раны

Алик даже не помнит, в чём дело. С чего начинается этот разговор, постепенно переходящий в раздражённую перепалку на повышенных тонах. Просто Миша приходит домой замотанный очередной разборкой с одним из своих клиентов, просто уставший Алик спрашивает его о делах и не к месту бросает какой-то комментарий. Малиновский вспыхивает спичкой, огрызается и пытается уйти, и Алику бы позволить ему перегореть, успокоиться, дать в одиночестве поковыряться в гараже своём. Обычно так и бывает – Миша остывает, думает о сказанных словах и потом возвращается. К Алику липнет, ненавязчиво и без слов извиняясь, и ссора иссякает сама собой отчасти из-за того, что сам Альберт понимает – виноват не только Малиновский. Так бывает обычно, но не сейчас. Сейчас Алик подрывается из-за красивого дубового стола с разложенными опрятно на нём документами и бросает что-то Мише вслед. Что-то злое, обидное и цепляющее настолько, что у Малиновского срывает тормоза. Потому что Алик, не смотря на всё своё показное равнодушие и умение держать себя в руках, на самом деле является проницательной скотиной. Он знает, как ударить словом, как задеть побольнее нужным комментарием и вовремя скривлёнными в отвращении губами. Алик умеет быть разъярённым, у него отсутствует предохранитель на злость и гнев потому, что проявляет он их очень редко. Это Миша ходячий бенгальский огонёк – только вспыхнет, погорит немного, и сразу же затухает. Малиновский не злопамятный, не обидчивый. Ему не влом подойти первому и скользнуть ласково ладонями по бокам, поцеловать мягко в плечо в знак примирения. Алик его эту черту любит отчасти из-за того, что сам просить прощения никогда не умел. Но сейчас, доказывая друг другу правоту, которая никому, даже им самим, не сдалась, они ругаются самозабвенно и жестоко. Подходят друг другу медленно, встречаясь в центре комнаты, и не замечают ничего вокруг. Алик осознаёт, что сделал, только когда по комнате разливается оглушительный звук пощёчины. Звонкий и короткий, он мигом вышвыривает всю злость из головы и единственное, что ощущается отчётливо – горящая болью правая ладонь. Внутри всё опускается, падает куда-то вниз, к земле, проваливается глубже, в самую непроглядную духоту небытия, и у Алика мировосприятие концентрируется на замершем Мише. Малиновский стоит, не шевелясь. Смотрит куда-то в сторону, отвернувшись вынужденно от силы полученного удара, и лицо его непроницаемо. На щеке с появившейся уже короткой щетиной медленно наливается красным след от ладони. Он бледнеет, губы сжимает сильно и молчит. У Алика внутри скручивается в узел режущая боль – будто кто-то нож вставил и прокручивает до упора. Он выдыхает, осознавая, что не дышал все эти мгновения, и тихим севшим голосом произносит: – Миш… Миша, прости… Алик пытается шаг ближе сделать, подойти, руку вперёд протягивает, чтобы коснуться аккуратно пострадавшей щеки, показать, насколько ему жаль, но Миша от прикосновения уворачивается. Отходит на шаг, два, и с каждым следующим от Алика будто шмат плоти отрывают. Он движется вслед, как примагниченный, хочет догнать, вцепиться, не отпускать от себя. Хочет прижаться теснее и расцеловать руки, шепча пресловутое «прости» хоть тысячу раз, но тут Малиновский взгляд поднимает и смотрит. Смотрит так, что Алика к месту примораживает, пришпиливает, приколачивает намертво так, что не сдвинешься. Не сойдешь, даже если здание начнёт рушиться и падать обломками бетона на голову. Алик бы сейчас был не против такого сценария. Что угодно, лишь бы не видеть этого взгляда. Болезненного, разочарованного, с кристально чистой, детской почти обидой, читающейся во всей массивной фигуре. Миша отходит всё дальше, к двери. Молчит, спиной поворачивается и уходит. Хлопок входной двери тихий и смирившийся. Алик смотрит на металлическую обшивку пустым взглядом и ощущает, как в глазах горячо пекут слёзы. Проливаются по щекам, стекают на шею прохладными дорожками и теряются в вороте домашней рубашки. Колени держать не хотят, и Алик опирается слабо о стену, сползает на пол и в ярости колотит по нему кулаком. Правым, в ладони которого всё ещё ощущается жжение от удара по чужой щеке, и он стирает, заглушает это ощущение новой болью. Алику хочется отмотать время назад, не говорить этих слов, не произносить колючих фраз, не делать этого. От осознания, что именно произошло, отвращение и ненависть к себе затапливают с головой. Алик сворачивается в клубок прямиком на жёстком полу и плачет, пачкая дорогой паркет кровью из разбитых костяшек. Он понимает, что, возможно, разрушил всё. Что доверие, взращенное кропотливо ими обоими столько лет, идёт трещинами прямо сейчас из-за него. Потому что Миша, взрывной и эмоциональный Миша, который в гневе может переломать кому-нибудь хребет, никогда Алика с силой не трогает. Злой, ворчащий на что-то, уставший и раздражённый, касается всегда одинаково мягко и ласково. Руки сильные с огромными широкими ладонями никогда не сжимались с целью навредить, не били и замахивались только для того, чтобы шутливо начать угрожать щекоткой. Алик не спит всю ночь. Кое-как добредает до спальни, ложится на чужую сторону постели и утыкается лицом в подушку, вдыхая Мишин запах. В груди ноет тупо боль, глаза горят, а голова кажется невероятно тяжёлой. К утру Малиновского всё ещё нет. Алик прокручивает в голове сценарии того, куда он мог пойти и что делать, и каждый следующий кажется кошмарнее предыдущего. От звука телефонного звонка он вздрагивает как выстрела. Поначалу брать не хочет, но как только уставший от бессонной ночи мозг допускает, кто это может звонить, резко подрывается с кровати. Едва не отбивает себе лоб об угол и хватается за телефон как сумасшедший. – Алло? – Алик. Разочарование горьким комком оседает в животе. Алик тут же называет себя идиотом. Как он мог понадеяться? – Чего тебе надо? Я занят. – И чем же, страданиями? Мужика своего забери, он мой диван занял. Голос Жилы низкий и ворчливый. Алик тут же спохватывается. – Миша у тебя? – Ага. Припёрся ночью, всю водяру у меня выжрал. Так ты придёшь, нет? – Буду через полчаса. – Шустрее давай. Жила трубку бросает, и Алик смотрит на неё немного растерянно. Миша пошёл к Жиле, чтобы напиться? Картина такая сюрреалистичная, что какое-то мгновение Алик думает, что всё-таки заснул. Рукой правой шевелит на пробу, и та взрывается болью. Не сон. Он понятия не имеет, что будет говорить Мише, но собирается так быстро, как только может. Не важно, что, он готов хоть на коленях прощения просить, пытаться всё исправить, а если Малиновский скажет «нет», то… Что ж, он хотя бы попытается. Алик прибывает к нужному дому через двадцать минут. Мнётся немного у порога и коротко стучит. Дверь открывает какой-то незнакомый мужчина. В футболке большой и мягких серых штанах, очки поправляет левой рукой и дверь шире открывает, приглашая войти. Алик подозрительно прищуривается и думает было, что ошибся дверью, но тут из-за поворота кухни выруливает Жила. Мягко незнакомца плечом оттесняет и хмуро кивает в направлении спальни. – Так, мне чисто поебать, что там у вас двоих происходит, но штоб больше такого не было, усёк? Он пил молча всю ночь, испоганил мне отличный сек… – Незнакомец позади пихает несильно Жилу в спину, и тот послушно исправляется. – … отличный вечер испоганил и вообще я нянькой не нанимался. – Спасибо. Что не прогнал его. – Его прогонишь, как же. Жила рукой машет и отворачивается, направляется на кухню вместе с другом своим, и Алик слышит обрывок их разговора, пока за ними не закрывается дверь: – Ты нахрена опять дверь открываешь всем подряд? – Так ты ж предупредил, что он приедет. – А если б это был не он? – Боже мой, Вить, да ты… Кем Жилу называет незнакомец Алик не слышит, но ему и не нужно. Он проходит быстро в комнату и замирает, увидев развалившегося на небольшом диване Малиновского. Присаживается рядом на корточки, рассматривает нахмуренные во сне брови и налившийся на щеке синяк и сглатывает судорожно. Сжимает левой рукой правую ладонь, специально раздирает разбитые в кровь костяшки, чтобы почувствовать боль, и пропускает момент, когда Миша открывает глаза. Смотрит тоскливо как-то, с затаённой на глубине глаз обречённой нежностью, и Алик не выдерживает. Ощущает, как снова начинают слезиться глаза и говорит тихо, не смея даже попробовать коснуться: – Прости. Я не хотел, мне так жаль. Миша не отвечает ничего, и Алик взгляд опускает. Снова трёт костяшки, раздирать продолжает, и на пол капает пара капель крови. Алик застывает, когда больной руки касается знакомая горячая ладонь. Мягко к себе тянет, поворачивает, чтобы рассмотреть. Мишин выдох касается лица, и Алик боится поднять на него взгляд. – Ты не умеешь чувствовать вину. Хочешь ощущать свою боль вместо чужой. Так проще? Мишин голос непривычно тихий, и Алик отрицательно качает головой, не доверяя голосу. Не дышит почти, запоминая каждое прикосновение, потому что все они могут оказаться последними. Сейчас Малиновский может сказать «хватит». Может решить, что ему надоело жить с таким высокомерным ублюдком, который ни извиниться, ни признаться в любви нормально не может. Алик думает об этом и чувствует, как первая слеза всё же скатывается с щеки. Это позор и стыд, и он тянется свободной рукой незаметно стереть её в надежде, что Миша не увидел, но тёплые пальцы опережают, касаются кожи, стирая влажную дорожку. Касаются ласково и мягко. Алика это добивает, и он вздыхает судорожно, стараясь спрятать своё лицо с заплывшими слезами глазами. Чужие руки обхватывают щёки, не давая сделать этого. – Не плачь. Всё хорошо. Алик всхлипывает и поднимает взгляд на Мишу. У того глаза светятся печалью. – Н-ничего не хорошо, Миш. – Пока нет. Но будет. Не выдержав, Алик несмело вперёд тянется и с облегчением понимает, что Малиновский освобождает ему место на диване. Алик тут же жмётся ближе, обхватывает руками и целует заполошно в шею, щёку, нос. Шепчет сбивчиво что-то, сам не до конца понимая, что, и ощущает с упоением, как Миша обнимает его в ответ. Жила выгоняет их с дивана через полчаса, потому что «ля, лобызайтесь у себя дома, нам тоже хочется».

***

Уже потом, через продолжительное время Алик всё же спрашивает: – Почему именно Жила? Миша жмёт плечами, почёсывая подбородок. Синяк давно уже сошёл, но временами Алику чудится это синее пятно на загорелой коже. В такие дни Малиновскому приходится сталкиваться с двойной дозой поцелуев и объятий. Не то, чтобы он был против. – Лало с Тончиком бы стали задавать вопросы. К тебе бы пошли, бурную деятельность развели. Жила просто дал мне водку и отправил на диван. Алик фыркает смешливо в ответ. Утыкается лбом Мише в плечо и вздыхает. У них всё хорошо.