раны

Из сна выбрасывает резко и грубо, словно тычком в спину столкнули с обрыва, и Макс распахивает глаза с коротким выдохом. Смотрит в светлый потолок несколько мгновений, фокусируя взгляд на едва заметном узоре обоев, и касается пальцами щёк. Они влажные и холодные, кожа ощущается неприятно стянутой подсохшими слезами, и Макс морщится. Снова плакал во сне. Как же он жалок временами. Хорошо ещё, что дома никого – Вася со Штолленом закопались в лаборатории на весь день в преддверии демонстрации какой-то новой разработки, а папа наверняка возится в мастерской, ругаясь на двигатель старых жигулей. Можно было бы съездить и помочь ему, но настроения нет никакого. К тому же, отец скорее всего заметит его подавленное состояние и будет неловко пытаться расспросить, что случилось. Максу это приятно – всё же дядь Валя потихоньку смягчает папу, но разговаривать сейчас не хочется ни с кем. В сознании всё ещё мелькают ошмётки кошмара – холод, боль, страх – и Макс вздыхает, поднимаясь с постели. Охает тут же, хватаясь руками за голову, и пережидает приступ острой боли, кольнувшей в висок. Вот поэтому он никогда и не спит днём – голова всегда после сна раскалывается, словно он не отдохнул пару часов, а просидел над очередным делом, копаясь в документах. Чёрт бы побрал эти внеплановые выходные. Ещё и Коля уехал в командировку, не с кем поговорить на отвлечённые темы. Взяв себя в руки, Макс выпрямляется и подходит к окну, чтобы поправить отъехавшую в сторону штору. Лёгкая вуаль странно ощущается между пальцами. Макс поднимает взгляд. За окном из серых тяжёлых облаков сыплется дождливое крошево. Сыро, тоскливо и мрачно. В такую погоду хочется только лежать под одеялом в обнимку с любимым человеком, отвлекаясь на ленивые поцелуи. Но ни любимого под боком, ни тем более поцелуев у Макса сейчас в наличии нет, поэтому он только вздыхает тяжело, и скучающе прохаживается по квартире, разминаясь. Думает начать готовить что-нибудь к ужину и собирается уже пройти на кухню, когда взгляд падает на свежевыстиранную одежду, которую он обычно надевает для езды. Плотные чёрные штаны и кожаная куртка сложены аккуратно в стопку – Вася постарался, чистюля. От этой мысли становится тепло в груди, и Макс подходит ближе. Касается пальцами плотного материала, думая, как несколько часов назад его точно также касался Вася, и улыбается. Впрочем, можно и прокатиться немного, проветрить голову, езда всегда помогает ему в упорядочивании мыслей. Вернётся через полчаса и начнёт готовить что-нибудь вкусное, Вася наверняка придёт домой голодный, не евший в лаборатории своей. Макс переодевается быстро, ёжась от коснувшегося голой кожи прохладного воздуха, и с удовольствием втягивает с глубоким вдохом вкусный аромат порошка, исходящий от одежды. Хватает ключи с полки и выходит из квартиры с зацепленным на локте шлемом. На улице морось сразу же ложится на лицо липким слоем, но воздух неожиданно свежий и отрезвляющий. Макс вздыхает полной грудью, направляясь к мотоциклу, и останавливается рядом. Смотрит несколько мгновений на шлем, раздумывая, надевать ли, но потом всё же решает, что никакое желание проветрить голову свежими и сильными потоками ветра не стоит такого риска. Он надевает шлем, привычно застёгивая его под подбородком, и садится на влажное сиденье. Думает, что стоило бы его протереть, но мысль эта мимолётная. Рёв мотора, угрожающе урчащий, звучит приятно. Макс улыбается легонько, трогаясь, и медленно выезжает из переулка, опасаясь детей и прохожих, которые могут выпрыгнуть из-за каждого поворота. Но людей не встречается, ни одного, дороги тоже удивительно пустынны – Максу встречается только парочка вяло едущих куда-то машин, которые он с лёгкостью обгоняет. Дорога под колёсами влажная и блестящая, ветер заунывно воет в ушах, и Макс ускоряется, выжимая газ. Не чувствует скорости – только восторг от стремительно пролетающих на периферии зрения домов, деревьев, перекрёстков. Он не смотрит на спидометр, и так знает, что на такой скорости ещё не ездил никогда, и от этого осознания адреналин вскипает в крови, превращая её в горячую лаву. Головная боль уходит, все тяжёлые мысли остаются где-то позади. Макс пролетает один перекрёсток, второй, не замечая, как они едва-едва успевают перестроиться для него, уводя в безопасное русло, и продолжает жать на газ. Ему не страшно, ему удивительно хорошо. Откуда на дороге возникает собака, бросаясь прямиком под колёса, Макс не знает. На таких скоростях подобные мелочи замечаешь, когда уже слишком поздно. Он инстинктивно дёргается, выворачивая руль, и чувствует, как отрывается мотоцикл от земли. Мгновение в полёте – и удар чудовищной силы вышибает весь воздух из лёгких. Что-то больно хрустит в спине, в голове звенит, а на левой ноге чувствуется невероятная тяжесть. Макс хрипит, открывая глаза, и тянется непослушной, ободранной до мяса рукой к шлему, поднимает оцарапанное стекло. Через отверстие тут же попадает воздух, но дышать легче не становится, становится только больнее, и Макс с глухим отчаянием осознаёт, что умирает. Так глупо, невероятно глупо. Боль становится невыносимой, блеклая серость неба заливается в глаза, не давая ничего увидеть, и Макс коротко на выдохе стонет тихое «пап» в наивной детской надежде, что папа обязательно придёт и поможет, заставит эту ужасную боль уйти, раствориться, исчезнуть. Сознание затухает, глаза закрываются, выпуская на волю две последние слезинки своего владельца. Окровавленная рука расслабленно соскальзывает в сторону.

***

Они как раз заканчивают с оформлением, довольно завершая последние штрихи, когда в где-то в глубине лаборатории раздаётся трель телефонного звонка. Профессор чертыхается, подрывается на месте, оглядываясь по сторонам, и долго рыщет по столам, заваленным бумагами, свой телефон. Матерится тихо, копаясь в ворохе макулатуры, и Вася фыркает смешливо, наблюдая за ним. Снимает халат, вешая его на крючок в шкафу, и вздыхает тяжело. Во всём теле ощущается приятная усталость после сделанной работы. Завтрашняя презентация должна пройти идеально, а сейчас хочется только домой под тёплый бок Макса. Ну и немножко поесть. Вася оборачивается, снова смотря на Штоллена. Тот улыбается, увидев, кто ему позвонил, и говорит в трубку: – Котелок, соскучился? – Вася моментально чувствует, что что-то не так, когда вся игривость в мгновение ока слетает с лица профессора, сменяясь ужасной бледностью. Он подходит взволнованно ближе. – Ты…что? ... Нет, с-стой, будь д-дома. Мы…мы приедем с-сейчас, хор-рошо? Штоллен заикается, телефон от уха отнимает, и аппарат выскальзывает из его ладони, с грохотом падая на кафельный пол лаборатории. Никто не обращает на это внимания. Вася смотрит на профессора, чьи губы едва ли не посинели, и касается осторожно его руки. – Пап? Что случилось? – Нам надо…н-надо скорее…Костя… – С ним что-то? – Н-нет, я не… быстрее, давай, б-быстрее… Штоллен оживает, хватает Васину руку, чуть ли не бегом вылетая из лаборатории, и Вася послушно следует за ним, ощущая, как мерзко засела в груди тревога. Что могло произойти, чтобы Котёл, всегда собранный и умеющий отключать эмоции, напугал мужа одним своим голосом? Только если… Вася себя одёргивает, мотая отрицательно головой. С Максом ничего случиться не могло. Он мирно спал в их постели, забавно посапывая чуть простуженным носом, когда Вася уходил с утра. У него сегодня выходной. Он дома в безопасности, воюет сейчас, наверное, с плитой, пытаясь снова приготовить что-нибудь особенное. Вовремя появившееся такси быстро довозит их до дома. Штоллен, вцепившийся в руку Васи, не отпускает её всю дорогу. Молчит, на вопросы не отвечает. Бледный, пугающе отстранённый, совсем как во время тех своих приступов, которые со временем и терапией сошли на нет. Васе страшно снова видеть его таким. И ещё страшнее видеть такого же Котла. Когда они заходят в квартиру, Костя сидит на диване. Сжимает в руках телефон, смотрит в пустоту и заторможено переводит взгляд на приблизившегося Валю. Вася осознаёт, что произошло что-то поистине ужасное. Руки чешутся схватить телефон и позвонить Максу. Услышать родной голос с грохотом кастрюль на фоне, и успокоиться от ласкового смеха в ответ на вопрос о самочувствии и местонахождении. «Да на Луне я, Василёк, отсюда вид шикарный», любит иногда подшучивать Макс, находясь в игривом расположении духа. В горле пересыхает. Вася на деревянных ногах подходит ближе, наблюдая, как опускается на колено профессор, как берёт в свои ладони лицо мужа и спрашивает тихо: – Что, Кость? Котёл выдыхает тихо, смотрит потухшим, неживым каким-то взглядом разноцветных глаз. Руки его всё ещё судорожно сжимают телефон. – Они… мне позвонили. Сказали прийти на опознание. Чужой голос сухой, безжизненный, лишённый каких-либо интонаций. У Васи леденеют внутренности. Штоллен поглаживает чужие бледные щёки, словно надеясь прикосновениями вернуть им немного цвета. – Это может быть не он. – Звонили с его телефона. Молодой мужчина на мотоцикле с телефоном моего сына, кто это ещё может быть? – П-подожди… Нам надо… не нужно…Вася! Штоллен перехватывает рванувшего к выходу сына у самой двери. Сжимает ладонь на локте и видит, каких усилий стоит Васе не вырвать свою руку из захвата. Напряжённый весь, как струна, глаза сверкают сумасшедше, и Валентин чувствует себя единственным человеком, способным удержать хоть какое-то подобие самоконтроля. У него в зале сидит муж, разбитый телефонным звонком, а под ладонью дрожит от напряжения рука сына. Штоллен выдыхает и заставляет себя собраться. – Подожди. – Мне нужно проверить. – Вася… – Я должен идти! – Стой! Подожди, мы сейчас успокоимся и поедем туда вместе, хорошо? Это может быть какое-то недоразумение, правда ведь? Нам нужно быть вместе, Вася, нельзя разделяться. Сейчас поедем. Подожди минуту. Ты подождешь? Вася стоит несколько мгновений, до судороги сжав челюсти, и кивает коротко. В груди разверзается испепеляющий жар. Сердце отрицает, придумывает множество оправданий, гипотез, в то время, как мозг упрямо твердит, что факты налицо. Он сжимает руки в кулаки, с трудом сдерживая желание ударить что-нибудь, хотя бы стену, и молится всем богам, которых знает, чтобы это был не Макс. Только не он. У Васи так мало людей, которые ему дороги, неужели эта вселенная не может не трогать хотя бы их? В морге больницы холодно и стерильно. Пахнет хлоркой, спиртом и смертью. Полный пожилой врач проводит их к нужной каталке и смотрит выжидающе на всех троих. Рядом на металлическом столе стоит бутылёк с нашатырным спиртом. Наверное, для таких как они, только более впечатлительных. Вася едва сдерживает истерический смешок. Он не хочет смотреть на лежащее тело, не хочет, чтобы простыню поднимали, не хочет находиться здесь. Вася смотрит на ничего не выражающее бледное лицо Котла с лежащей на его плече рукой Штоллена и чувствует исходящее от них напряжение. Каждый знает, что после того, как простынь поднимется, всё станет неотвратимым. Знак подаёт Валя. Кивает коротко мужичку, и тот подходит ближе. Берётся за край белой простыни и поднимает её, открывая лицо покойника. Если бы не стоящий рядом стол, на который он опёрся руками, Вася бы рухнул на пол от подкосившихся коленей. Он слышит, как выдыхает судорожно Котёл, как ему что-то шепчет голос папы, но не может оторвать взгляда от лица. Лица Макса. Разбитая бровь, подбородок весь сплошной синяк, наверное, от удара о шлем. Жутко бледный, с посиневшими губами, виднеющимися дальше по телу синяками и ранами, лежит на железной каталке и не дышит. Вася слышит, как уходит из помещения патологоанатом, давая им время, и тянется к чужому лбу. Кожа Макса ужасно холодная. Он мёртв. Тишину комнаты разрезает тихий стон Котла, переходящий в надрывный плач. Валя прижимает его к себе, поглаживая по волосам.

***

Это место странное. Тёмное, душное, непонятное. Повсюду какие-то деревья, говорящие на другом языке, рядом летают жуткие тени, задевая щёки Макса своими полупрозрачными одеяниями. Идти тяжело – под ногами то ли речной ил, то ли вязкое болото. Обувь он давно потерял в трясине, и идёт сейчас, ощущая голыми стопами каждую веточку и камушек, пачкаясь в грязи и зелени. Макс помнит, как падал. Как было больно, страшно умирать. Наверное, это и есть чистилище? Или только дорога к нему? А, может, его сразу отправили в ад? Жалко отца, Васю, дядю Валю. Жалко даже Овсянку, который не дождётся от него новых лакомств. Макс сглупил, причинил им много боли. И правильно, да только за это его можно в ад отправить, на вечные мучения. Поток мыслей о преисподней прерывается сильной рукой, неожиданно схватившей за шиворот. Кто-то разворачивает его в обратном направлении, крепко сжимая за куртку на спине, и Макс щурится, узнавая. – Малой? А ты чё здесь? – Ой, дядь Игорь, здрасьте. Катамаранов выглядит злым. Смотрит сурово, сверкая потусторонним золотом глаз, и рычит бешено: – Здрасьте? Я тбе дам здрастье, щас плучишь у мня… – Да за что? Я же не специально… ну, умер. Игорь фырчит разъярённо, таща его обратно. Трясина противится, липнет к ногам, не отпуская, взволнованно шипят что-то деревья, тени начинают летать быстрее, но тут Катамаранов выкрикивает что-то, чего Макс разобрать не может, и жижа покорно отступает, отпуская. Всё утихомиривается, успокаивается, и Макс успевает только передвигать ногами, следуя за широким шагом Катамаранова. Тот недовольный, даже не смотрит на него. Бормочет тихо под нос: – Ишь првалился как далко, малнький дурчок… – Я не дурак… – Тихо мне тут! Голос Игоря громкий, мощный, и Макс голову опускает, послушно следуя за ним. Они идут довольно долго. Дорога обратно кажется гораздо длиннее. Ноги болят, тело устаёт, голова наливается свинцом, и Макс еле-еле идёт. Виснет почти на Катамаранове, и тот останавливается. Берёт его лицо в свои чумазые ладони и долго-долго всматривается. Цыкает недовольно: – Слшком долго был тут. Пчему не пзвал? Макс, уже едва соображающий, отвечает: – А можно было?.. – Можн. Знай это. Всгда зви меня. Игорь вздыхает и легко подхватывает уставшее тело, взваливая на плечо. Идёт быстро, стукает по спине, когда Макс почти засыпает, и через какое-то время останавливается, ставя на ноги. Похлопывает по щекам, обращая на себя внимание. – Вернёшьс обртно, но всё залчить я не смогу, тольк опсное. – Спасибо, дядь Игорь. Катамаранов хлопает его легонько по затылку, пальцем напоследок грозит и толкает в грудь, опрокидывая на спину. Макс открывает глаза, судорожно вздыхая, на жёсткой и холодной каталке морга. Хрипит болезненно, морщится от бьющего в лицо яркого света, и закрывает глаза рукой. Пытается повернуться на бок, не осознавая, что лежит на чём-то слишком узком для подобных манёвров, и едва не сваливается на пол. Чьи-то ладони подхватывают, не дают упасть, касаются рук, спины, всё ещё болящего затылка. Сверху слышится знакомый голос, прорывающийся сквозь туман в голове, и Макс цепляется слабыми пальцами за тёплые удерживающие ладони. Всхлипывает тихо от пережитого страха, чувствует, как больно дышать и шевелиться, но всё равно пытается прижаться ближе. Шепчет тихим срывающимся голосом: – Пап…пап, мне больно, пап, прости, я не хотел…. – Тише. Всё хорошо, ты… не шевелись только, лежи. Голос отца сдавленный, дрожащий, не похожий на свой обычный ровный тон, и Макс через силу открывает глаза. Смотрит на склонившегося над ним Котла с глазами покрасневшими, дорожками не высохших ещё слёз, и начинает чувствовать себя паршивее, чем до этого. Он заставил своего папу пройти через это. Возвращающееся к жизни тело бьёт в ознобе, становится невыносимо холодно, и Макс пытается сжаться, чтобы стало немного теплее. Через мгновение сверху на простыню ложится знакомое пальто. Кто-то, стоящий по другую сторону от каталки, аккуратно укутывает его в нагретую чужим телом ткань, и Макс судорожно вздыхает. Вася здесь. Значит, и профессор тоже. И они все видели его… мёртвым. От ужаса живот скручивает уколом боли, и Макс болезненно стонет. Всё тело болит. Спина отвечает вспышками боли на каждое движение, голова как в тумане, а руки словно горят в огне. Ему давно не было так плохо. Макс слышит отдалённо какие-то голоса, звук шагов, чувствует прикосновения и вздрагивает, когда и тёплое пальто, и простыня исчезают. Кто осматривает его, трогает, сжимает болезненные места, и Макс пытается уклониться от прикосновений. Ощущает тут же, как успокаивающе касается чья-то тёплая ладонь холодного лба. Он чувствует, что его куда-то несут, одевают, укрывают одеялом под непрекращающийся поток удивлённой речи, и проваливается в сон, касаясь перебинтованными руками широкой папиной ладони.

***

– Как это возможно? Тихий голос Васи разрывает тишину палаты, и Валя переводит на него взгляд. Худой и бледный, тот, не отрываясь, смотрит на лежащего в постели Макса. Всё тот же синяк на подбородке, от которого Волкову будет больно есть и говорить в ближайшие несколько дней, разбитая бровь, перебинтованные стёртые об асфальт руки. Врач сказал, что исчезла огромная гематома на затылке и неизвестно как срослись поврежденные позвонки в спине. Однако сломанная нога и два ребра остались, как и лёгкое сотрясение. Очень странно. Игорь, наверное, едва успел. От этой мысли по позвоночнику прокатывается волна ужаса. Валя переводит взгляд на Костю. Муж заснул в неудобной позе у кровати сына. Сгорбился, голову положил на край постели, во сне продолжает сжимать чужое худое запястье. Валя вспоминает, какое у Кости было лицо, как он дрожал у него в руках, отвернувшись, не в силах смотреть на мёртвое тело собственного ребёнка, и вздрагивает. Его любимый человек на несколько коротких мгновений испытал то, что Валя притупляет в себе годами. Штоллен благодарен вселенной за то, что она уберегла Костю от участи носить в себе эту боль десятилетиями. Валя улыбается слабо и отвечает: – В этом городе возможно всё. Вася вздыхает. Сидит напряжённый весь, с прямой спиной и невыразительным выражением лица. Штоллен поднимается с своего стула и подходит к нему. Голову к груди своей прижимает, поглаживая по волосам, и чувствует, как крепко его обхватывают, обнимая в ответ. Вася вздыхает и говорит тихо: – Я не должен, но я так злюсь. Знаю, что он не виноват, не специально, но злость не уходит. – Это нормально. Ты просто испугался. – Я не… Вася замолкает, утыкается лицом в халат, который Штоллен до сих пор не снял, и просто дышит. Они оба прекрасно знают, что каждый из них сегодня испытал, и врать нет смысла. Так неожиданно, так глупо всё могло закончиться. – Я хочу растворить этот сраный мотоцикл в кислоте. Штоллен устало вздыхает и улыбается. – Это можно устроить. Вася мычит что-то заинтересованно в ответ, и профессор поглаживает его по волосам. В палате тихо и сонно, вечер плавно опускается на город.