в глазах валеры полуденное солнце, зеркальная гладь озера и что-то горькое, оставляющее неприятный след на языке ; у валеры обкусанные и сухие губы, тонкие кисти рук, которые можно сломать одним неосторожным движением. у валеры нет ничего и никого, только звериный страх. у валеры есть лёва. у лёвы нет абсолютно ничего, кроме давно застывшего сердца. у лёвы есть то, за что он готов умереть. у лёвы есть валера.

касания. их слишком много. настолько много, что азик теряется, и лишь подставляет шею чужим и мокрым губам ; настолько, что азик надрывно скулит, сильнее вжимаясь в даниэля – а тот лишь крепче обнимает его, пряча от всего мира.

Мы держимся за свои сказки до тех пор, пока цена веры в них не становится слишком высокой.

Он уедет. Улетит. Или умрёт. Они лишь обыкновенные дети со своими необыкновенными историями, закрытые в приюте. Нет сил вырваться наружу - клетка это все, что их окружает. Глупые сказки, дешёвые сигареты и боль в глазах - никакой магии нет, а диагноз точно выведен в медкарту. Только ночью у них есть возможность рассказать про себя - пускай это лишь глупая фантазия. Ау, в котором Дом - (почти) простой приют.

Ты кричишь, пока не срываешь голос - проклинаешь свой дар, эту жизнь и Альму. Но самое главное - проклинаешь себя. Но нет ничего страшного в том, чтобы признать свой дар. И я тебе помогу в этом, чего бы это не стоило.