – Я не смогу выстрелить. – Но поугрожать то можешь. – Вить. – Ну что Вить? В противовес резкому вопросу, Жила руку протягивает и ласково касается пальцами чужой щеки. Она тёплая и гладкая. Брился, что ли, перед приходом? – Я не хочу его брать, потому что боюсь. Боюсь, что его кто-то украдёт и убьёт им человека. Что я сам случайно покалечу кого-нибудь. Что кто-то узнает и придёт выводить меня на конфликт просто потому, что люди обожают делать всякие ужасные вещи. Я боюсь, понимаешь? Голос Эдика к концу скатывается в сиплый шёпот, и Жила успокаивающе гладит его лицо, уже жалея, что снова начал этот разговор. Но теперь хотя бы стала понятна причина такого стойкого отказа. Эдик дышит шумно, губы сжимает, и Жила предлагает вкрадчиво: – Ну теперь ты имеешь полное право укусить меня в ответ. – Не хочу. – А поцелуй? – Хочу. Жила посмеивается, склоняется ниже, чувствуя губами улыбку Эдика, и решает больше разговоров о пистолетах не заводить. Значит, будет учить драться. Осталось уговорить хотя бы на это. Эдик не принцесса и не фея, но давать отпор не умеет совершенно. Жила намерен это исправить. Он касается напоследок губами чужого подбородка и устраивается поудобнее. Голову кладёт на грудь, слушая ровные удары сердца, и слышит, как Эдик тихо зевает. – Спи давай. – Рано ещё. И не командуй. Ласковая рука водит по спине, почёсывает вдоль позвоночника, и Жила довольно вздыхает, ощущая, как начинает клонить в сон. Произносит тихо «ты вредный» и чувствует смешок Эдика по вздрогнувшей груди под щекой. Он не замечает, как засыпает, пригревшись уютно у тёплого бока. Эдик проваливается в сон вслед за ним.