St. Mary's Hospital

      В попытках скрыться от собственных гнетущих мыслей Чонгук откладывает уход домой ещё дальше. Он знает, что не сможет держать себя в руках, когда останется в одиночестве, просто не выдержит носить в себе столько боли и горечи. Он слоняется по отделению, надеясь, что где-нибудь сможет пригодиться, кому-нибудь помочь, только бы задержаться здесь подольше. Во второй половине дня в хирургии сегодня непривычное затишье, которому Чонгук оказался вовсе не рад, но всё резко меняется, когда на посту раздаётся звонок из приёмного отделения, сообщающий, что скорая везёт к ним пострадавших в дтп. Чонгук встрепенулся, поддаваясь общей суете, но Тэхён, пробегающий к лифтам, успел тронуть его за плечо и напомнить, что он должен быть уже дома:       — Времени видел сколько? — он пальцем стучит по циферблату своих наручных часов.       — Видел, — Чонгук идёт за ним следом, в лифт. — Я могу остаться.       — Зачем тебе тут оставаться? Поезжай домой, отдохни, — альфа приваливается к гладкой прохладной стене и нажимает на кнопку первого этажа.       — Я не хочу.       — У тебя всё в порядке? Кто тебя искал?       — Папа. Всё нормально, — Чонгук отмахивается. Нет настроения даже жаловаться.       — Что ему нужно на этот раз? — раздраженно изгибает губы Тэхён. — Хочешь, я с ним поговорю?       — Не нужно. Я разберусь.       Тэхён бросает на него недоверчивый взгляд. Знает, что ни с чем Чонгук не разберётся. Когда дело касается папы, он превращается в того самого никому не нужного ребёнка, потерянного и измученного.        Лифт выпускает их на первом этаже, и они вместе спешат в крыло приёмного покоя. Из машин скорой помощи уже выгружают каталки с пострадавшими, завозя их через широкие автоматические двери в госпиталь. Тэхён и ещё несколько докторов принимаются сортировать больных по тяжести состояния и характеру повреждений. Чонгук делает ещё несколько попыток вклиниться в рабочий процесс, когда тяжёлых больных начинают перевозить из приёмного покоя в операционные и реанимацию, но Тэхён говорит, что врачей достаточно, они справляются и помощь Чонгука не нужна.       Он понуро плетётся обратно в хирургию по «чёрной» лестнице, понимая, что пора уходить домой. Одно только радует — выйдя из госпиталя, он сможет впервые за день покурить. Последнее время он делает это всё чаще, будто сигареты могут помочь ему отвлечься. На деле же как раз наоборот: выкуривая сигарету, он погружается в свои размышления, а они у него сейчас совсем не радостные.       — Чего ты всё слоняешься? Рабочий день давно уже закончился. Сокджин вон дома давным-давно, а ты всё ещё здесь, — Чимин, сидящий за стойкой с ворохом документов и журналов, отрывается от них и подпирает голову кулаком. В отделении снова наступила тишина с того момента, как вся дежурная смена разбежалась по операционным.       — Не хочется, — Чонгук встает напротив, облокотившись на стойку корпусом. — А ты чего? Твой день тоже закончился уже.       Чимин жестом показывает на заваленное бумагами рабочее место:       — Джин, если честно, совсем мне не удружил моим щадящим графиком. Я и с половиной дел не разобрался ещё, ничего не успеваю, и на завтра не отложишь — там тоже будет чем заняться. Попросил няню задержаться подольше, пока тут не закончу.       — Я могу помочь, — резво предлагает Чонгук, цепляясь за ещё один шанс остаться.       — Да не надо, я сам. Езжай домой.       — Я не спешу никуда, — Чонгук всё же заходит за стойку и усаживается на свободной кресло.       Чимин благодарно ему улыбается и показывает, что нужно сделать. Работа с документами не сложная, но требует внимательности, а потому продвигается не слишком быстро, но вдвоём однозначно эффективнее.       — Я, когда только устроился в госпиталь, наоборот сбегал отсюда, как только появлялась возможность, — приподнимает уголок губ Чимин, бросая на Чонгука взгляд.       — Тебя, наверное, кто-нибудь дома ждал? — предполагает Чонгук. Он помнит Чимина, когда тот только пришёл работать сюда. Юный, вечно улыбающийся и постоянно куда-то спешащий. У него не было отбоя от альф. Нетрудно предположить, что его совсем ничего не держало на работе сверх положенного времени.       — Нет, — он качает головой в ответ и поднимает взгляд вверх, словно вспоминая. — Я бежал развлекаться. Свидания, друзья, клубы, — хмыкает. — А ты? Не идёшь домой, потому что там никто не ждёт?       — Наверное, — Чонгук пожимает плечами. — Не хочется сидеть там в одиночестве.       — М-да, — Чимин сочувственно вздыхает. — И животинку не заведёшь, с нашим-то графиком.       Чонгук угукает, не продолжая этот разговор. Хоть ему и нравится Чимин, который никогда не смотрел на него косо и не разговаривал с ним пренебрежительно, ему всё равно не хочется делиться личным. Да и делиться с недавних пор сложно даже с друзьями. Он уже и забыл, когда последний раз рассказывал что-то Мингю и Югёму. А о Тэхёне тем более нечего и говорить. Чонгук стал слишком закрытым, нося всё это в себе и страдая в одиночку. Да и поймёт ли кто, если он сам себя с трудом понимает? Он же мечется от одних мыслей к другим, то одёргивая себя, то позволяя себе чувствовать. А разрешить себе проживать свои чувства — это самое сложное. Его же столько лет учили: хватит ныть, замолчи, уйди в свою комнату и не высовывайся, не мешайся, разберись с этим сам, ты сам во всем виноват… Так как же теперь чувствовать?..       Он только с Тэхёном узнал, что плакать не должно быть стыдно. Не должно быть стыдно и за множество других вещей, за которые его большую часть жизни тыкали носом. Только как выбросить из своей головы то, что вдалбливали тебе много лет?       Чонгук понимает, что снова ушёл в самокопание только тогда, когда рядом с Чимином звонит внутренний телефон, высвечивая на дисплее «приёмное отделение». Старший медбрат хмурится: чего звонят, если всё равно все по операционным разошлись, а они здесь случайно?       — Пак Чимин, — отвечает он на звонок.       Чонгук откладывает стопку перепроверенных документов в сторону и смотрит на омегу. Тот сначала хмурится, и ему это уже не нравится, а потом и вовсе распахивает глаза, пытаясь вставить хоть слово, но на том конце провода слышится только чья-то беспрерывная речь.       — Почему к нам?! — выпаливает, наконец, Чимин, подскакивая на стуле. — У нас ни одного свободного хирурга! Пусть везут в другой госпиталь! Что мы должны с ним делать?!       Он снова замолкает, слушая ответ, и нервно трёт пальцами лоб.       — Что там, Чимин? — не понимает Чонгук. В приёмном покое явно что-то стряслось. Судя по всему, к ним по ошибке привезли больного.       Чимин отмахивается, прижимая трубку к уху. Напряжение нарастает с каждым его тяжёлым вздохом, и Чонгук уже готов лететь в приёмное.       — Чонгук, беги вниз, там привезли тяжёлого больного с того же дтп, что и остальных. Они его сами на машине сюда пёрли, не дожидаясь скорую. Я пока буду узнавать, кто из хирургов сможет его взять, — Чимин кладет трубку и выходит из-за стойки, быстрым шагом направляясь в сторону операционных. Чонгук спешит в ту же сторону, только к лифтам.       — Что говорит приёмное?       — У него стеклина в животе.       — Стеклина?.. в животе?.. — Чонгук чувствует, как холодом обдаёт его спину, несмотря на положенные двадцать четыре градуса в отделении.       Чимин кивает и скрывается за тяжёлой дверью оперблока. Чонгук, влетая в лифт и несколько раз судорожно нажимая на кнопку цокольного этажа, пытается отключить все свои чувства. «Пациент с колото-резаной раной брюшной полости», — мысленно ставит он диагноз, ещё не видя этого несчастного, которому очень сильно не повезло. Он уже просчитывает осложнения и примерную тактику ведения, а ладони противно потеют от страха и волнения. Лифт едет мучительно медленно, а Чонгук считает каждую секунду, которая не в его пользу. И не в пользу человека, который ждёт помощи.       А в приёмном покое… сумасшествие. На полу алые капли крови, уже превратившиеся в противные сгустки; посреди отделения каталка, а на ней тело, вокруг которого крутятся медбратья. Чонгук подлетает к ним в секунды и беглым взглядом проходится по поступившему пациенту: окровавленная футболка, из живота слева торчит прозрачный осколок. Бледно-синюшная кожа и отсутствие сознания.       — Что там? Сильно плохо? — слышится позади запыхавшийся голос Чимина.       — Плохо, — сипло отвечает Чонгук, оценивая на уже подключённом к пациенту мониторе показатели его давления. — Кто-нибудь из хирургов освободился?       — Нет, никто, и не освободится в ближайшее время. Намджун сказал срочно связываться с ближайшим госпиталем и транспортировать больного туда.       — Он не доедет, нет. Нужно оперировать. Он истечёт кровью раньше, чем его перенесут в машину.       — Оперировать некому, Чонгук. У нас из относительно свободного персонала только один анестезиолог.       Чонгук нервно сжимает губы, смотря, как в уже установленный катетер больному переливают растворы. Но он знает, что это бесполезно, пока в его животе такая дыра и повреждены сосуды. Он умирает. И смерть его отдаляет только то, что осколок всё ещё в нём и не даёт кровотечению развиться в полную силу.       Он чувствует, как его начинает потряхивать. Внутри всё холодеет, в груди сжимается. На него устремлены взгляды всех собравшихся в отделении. Он единственный здесь врач. Врач, но совсем неопытный, зелёный, ничего ещё толком в своей профессиональной деятельности не видевший. И сейчас на его руках умирает человек.       — В… — начинает хрипло он и тут же откашливается. — В операционную его готовьте, срочно. В четвёртую, она свободная. Вызывайте анестезиолога. Чимин, ты…       — Куда я денусь, — тяжело вздыхает медбрат. Он единственный медбрат-анестезист. Ему действительно некуда деваться. — Но ты уверен?       — У меня нет выбора. Он умрёт.       Чимин коротко кивает.       Суматоха, прекратившаяся на те секунды, пока все слушали Чонгука, снова возобновляется. Пациента везут в хирургию, он следует за ними и только сейчас понимает, что это совсем молодой парень, омега. Наверное, он не особо старше самого Чонгука. Возможно, они даже ровесники. От этой мысли в области груди начинает болезненно ныть, а в голове бьёт мысль, что он должен сделать всё, чтобы спасти его.       Он пытается унять дрожь, пока моет руки в предоперационной. Чимин с тревогой на него поглядывает, но ничего не говорит об операции. Наверное, и сам видит, в каком Чонгук состоянии.       Чонгуку страшно. Настолько, что от того, чтобы упасть в обморок, его сдерживает только чувство долга. Он обязан помочь. Сделать хоть что-то, хотя бы отсрочить время, пока кто-нибудь из хирургов не освободится, и хоть бы это был Тэхён, который точно сможет поддержать и поможет ему.       Чимин уходит первым: больной уже на операционном столе, и Хосок тоже ждёт их там. Чонгук, собравшись, направляется следом, быстро надевая подаваемый медбратом стерильный халат, маску и перчатки.       На столе… всё очень плохо. Давление практически по нулям и держится лишь благодаря их стараниям. Он даёт команду начинать, и дальше всё словно в тумане. В голове пусто. Внутри всё сковано от страха, а руки делают. Так, как учили в университете, так, как учил Сокджин. Он пытается представить, что наставник рядом, ведёт его, помогает, но от этого легче не становится. Его спина от напряжения мокрая, так же как и лицо. По вискам под шапочкой стекает пот. Как только осколок оказывается извлечён, его маску заливает струей крови, а мониторы начинают оглушающе пищать: они теряют пациента.       — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — почти плача шепчет Чонгук, пытаясь остановить кровотечение, но всё тщетно.       В операционную кто-то влетает, начиная ему помогать, и он не сразу понимает, что это Намджун. Он кричит Хосоку «Стреляй!», когда на мониторе с кардиограммой появляются характерные беспорядочные волны, которые вот-вот станут изолинией. Хосок пускает разряд дефибриллятором, Чонгук между разрядами «качает» руками, Намджун пытается разобраться с ранением… но всё без эффекта. Спустя долгие минуты реанимации хирург объявляет:       — Всё. Бессмысленно. Время смерти: восемь пятьдесят после полудня.       — Нет, пожалуйста, давайте ещё, — умоляет Чонгук, продолжая нажимать сцепленными ладонями на грудную клетку омеги.       — Он мёртв, — тихо говорит ему Чимин, беря его за локоть перчаткой, перепачканной кровью, и оставляя на его халате пятна.       Чонгук роняет голову и всхлипывает. Он что-то сделал не так. Человек умер из-за него. Если бы он был умнее, усерднее бы практиковался, меньше нервничал, он обязательно, обязательно бы… спас его.       Он смотрит на мертвое тело, и по его лицу текут слёзы. Смешиваясь с по́том, они щиплют его глаза. И он бы вытер их, но по локоть в чужой крови, которая теперь ему будет сниться. Кровь человека, которого он должен был спасти, но не смог.       — Иди домой, Чонгук, — сухо говорит ему Намджун, когда они немногим позже сталкиваются в предоперационной.       Он уже минут двадцать держит руки под водой, смывая кровь, которой на них уже давно нет, и поднимает голову, смотря на хирурга. Ждёт, когда тот скажет ему, какой он идиот и что завтра его вышвырнут из ординатуры взашей, потому что как там говорил Сокджин в их первый день? Никакой самодеятельности? И ведь был прав. Чонгук вот взвалил на себя. Смелый. И к чему это привело?       Но Намджун больше ничего не говорит. Молча моет руки, снова по самый локоть, и так же молча уходит. Омега, оставшись снова в одиночестве, опускает голову и тихо плачет.

***

      Чонгук толком не спит всю ночь.       Вернувшись в квартиру уже затемно, он слишком вымотан, даже чтобы банально включить свет. Скинув обувь, он плетётся в свою комнату и падает на кровать. Не хочется даже идти в душ. Он надеется быстро провалиться в сон, лишь бы не думать о случившемся, но и здесь ничего не выходит. Время до утра он коротает за самобичеванием, плачем в подушку и душевными терзаниями. Ему так страшно утром ехать в госпиталь.       Он мечтал об ординатуре по хирургии. С пятнадцати лет он только и видел, что врачей-хирургов, анатомические атласы и толстенные учебники по хирургии, которые Тэхён не гнушался перечитывать. Чонгук все это время жил хирургией благодаря ему. Он давно уже решил, что хочет быть таким, как он. И Тэхён помогал. Сначала подтянуть профильные предметы в школе, потом помогал с поступлением в медицинский университет, а потом и все годы, что Чонгук учился. Он провёл столько времени в хирургическом отделении госпиталя, куда его по вечерам проводил Тэхён, чтобы он мог спокойно позаниматься, сидя в ординаторской, ведь дома его учебники и тетради нередко летели из окна, а обстановка была такой, что и вовсе не до учёбы.       И что теперь? Чонгук может вмиг лишиться этого? Так же, как уже лишился самого Тэхёна?       На этих мыслях его прорывает очередным приступом рыданий. Он сворачивается клубком на постели, обнимая подушку, и плачет, плачет… Он не понимает, куда катится его жизнь. Почему он лишается всего, что он любит? Почему всё вмиг изменилось, стало зыбким и призрачным, будто он никогда не был счастлив. А ведь он был. Ещё как.       Он был счастлив, когда Тэхён забирал его из школы в свои выходные. Они заезжали в кафе, где вкусно ели, а потом проводили вместе весь оставшийся день: гуляли, смотрели фильмы, бесконечно много болтали. Вечерами Чонгук делал уроки, сидя за журнальным столиком в гостиной альфы, а потом они ложились спать, наговорившись перед этим вдоволь. Бывало, что папа Чонгука трезвел и вызванивал его, требуя немедленно явиться. И тогда Тэхёну приходилось везти его домой. Но это всё осталось в прошлом. В памяти сохранились лишь приятные моменты, когда он чувствовал домашнее тепло и заботу, которую дарил ему Тэхён, не папа.       Он был счастлив, когда поступил в университет. По гранту. Набрав лучшие баллы. И тоже благодаря альфе, который безустанно посвящал ему всё свободное время, отвечая на все вопросы и не уставая раз за разом объяснять учебный материал. А ещё покупал ему лучшие книги и учебники. Чонгук помнит, как вис у него на шее, сыпля словами благодарности, когда получил письмо о зачислении.       Он был счастлив, когда получал тёплые объятья, в которых как дома. Тэхён и сейчас их ему дарит, но теперь Чонгук чувствует стыд и ненависть к себе. Он думает о чужом мужчине. Ведь Тэхён — не его.       Задремав уже под утро, он просыпается от сигнала будильника на телефоне и, с трудом себя заставив, начинает собираться в госпиталь. В голове вьются назойливые мысли о том, что это, может быть, его последний день в ординатуре. Его отчислят с позором, ведь таким убийцам как он не место среди врачей.       Он впервые за всё время заходит в отделение с гнетущей тяжестью внутри и понимает, что не хотел бы находиться здесь сейчас. По пути в ординаторскую он ловит приветственный кивок Чимина, который уже на своём рабочем месте. Тот вглядывается в него внимательно, будто пытается понять, в порядке ли он, но Чонгук лишь стыдливо отводит взгляд.       В ординаторскую идут и Намджун с Хосоком, уже отработавшие свою смену. Чонгук видит их вдалеке, со спины, и готов вжать голову в плечи, лишь бы его не заметили. Но он знает, что им придётся увидеться на утренней планёрке.       Он заходит в ординаторскую одним из последних, за ним только Чимин. Тэхён, словив его взгляд, посылает улыбку, но Чонгук слишком нервничает и подавлен, чтобы выдать что-то в ответ.       Сокджин сидит за одним из столов, и по выражению его лица становится ясно, что он уже знает о вчерашнем дтп с пострадавшими. Привычная утренняя пятиминутка затягивается, заставляя Чонгука нервничать всё больше. Он на грани истерики ждёт, когда очередь дойдёт до его пациента, и то и дело скользит взглядом по людям, которые были вчера там вместе с ним: Хосок, Чимин, Намджун. Но их лица ничего не выражают. Чонгуку становится только хуже.       — Пак Ёнсок, омега, двадцать два года, — произносит в самом конце Сокджин уже знакомое Чонгуку имя, и его словно огнём обдаёт от ужаса. — Кто оперировал?       Чонгук уже открывает рот, чтобы сказать, что это был он, но его опережает чужой голос:       — Я, — Намджун смотрит на Сокджина и несколько долгих секунд в ординаторской царит могильная тишина.       Отведя, наконец, взгляд, заведующий снова опускает его в свои записи, а Намджун по очереди смотрит на каждого из них: на Чонгука, на Чимина и на Хосока. И под этим взглядом никто не смеет сказать, как обстояли вчера дела на самом деле.       Чонгук не понимает, что происходит. Зачем Намджун сказал, что это был он? Он ведь пришёл в самом конце, за секунды до того, как омега на операционном столе выдал остановку. Намджун ведь ни в чём не виноват, это Чонгук был там от начала и до конца.       — Насколько я знаю, ты был во второй операционной с другим пациентом, — говорит Джин, и их диалог и уничтожение друг друга взглядами выглядят как борьба. Чонгук и тут чувствует свою вину. Намджун получит ни за что.       — Я закончил с одним пациентом и занялся другим. В картах всё зафиксировано и подробно описано.       Сокджин молчит некоторое время, продолжая с альфой эту войну взглядами, а после объявляет планёрку оконченной и прощается с отдежурившей сменой. Чонгук, наконец, выдыхает, но ощущает, как всё ещё дрожат пальцы его рук. Он смотрит на Намджуна, но тот, кажется, домой вовсе не собирается. Ему хочется поговорить с ним наедине, выяснить, зачем он взял всё на себя, почему не сказал, как всё было. Это ведь он, Чонгук, виноват в том, что произошло.       Тэхён уходит из ординаторской вместе с Тэмином, успев потрепать Чонгука по волосам. А ему от этого жеста никак. Все его мысли там, во вчерашнем дне, рядом с операционным столом, залитым кровью молодого омеги. Сокджин, уходя, говорит Чонгуку, что позовёт его чуть позже.       Когда Намджун, наконец, собирает вещи и уходит из ординаторской, со всеми попрощавшись, Чонгук выжидает минуту и следует за ним, вниз, в раздевалку. Он приоткрывает дверь и заходит, в это время Намджун уже застёгивает обычные чёрные брюки с позвякивающим на них ремнём. Чонгук оглядывается по сторонам: кроме них в раздевалке никого. Он чуть смелее проходит дальше и останавливается позади мужчины, обхватив себя руками, словно здесь холодно, хотя вообще, на самом деле, довольно душно.       — Почему ты не сказал? — Чонгук прислоняется плечом к одному из шкафчиков и выжидательно смотрит на Намджуна.       — Не сказал что?       — Что он умер из-за меня, — тихо отвечает омега, крепче сжимая свои плечи руками.       — Он умер из-за осколка, попавшего ему в живот, а не из-за тебя, — Намджун достаёт из шкафчика чистую футболку, натягивает на себя, только после этого поворачиваясь к Чонгуку.       — Но я мог не дать ему умереть.       — Не мог. У тебя недостаточно опыта для этого.       — Значит, это моя вина! Зачем ты сказал, что это был ты?! — Чонгук всхлипывает и вытирает слёзы с лица обеими руками.       Намджун тяжело вздыхает и тянется в сумку, доставая из неё бумажные салфетки.       — Сядь, — просит он и протягивает упаковку.       Чонгук стоит несколько секунд, то смотря на протянутую ему упаковку салфеток, то переводя недоверчивый взгляд на Намджуна, который, собственно, никогда его особо не жаловал. И он не знает, чего ожидать сейчас.       — Успокойся, потом поговорим.       — Я не могу, — Чонгук продолжает плакать, но усаживается на скамью.       Намджун садится рядом.       — Я знаю, что это тяжело. И в первый раз, и в пятый. И даже через десять лет это не будет просто. Такая уж у нас работа.       — Зачем ты тогда… может… — шмыгает носом Чонгук, промакивая платком слёзы на лице. — Может лучше, если меня выгонят сейчас. Может, я и вовсе не достоин быть врачом…       — Я сказал Сокджину, что оперировал, потому что поступил бы точно так же на твоём месте. Ты повёл себя мужественно. Да, ты не имел права. Но ты в первую очередь врач, и твоя первостепенная задача — спасти пациента. А для этого не всегда приходится играть по правилам. Таков у нас мир. Ты врач, и ты всегда для всех будешь виноват, что бы ты ни делал. Бездействовал — виновен. Пытался спасти — всё равно виновен. Людям нужны крайние, на ком можно выместить злость и боль.       Чонгук смотрит на него удивлённо. Меньше всего на свете он ожидал услышать что-то такое от Намджуна. От человека, который никогда не воспринимал его серьёзно. От человека, который усмехнулся, когда шестнадцатилетний Чонгук заявил, что тоже будет хирургом. А сейчас… сейчас он говорит ему слова поддержки. И, скажи их кто-то другой, он подумал бы, что его просто жалеют, утешают. Но этому человеку незачем его жалеть. Чонгук видит, что он искренен.       — Так что умойся и иди работать. И сделай так, чтобы я не пожалел о том, что прикрыл тебя.       — Спасибо, — шепчет Чонгук, смотря на свои разноцветные кроксы.       Намджун по-доброму хлопает его по плечу, берёт свои вещи и уходит. А Чонгук, вытерев слёзы и умыв лицо, идёт обратно в отделение, чувствуя себя чуточку лучше.

***

      Утро добрым не бывает. Именно об этом думает Сокджин, когда сначала его снова выполоскало над унитазом, потом пришлось разбираться с ночным происшествием, и в довершении этого чудесного начала дня возникла очередная стычка с Намджуном. Но хоть она обошлась малой кровью: лишь несколькими уничтожающими взглядами. Но это пока. Ему придётся разобраться с этим позже. Просто сейчас всего слишком много, ему нужна небольшая передышка.       Его снова подташнивает, и он проклинает съеденный на завтрак йогурт, пока сидит за столом в своём кабинете, подперев голову руками. Когда тошнота, наконец, отступает, он вспоминает, что хотел поговорить с Тэхёном. Ночное дежурство уже на следующей неделе, и ему нужно кому-то эту смену спихнуть.       — Ты ещё не уехал? — спрашивает Сокджин, набрав младшему брату по телефону.       — Нет ещё, а что случилось?       — Зайди ко мне, пожалуйста.       — Ну, хорошо. Сейчас расплачусь только за кофе. Тебе взять?       — Да, амери… — Сокджин осекается. Нет, ему явно не нужен крепкий кофе. — Возьми мне воды с лимоном.       Тэхён появляется спустя минут пять с двумя стаканами и в накинутом на плечи медицинском халате.       — Ваша вода с лимоном и льдом, — протягивает он ему стакан.       Сокджин заглядывает внутрь стакана и видит в нём пузырьки. Газированная. Ещё и холодная. Вздохнув, он отодвигает стакан, чтобы подождать, пока лёд растает, а газы выйдут.       — Не то? — интересуется Тэхён, кивнув на отодвинутую воды.       — Сойдёт.       — Так что ты хотел? — альфа придвигает кресло поближе к столу, делает несколько глотков кофе и ставит его перед собой.       — Хотел спросить, можешь ли ты забрать у меня два ночных дежурства в этом месяце? — Сокджин двигает к нему распечатанный рабочий график хирургов их отделения и показывает ручкой свои смены, которые просит его забрать.       — Ну… хорошо, — кивает Тэхён. — А что случилось?       — Ничего, просто мне нужно было кому-нибудь их пристроить. Спасибо, что согласился.       — Да не за что, — подозрительно смотрит на него брат. — У тебя точно всё в порядке? Ты не заболел?       Сокджин набирает побольше воздуха в грудь и медленно выдыхает. Не так он хотел сообщить своей семье о беременности. Он планировал сделать это на следующей неделе, на дне рождения у отца, который они вчера обсуждали с папой. Хичоль готовит милый семейный праздник, и Сокджин был уверен, что это идеальное место и время, чтобы поделиться радостью. Но видимо от Тэхёна скрывать ещё целых полторы недели не удастся.       — Я жду ребёнка, — просто отвечает Джин, безо всяких прелюдий.       На лице Тэхёна появляется мыслительный процесс. Он округлившимися глазами разглядывает Сокджина, приоткрыв от удивления рот.       — Ты беременный? — словно не поверив, переспрашивает брат.       — Угу.       — Ты серьёзно? У тебя будет ребёнок? — Тэхён наклоняется вперёд, едва не разлив свой кофе.       — Ну, я что, на шутника похож? — скептически приподнимает брови Джин.       — Я просто… ну… я охренеть как удивлён! — альфа, наконец, поднимается со стула и идёт к Сокджину, раскинув для объятий руки.       Джин подаётся к нему, оказываясь в кольце родных крепких рук, и улыбается.       — Поверить не могу, у меня будет племянник! Это очень неожиданно! Ты давно? Какой месяц? — начинает обстрел из вопросов младший братец.       — Да нет, совсем маленький срок. Я сам только недавно узнал. Ты один из первых, кому я говорю.       — Вот это честь! — смеётся Тэхён, выпуская омегу из объятий. — Значит, Намджун уже знает? Просто потрясающе, я породнюсь со своим же лучшим другом! Ну вы, чёрт возьми, даёте…       — Тэ… — замявшись, Сокджин усаживается обратно в своё кресло. — Не говори, пожалуйста, никому. Намджуну особенно. Он не знает.       — Почему? Вы поссорились что ли? Слушай, я с ним поговорю, ладно? Просто ни о чём не переживай, — обещает Тэхён, а Джин чувствует себя неловко.       — Не в этом дело. Просто я не хочу, чтобы он знал. Вообще. Я тебе уже говорил, мы не вместе и вместе быть не собираемся. Просто ничего ему не говори. Пожалуйста.       Тэхён смотрит на него хмуро, исподлобья. Всю радость вмиг стёрло с его лица. Он смотрит долго, обдумывает что-то, поджимает губы и едва заметно двигает нижней челюстью. Сокджин терпеливо ждёт. Он знал, что брат отреагирует на просьбу примерно так.       — Ты понимаешь, о чём меня просишь?       — Я понимаю. Правда понимаю. Но ты тоже пойми меня и уважай моё право.       Желваки Тэхёна дергаются, но заговорить снова ему не даёт зазвонивший телефон.       — Меня Тэмин в машине ждёт. И это… не короткий разговор, на самом деле. Поговорим ещё позже о тебе и Намджуне и… о вашем ребёнке, — добавляет он в конце, словно распробовав эту фразу на вкус.       Коротко попрощавшись и поцеловав Сокджина в щёку, Тэхён уходит. А Джин остаётся один и совершенно расстроен.       Да, не так он хотел объявить эту чудесную новость.