St. Mary's Hospital

      Проснувшись уже порядка получаса назад, Сокджин всё никак не может оторвать от подушки голову. Ужасная усталость сковывает тело, будто он вовсе и не проспал всю ночь, уснув накануне очень рано. Ощущения такие, словно он двое суток работал без передышки. Это уже третье или даже четвёртое утро подряд, начинающееся со слабости и тошноты. Он сам запутался в днях. Несмотря на то, что проспал больше девяти часов подряд, он чувствует себя так, будто едва ли урвал пару часов сна. Ему ещё никогда так сильно не хотелось снова укрыться одеялом, отвернуться к окну, за которым серое небо грозилось пролить на город дождь, и уснуть, слушая мерный шум ливня, который вот-вот начнётся.       Но Джину нужно на работу, именно поэтому он с трудом отделяет своё тело от нагретой постели и принимает вертикальное положение. Прохладный пол холодит ступни, но это даже приятно. Ещё бы не подкатывала тошнота к горлу, он чувствовал бы себя куда бодрее.       Прежде чем отправиться в душ, он заряжает кофемашину в надежде, что хоть кофе его приведёт в чувства. Правда, вместо бодрящего американо он со вздохом выбирает на панели с кнопками куда более мягкий латте.       Стоя под тёплыми струями воды, он размышляет, есть ли в аптечке тест на беременность. Кажется, у него был один, который так и не был использован в январе, но он неуверен. Ещё пару дней назад он не воспринимал эту мысль серьезно или, скорее, отгонял её от себя, не желая обжечься, как в прошлый раз, но к сегодняшнему дню мысль эта стала почти навязчивой, а состояние было очень странным. Раньше он никогда не просыпался с чувством, будто не спал вовсе или словно по нему за ночь проехался асфальтоукладчик. Его счастье, что на этой неделе у него нет ночных дежурств, и по окончании рабочего дня он сможет отправиться с чистой совестью домой, чтобы снова пораньше лечь спать.       Противно урчит живот, и он понимает, что последний раз ел вчера за обедом. Вечером он лёг спать, как только вернулся с работы, и ужинать не стал. Теперь же организм требует еды, а Джин пытается сообразить, чего бы съесть такого, чтобы не тошнило.       Решив, что прекрасно подойдёт тост с арахисовой пастой, он, натянув трусы и прошлёпав босиком на кухню, лезет в холодильник. Собрав себе пару тостов и взяв из-под кофемашины кружку с ароматным латте, он усаживается за стол и подносит к губам хлеб с щедро намазанной пастой. Подносит и принюхивается. Немного морщится. Запах слишком насыщенный и не то чтобы приятный. Скорее отталкивающий. Но кушать хочется сильнее, поэтому понюхав тост ещё раз и подумав, что паста не могла испортиться в холодильнике, он на пробу кусает. Когда кусочек оказывается во рту, он делает усилие, чтобы не выплюнуть. Взяв волю в кулак, он прожевывает его и проглатывает, запив двумя глотками кофе. Как только тост оказывается в желудке, он замирает и сосредотачивается на своих ощущениях. Проходит не больше минуты, и Джин понимает, что еда сегодня для него явно лишняя. Подскочив со стула, он торопится в ванную, где опускается перед унитазом на колени и шумно переводит дыхание. Он прислушивается к себе и пытается понять, стошнит его или нет, и всё-таки склоняется к первому. Ещё раз выдохнув и прикрыв глаза он ощущает, как сокращается диафрагма, а тошнота подступает к горлу, и в конце концов его желудок избавляется от скромного содержимого. На лбу выступает испарина.       — Чудесно, — сам себе бормочет омега. — А есть мне как?       Он сидит на полу рядом с унитазом ещё какое-то время, пока не чувствует, как тошнота отступает. Как только становится полегче, он поднимается на ноги и идёт к раковине, чтобы плеснуть себе на лицо холодной водой и ещё раз почистить зубы.       Стоя с зубной щёткой во рту, Сокджин открывает шкафчик и роется в своей аптечке. Найдя нужную коробочку — тест на определение беременности — он вертит её в руках, проверяя на всякий случай срок годности, а заодно и вспоминая, сколько точно прошло времени от его последней течки.       Сосчитав, что прошло уже около пяти недель, он немного подрагивающими пальцами вскрывает коробку и вытряхивает себе в руку тест. Ему, вообще-то, уже пора поторопиться, чтобы не опоздать на работу, но теперь он точно знает, что не сможет ни о чём другом думать, если не узнает прямо здесь и сейчас — да или нет.       Проделав все необходимые манипуляции со стрип-тестом и оставив его лежать на краю раковины, Сокджин возвращается в спальню, чтобы несколько минут ожидания чем-нибудь занять. Пока его тест «дозревает», он успевает одеться и привести в порядок волосы. Возвращаться в ванную страшно. Джин знает, что расстроится, если увидит одну полоску, если это его дурацкое состояние обусловлено усталостью, пищевым отправлением или чем-нибудь ещё, но не беременностью. Однако тест он уже сделал, и всё, что от него сейчас требуется — зайти в ванную и посмотреть результат. Пять минут, указанные в инструкции, как раз прошли.       Он заходит в уборную на ватных ногах и с колотящимся от волнения сердцем в груди. Тест одиноко лежит на краю белоснежной раковины, и одну яркую полоску на нём он видит сразу, ещё в дверях. Нервно проведя по сухим губам языком, он делает несколько шагов вперёд и берёт тест кончиками пальцев, всматриваясь. Рядом с ярко-малиновой полоской индикатора виднеется ещё одна, такая же, но куда бледнее, еле-еле заметная.       Внутри Сокджина на секунду всё замирает, после чего сердце словно падает в желудок, который и без того шалит. Руки начинают дрожать. Первая мысль — не может этого быть. Невозможно поверить. Все мысли в голове спутываются в клубок из этого неверия, смятения и рвущейся из груди радости.       Так, ещё раз. Ему нужно точно понять, что это не обман зрения, не иллюзия, не игры его воображения. Джин зажмуривает глаза. Выжидает несколько коротких секунд и распахивает их, смотря прямо на тест в своей руке. Одна полоска, вторая. Бледная, нечёткая, но есть. Сокджин закрывает лицо ладонями и радостно пищит, не в силах справиться с накатившими эмоциями. Его волной смывает от этой внезапной радости, и он улыбается, как ошалелый. Уже и выходить из дома пора, время поджимает, а у него в голове только малыш.       Его малыш!       Он накрывает тёплой ладонью живот — плоский, совсем обычный, но чувствует столько любви и счастья, что мог бы осветить всю улицу, если бы умел радость перерабатывать в электрическую энергию. Простояв так ещё немного, в одной руке держа положительный тест, а второй согревая низ живота, Джин, наконец, берёт себя в руки — нужно спешить на работу. Понимая, что автомобиль вести в таком перевозбуждённом состоянии не сможет, он вызывает такси, попутно натягивая на себя обувь и верхнюю одежду.       Он ощущает лёгкое чувство дежавю. Он снова едет в госпиталь, но все его мысли совсем не о работе. Разница лишь в том, что в прошлый раз его разрывало от любопытства, волнения и томительного предвкушения, а сейчас всё будто бы уже свершилось. Он допускает, что тест мог оказаться ложным, но это маловероятно. У него же кроме теста все признаки налицо. Несмотря на это, он всё же просит таксиста остановить у аптеки и покупает ещё один тест, на всякий случай, чтобы сделать его перед тем, как идти к Юнги.       В госпитале обычная суета, ежедневная рутина, которая поглощает его сразу, как только он оказывается в родном отделении. Утренняя пятиминутка с докторами, сотня звонков от начальства, обход собственных больных и помощь Чонгуку с его пациентом. Немного выдохнуть и остаться наедине с собой он смог лишь после обеда. Его всё ещё немного подташнивает, и он боится есть, опасаясь, что может опять появиться рвота, а он ведь на работе. Поэтому вместо положенного обеда он отправляется в уборные для персонала, чтобы проверить ещё один тест. И он тоже оказывается положительным. С точно такой же бледно-розовой полосочкой, дублирующей другую, яркую и чёткую.       Позвонив Юнги и поинтересовавшись, найдётся ли у него немного времени, Сокджин поднимается в гинекологию. Едва выйдя из лифта на нужном этаже, он сталкивается с беременным омегой-пациентом, придерживающим свой живот ладонью. Сокджин смущённо извиняется, что едва его не задел, и с глупой улыбкой идёт по длинному коридору прямо к кабинету друга. Сердце снова начинает выпрыгивать из груди, отбивая только ему понятный ритм, и ладони потеют, когда подрагивающая рука тянется к ручке и толкает дверь.       — Не сильно тебя отвлеку? — интересуется он у Юнги, заставая того перебирающим какие-то документы за рабочим столом.       — Нет, всё нормально. Большую часть дел уже закончил, осталась различная текучка, ничего срочного. Что ты хотел?       Джин усаживается в кресло на ножках и взволнованно сцепляет в замок руки. Опять он в этом кабинете в качестве пациента, о чём Юнги ещё не знает, и снова его потряхивает от дичайшего мандража. Он тупит взгляд, вглядываясь в узор напольного покрытия, и подбирает нужные слова. Казалось бы, чего сложного — сказать другу такой привычный в его работе факт, но как же сильно трепещет у Сокджина внутри от одной только мысли, что как только он озвучит это, всё станет слишком реальным.       — У меня тест положительный, — произносит, наконец, он. Тихо, едва не проглотив последнее слово.       Юнги сначала на секунду сводит брови к переносице, словно плохо расслышал — скорее всего, так и есть — а потом приподнимает их, глядя прямо на смущённого Джина. Он чувствует, как заалели под этим взглядом его щёки. Ещё бы, он впервые в жизни говорит это вслух.       — Так, — слегка протянув гласную, медленно кивает альфа, не отводя от него глаз.       — Я, кажется, беременный, — зачем-то объясняет Джин, чувствуя себя по-дурацки и нелепо под взглядом Юнги, глаза которого лукаво прищуриваются.       — Зря времени, значит, не терял, — издаёт альфа смешок. — Сегодня делал тест?       — Да. Два разных. С перерывом. Один утром, второй в обед.       — Оба положительные?       Сокджин кивает.       — Узи сначала сделаем, или пойдёшь сдашь анализы?       — Узи, — не думая отвечает Джин. Пусть лучше сначала Юнги ему скажет, прежде чем он опять пойдёт в лабораторию, где будет ловить любопытные взгляды лаборантов.       Они вдвоём идут в кабинет ультразвуковой диагностики, где происходит всё то же самое, что и в прошлый раз. Снова этот прохладный гель, который Юнги размазывает по низу живота, его сосредоточенное лицо, внимательный взгляд, изучающий монитор.       А потом его губы трогает улыбка. Тёплая, совсем мягкая. Сокджин знает это выражение лица — Юнги всегда так смотрит на малышей. Он следит за ним, изучает его мимику, иногда переводя внимание на пальцы альфы, которые периодически порхают над клавиатурой узи-аппарата. Смотрит и не знает как дышать — настолько он взволнован.       Юнги же поворачивает к нему экран. На чёрном-белом изображении, прямо посредине, чёрная клякса, напоминающая фасолину. Сокджин совсем забывает делать вдохи. Он немигающим взглядом смотрит в экран и чувствует, как начинает щипать нос от накатывающих слёз.       — Ну, вот и твоя кроха, — ещё шире улыбается Юнги.       — Фасолинка, — выдыхает омега и шмыгает носом.       Контролировать слёзы не получается совсем: они начинают течь по лицу, застилая ему глаза, он только и успевает всхлипывать. Он пытается их вытереть салфеткой, протянутой ему Юнги, чтобы смотреть в экран, видеть своего малыша, но дурацкие слёзы всё продолжают наворачиваться. Его топит счастьем.       Юнги тем временем печатает для него снимок и торжественно вручает ему в руки — самая первая фотография малыша. Что может быть трогательнее? Сокджина, глядя на неё, накрывает ещё больше.       — Пойдём, поболтаем, — улыбается альфа и помогает ему вытереть гель с живота, пока Джин разглядывает глянцевую карточку.       Он немного успокаивается, когда они снова оказываются в кабинете. Юнги наливает ему воды, и он с удовольствием осушает стакан, окончательно приводя себя в порядок.       — Как себя чувствуешь? — Юнги усаживается в своё кресло и придвигается ближе к столу, сложив на него руки.       — Нормально, вроде. Расчувствовался просто.       — А вообще?       — Вообще… — задумывается Джин. — Вообще постоянная усталость, хочется спать и невозможно подняться по утрам. И рвота.       — Добро пожаловать в беременный мир, — усмехается альфа, широко разводя руки.       — Я уже успел прочувствовать, спасибо!       — То ли ещё будет. Так что береги теперь себя. Никаких ночных дежурств, переработок и переживаний.       — Придётся рабочий график переделывать всему отделению, — задумчиво хмурится Сокджин. — Как бы так раскидать смены, чтобы вопросов ни у кого не возникло. У меня, конечно, немного ночных дежурств, но всё же.       — Какие могут быть вопросы? Ты ждёшь ребёнка, тебе запрещены ночные. В идеале вообще больше не брать себе больных и не проводить операции. Занимайся своей волокитой заведующего, сидя кабинете и работая на пятидневке. А там и декрет не за горами.       — Да, но я не хочу, чтобы весь госпиталь об этом знал. Все и так потом узнают, конечно, но пусть это произойдёт позже. Ладно, что-нибудь придумаю с графиком.       — Кстати, самый главный вопрос — кто счастливый отец? Когда свадьба? Кого поздравлять? — Юнги, словно любопытный ребёнок, упирается подбородком в кулаки и с озорством в глазах ждёт ответа.       — Никого, — жмёт плечами Джин.       — Что значит «никого»? Ты решил практиковать непорочное зачатие? Так я в такое не верю, можешь даже не рассказывать.       — «Никого» — значит, что я не хочу, чтобы отец знал о ребёнке, и собираюсь растить малыша без него.       Юнги в ответ смотрит озадаченно.       — Я думал, ты в отношениях, — хмурит он лоб. — Или как минимум у тебя постоянный партнёр. Я ведь правильно понял, ты планировал этого ребёнка? Это ведь не залёт.       — Планировал, — соглашается Джин. — Планировал изначально, что рожу его для себя и буду воспитывать самостоятельно. У меня всё для этого есть. Мой сын не будет ни в чём нуждаться.       — Ни в чём, кроме отца-альфы, — подмечает Юнги.       — У него будет дедушка-альфа и дядя-альфа.       — Но это не отец.       — Юнги, — предостерегающе прерывает его омега. — Давай без нотаций.       — Слушай, я в любом случае поддержу тебя, и ты всегда можешь на меня рассчитывать, но подумай хорошенько. Ты же знаешь, насколько для ребёнка важна полная семья. Посмотри на Минки — Чимин ему всё даёт, но он тянется к альфам. Ему не хватает отца. Не обрекай на то же самое своего ребёнка. Можно, конечно, жить и без отца, и многие так живут, но если у тебя есть возможность дать малышу обоих родителей, почему этого не сделать?       — С чего ты вообще взял, что его отец захотел бы принимать в воспитании участие, если бы узнал о нём?       — Я не утверждаю, я просто прошу тебя подумать и принять взвешенное решение. Может быть, рассказать отцу о ребёнке будет прекрасной идеей.       — Я не хочу, Юнги, я уже всё решил. Давай больше не возвращаться к этой теме, — просит Сокджин и косится на часы. — Мне пора в отделение.       Он поднимается с кресла и идёт к выходу, бережно держа в ладони снимок узи.       — Подойди ко мне в ближайшие дни, тебе нужно будет сдать анализы, — просит Юнги, окликая его, когда омега стоит уже в дверях. — И, Джин, я счастлив за тебя. Очень.       — Спасибо, — кивает он в ответ и дарит короткую улыбку.       Хоть Юнги слегка и опустил его с небес на землю, в родимую хирургию он всё равно залетает словно на крыльях, позабыв об утреннем недомогании и наставлениях друга. Где-то здесь должен быть Чимин, у которого сегодня первая смена на основном рабочем месте, не считая тех дней, что он провёл в акушерстве у Юнги после выписки на лёгкий труд. Не найдя Чимина взглядом, Сокджин скидывает ему в мессенджер фотографию узи и идёт в кабинет.       Старшему медбрату потребовалось несколько минут, чтобы прочесть сообщение, добежать до кабинета заведующего и ворваться в него с ошалелым взглядом:       — Ты! — указывает он на него пальцем, захлопнув позади себя дверь.       — Я, — смеётся Джин.       — Как?! Когда?!       — Сегодня утром узнал, — он продолжает смеяться, оказываясь в крепких объятиях.       — С ума сойти! Боже, Джин, я так рад за тебя! — Чимин перехватывает ладонями его лицо и сжимает щёки, из-за чего Джин смешно выглядит. — А отец? Намджун, да?       Сокджин кивает, всё ещё оставаясь в захвате лучшего друга.       — Скажешь ему?       Джин качает головой отрицательно, и Чимин вмиг мрачнеет:       — Так и не передумал?       — Нет, и давай больше это не обсуждать. Мне только что Юнги промыл мозги по этому поводу. Но я ему, конечно, не сказал, что это именно Намджун. И ты не говори никому. Намджуну эта информация ни к чему.       — Ладно, — вздыхает он обречённо и улыбается, но уже чуть грустнее. — Я всё равно рад. С ума сойти, Джин, ты станешь папой!       Чимин снова стискивает его в объятьях. У Джина опять глаза на мокром месте, и он позволяет себе дать волю эмоциям и всхлипывает. Он вдруг чувствует такое облегчение и внутреннее умиротворение, что ему становится, наконец-то, хорошо. Теперь он сосредоточится только на себе и на крохе, которого носит. Внутри всё теплеет от этой мысли, но слёзы продолжают бежать по лицу. Ладно, этим слезам можно. Они же от счастья. Чимин, кажется, тоже немножко расчувствовался, слушая его всхлипы.       Прерывает их открывшаяся в кабинет дверь, и на пороге возникает Намджун. Он сразу устремляет свой взгляд на заведующего. Чимин выпускает Сокджина из объятий, и он, глядя на альфу, спешит вытереть слёзы, а потом обхватывает себя руками, словно неосознанно готовясь защищаться.       — Вас требуют в семьсот шестой, доктор Ким, — чеканит Намджун стальным тоном.       Джин видит, как сжимается его челюсть, когда он скользит взглядом по его заплаканному лицу. Прошла пара недель после их последнего разговора, закончившегося хлопком двери, и все эти дни они друг друга успешно игнорировали. Сокджин не знает, что он чувствует при всей этой ситуации, но видит, как злится на него альфа, перешедший вдруг на формальное "Вы", которое не использовал никогда раньше по отношению к нему.       Сокджин убеждён, что для всех так будет лучше. Намджун может беситься и психовать, но потом он сам ему спасибо скажет, когда встретит кого-то, кто ему подходит. И это будет не Сокджин. Поэтому он лишь сухо ему кивает и отворачивается. Намджун покидает кабинет, больше ничего не сказав.       — Кажется, я много всего пропустил, — хмыкает Чимин.

***

      Чонгук не знает, что с ним происходит. Почему вдруг его жизнь перевернулась с ног на голову, принеся множество незнакомых доселе чувств, разрушающих его изнутри. Пропало желание что-либо делать, к чему-то стремиться. Даже ординатура в одном из лучших госпиталей города больше не кажется сбывшейся мечтой, а жизнь и вовсе выглядит блеклой и однообразной. Он сам себя не узнаёт.       Чонгуку пусто. Он не чувствует ни радости от того, что у него что-то получается, ни гордости от редкой, но очень ценной похвалы Сокджина. Даже его уютный уголок — комната в съёмной квартире — больше не приносит ему прежнего умиротворения. Он словно потерял интерес к жизни. Всё серое.       Каждый день происходит одно и то же: он просыпается на рассвете, ёжась от прохлады и кутаясь в толстовку, бредёт до душа, после сидит на высоком стуле в их маленькой кухне, заливая в себя горячий кофе и не ощущая его крепости, а потом трясётся в вагоне метро, который везёт его в госпиталь. А в нём тоже всё как в дне сурка: Сокджин, дотошно выполняющий роль наставника, пациенты, изучающие его недоверчивым взглядом… и Тэмин, неизменно держащий Тэхёна за ладонь всякий раз, когда они оказываются вместе.       Он не сразу понял, что это убивающее его изнутри чувство называется очень просто и знакомо всем на свете.       Ревность.       Он ревнует.       Возможно, он и дальше бы наивно и по-детски полагал, что просто не может привыкнуть к тому, что у его самого близкого человека есть кто-то особенный. Полагал бы, если однажды не застал Тэхёна и Тэмина целующимися в пустой раздевалке. Он тогда оттуда как ошпаренный вылетел, и вряд ли они его заметили, но увиденное успело оставить впечатление. Конечно, он знал, что они помирились после того неприятного разговора в гостиной, который слышал Чонгук. Тэхён вскользь упоминал, что они поговорили. Наверное, Чонгук даже почувствовал облегчение, ведь он ни в коем случае не хотел бы стать причиной чьего-то разрыва. Не хотел бы навредить. Но он точно не желал видеть, как кто-то чужой обнимает Тэхёна за шею и целует его губы с таким упоением, что он успел поймать взглядом тот момент, когда их языки сплетаются. Это не предназначалось для его глаз. В итоге вот уже две недели ему из раза в раз снится, как Тэхён целует его, не Тэмина. Как прижимает тесно к себе, держа за тонкую талию, забираясь пальцами под домашнюю толстовку. Ту самую, в которой он лёг спать.       Он думает о нём постоянно. О нём, о себе. Размышляет, что будет дальше. Что, если Тэхён на Тэмине в итоге женится? Они станут семьёй. Семьёй, в которой Чонгуку нет места, потому что Чонгук никто. Они не братья, не друзья. Они… Чонгук сам не понимает, кем они друг другу приходятся, но знает, что у него кроме Тэхёна никого нет. Совсем.       Что же делать, если он ему станет не нужен?       Чонгук откладывает в сторону карандаш, которым в учебной тетради чертил какие-то фигуры вместо того, чтобы сделать заметки о поступившем сегодня больном. Он думал, что весь день проведёт под боком у Сокджина, как и всегда, но у наставника с самого утра вагон каких-то дел и ему совсем не до ординатора: с утра он пропадал в гинекологическом отделении, потом что-то долго обсуждал в своём кабинете со старшим медбратом, а после обеда к нему и вовсе заявился папа, господин Ким. Поэтому Чонгук большую часть дня был предоставлен сам себе. Утром он сходил с Мингю на обход, лишь бы чем-то себя занять, потом напросился помогать в перевязочной, ну, а ближе к вечеру засел в ординаторской, чтобы там скоротать время до окончания рабочего дня. Мингю и Югём сегодня решили остаться на ночь в госпитале, так как их наставники дежурят. Чонгуку же велено идти домой — он уже дежурил позавчера.       Только делать дома ему нечего. Там лишь четыре стены и бесконечная вереница дурацких мыслей и терзаний. Но и здесь не лучше, особенно когда тишину ординаторской нарушают вошедшие Тэхён и Тэмин. Тэхён придерживает для омеги дверь, пропуская его внутрь кабинета. При виде Чонгука улыбка с лица Тэмина стирается, превращаясь в привычную сдержанность. Тэхён же тушуется. Кажется, он тоже не ожидал его здесь увидеть в то время, когда уже пора собираться домой.       Наверное, вселенная над Чонгуком сжалилась, позволяя избежать лицезрение этой парочки: следом за ними в ординаторскую заглядывает один из медбратьев дежурной смены и находит его взглядом.       — Там в приёмном покое какой-то мужчина спрашивает тебя.       — Меня? — сдвигает он к переносице брови.       Медбрат кивает.       Чонгук, смяв свой исписанный листок и отправив его в урну под столом, встаёт и спешит выйти из ординаторской. Тэхён, кажется, собирался что-то сказать, но он слишком быстро покинул кабинет, оставляя их с Тэмином вдвоём.       Пока лифт спускается на цокольный этаж, туда, где в одно крыло уходит приёмный покой, а в другое — кафетерий, Чонгук размышляет, кто бы мог его искать. Он совершенно точно никого не ждёт. Ему и некого.       Сюрприз оказывается абсолютно неприятным. Чонгук застывает среди большого просторного вестибюля недалеко от револьверных дверей и видит, что рядом со входом в приёмный покой стоит его папа, сложив на груди худые руки, и поглядывает на часы.       Он замечает его сам, и у Чонгука не остаётся путей к отступлению. Теперь встреча совершенно неизбежна. Папа направляется прямо к нему, ни на секунду не отрывая от сына своего пронзительного взгляда.       — Я уже двадцать минут тут околачиваюсь, — цедит он, подойдя вплотную и нависнув над ним коршуном. Удивительно, как несколько сантиметров роста могут сыграть на восприятии. — Ты что, сменил номер телефона?       — Нет, — едва шевеля губами отвечает Чонгук. — Забыл утром телефон в раздевалке. Зачем ты пришёл?       Чонгук невольно разглядывает родителя: тусклые волосы и потухший взгляд, кожа, отдающая серым, и сходящая гематома на подбородке. Одежда, надетая явно не первый день, и потрёпанное пальто, накинутое сверху на плечи. На пуговицы не застёгнуто — просто не сходится из-за круглого живота. Чонгук знает, что это. Так же, как знает, почему его склеры желтушные. Возможно, Чонгук плохой человек. Но он не хочет ничего с этим делать.       Сухие потрескавшиеся губы изгибаются совсем недоброжелательно, а Чонгук думает в этот момент: чем он провинился? Своим рождением? Но ведь если бы его спросили, он совершенно точно не захотел бы рождаться. Ему незачем.       — Сына увидеть пришёл, — язвительно произносит он. — Нельзя?       — Я работаю. Ты не можешь заявляться и требовать, чтобы меня позвали.       — Дай мне денег, и я уйду, — просто отвечает папа.       Чонгук поджимает губы, сдерживая злость. Конечно. Деньги. Всегда деньги.       — У меня нет.       — Кому ты лжёшь? — он презрительно оглядывает сына с ног до головы, и совершенно ясно, что он видит: идеально выглаженный хирургический костюм и белоснежный халат, прекрасно выкрашенные волосы, на несколько оттенков светлее его натурального тона, и хорошие часы на запястье — подарок. Он не похож на человека, испытывающего острую нужду в деньгах.       — Если бы и были, тебе бы не дал.       — Жалеешь денег для того, кто тебя носил девять месяцев? Кто рожал в муках, воспитывал тебя и не спал ночами?       — Жалею денег для того, кто оставлял мне вот эти шрамы, — Чонгук указывает на свою щеку. — И для того, кто уже сам себя почти загнал в могилу, но всё равно не останавливается.       — Ты заслужил! — голос его похож больше на шипение, и ему знаком этот тон с детства. Чонгука начинает потряхивать от накатывающих воспоминаний. Он словно опять ребёнок, и ему очень сильно не повезло попасть под горячую руку. — Я пытался воспитать из тебя что-то нормальное, а ты вырос потаскухой! Надо было больше тебя бить, чтобы рта своего не смел на родителя открыть!       Чонгук, ощущая, как его колотит изнутри и как начинают слезиться глаза, открывает рот, чтобы выплеснуть яда в ответ, чтобы хоть как-то защититься, но осекается, встречаясь взглядом с Хичолем, идущим от лифтов к выходу. Господин Ким, задержав взгляд на нём на несколько коротких секунд, оглядывает его папу и только потом скрывается за широкими вращающимися дверьми.       Хочется провалиться под землю от стыда и обиды, сжимающих всю его грудную клетку. Ему снова так сильно хочется ударить папу — замахнуться со всей дури и выместить всё, что он не может уложить в слова. Он мечтал об этом каждый день, будучи подростком, прекрасно осознавая, насколько он меньше и слабее. Наверное, папа убил бы его, подними он на него руку. И вот сейчас, когда Чонгук взрослый и почти не уступает родителю в размерах, он понимает, что просто не сможет. Как бы он ни мечтал в порыве злости сделать это, на самом деле он хочет лишь, чтобы этот человек исчез и больше не трогал его. Никогда. Он сыт по горло.       — Пошёл вон, — дрожащим голосом произносит Чонгук. — Убирайся и больше не смей приходить ко мне. Забудь вообще, что у тебя когда-либо был ребёнок! Ты для этого ребёнка не сделал ничего! Всё, что должен был дать мне ты, мне дал совершенно чужой человек, который не обязан был этого делать! И если ты думаешь, что я посмею попросить у него хоть вону, то ты сильно заблуждаешься!       — Что, интересно, он тебе дал? — разгневанная усмешка искривляет его губы. — Затащил пятнадцатилетнего тебя в постель? Это он тебе дал!       — Замолчи! Он никогда и пальцем меня не тронул! В отличие от твоих пьяных друзей, которых ты таскал в нашу квартиру!       Чонгук не хотел устраивать сцен, не хотел, чтобы их кто-нибудь видел, чтобы слышали всё это. И если бы не появившийся Сокджин, уходящий с работы следом за Хичолем, он не знает, куда его ещё занесло бы.       — Чонгук? Всё в порядке?       Он оборачивается и понимает, что толком не видит Джина из-за застилавших глаза слёз. Наспех вытерев их ладонями, он неуверенно кивает.       — Мне попросить, чтобы этого человека проводили?       — Мы ещё не договорили, — вклинивается папа Чонгука.       — Я думаю, вам лучше уйти, — Сокджин кивает охране, стоящей у выхода, и кладёт ладонь на плечо ординатора.       Чонгук мысленно просит папу не устраивать больше спектакль и молча уйти в сопровождении охраны, но тот бросает напоследок что-то ещё о том, что они поговорят в следующий раз. Он пропускает это мимо ушей, слыша лишь колотящееся в груди сердце.       — Отвезти тебя домой? Чонгук? Папа на машине, мы можем тебя подбросить.       Он отрицательно качает головой. Ему так стыдно, что он вряд ли сможет посмотреть папе Тэхёна в глаза. Тот и так считает, что он им неровня. Кажется, испортить свою репутацию в его глазах ещё больше уже просто невозможно.       — Не нужно, я попозже пойду домой. Спасибо, что предложил.       — Тогда иди умойся и выпей воды.       Чонгук соглашается и понуро возвращается в отделение. Домой теперь что-то совсем не хочется. Только бы не оставаться наедине с собой и собственными мыслями. Он просто не выдержит, если начнёт копаться и жалеть себя. А себя жаль. Очень.