– Влад, запишись пожалуйста на приём к врачу. Я беспокоюсь о тебе. Лина была шикарной поддержкой в студенческие годы, но не успев глазом моргнуть, они испарились, превращаясь в мелкие частицы пыли, осевшие на холодных ладонях трухой воспоминаний, что-то вставало поперек горла каждый раз, когда он собирался ей рассказать о той ночи, Ему все ещё больно... – Потом.

– Давай его оставим, пожалуйста... – голос чертыхается от слез, охрипая и осипая, целуя худые бледные кисти, поглядывая в чужие темнеющие, блестящие от слез, глаза, наглядно показывая и свои мокрые, пытаясь предотвратить затянувшуюся истерику, не собирающуюся отступать ни на шаг, но дыхание Вовы становится немного ровнее, хоть дрожь и пробивала каждое скованное действие.

Кащей не знает куда деть руки, сопротивляясь их желанию лечь на чужие упругие бедра или зарыться в мягких лохмах напротив, притягивая к себе для невинного поцелуя, молясь и надеясь, что своей нечистивостью, пошлостью и порочностью не запачкает этот белоснежный образ.

– Я им помочь хочу, а они... – А ты себе помочь не хочешь, долбаеб? – его зелёные глаза прожигают хуже сигареты – Они тебя по всему городу больного мотают, а сами-то ради тебя и пальцем не пошевелят. Вот ты все к ней бегаешь, а она тебе чё, на? Пойми, Ром, это блять их проблемы, а не твои, – тишина убивает, оставляя один на один со своими мыслями, тягучими и поглощающими, точно болото, опуская глаза, Пятифан кусает губы, рассматривая таблетку – Я не хочу, чтобы ты умер, от какого-то маньячеллы.

Скорее всего, он болен Он не может придумать другого слова к своему состоянию, это чувство живет своей жизнью, оно съедает его изнутри, как только он появляется на горизонте, обгладывает его кости, заставляет трястись руки, когда он что-то кричит или машет руками, показывая всем видом, что он далеко не 18 летний парень, а мальчик лет 13, который готов продаться за какую-то пачку чипсов.