Натаниэль Веснински никогда не сбегал, никогда не попадал к Лисам, никогда не любил и никогда не дышал полной грудью. Его существование — чудовищное недоразумение, его душа — безнадежно изранена, его чувства — спрятаны где-то в глубинах собственного тела. Каждое мгновение своей жизни Натаниэль задыхается, дрожит и ломается. Однако до тех пор, пока его грудь продолжает вздыматься, он будет собирать себя по частям, чтобы выбраться из этого ада. Aut vincĕre, aut mori — или победить, или умереть.

Он не выбирал, кого любить. Не выбирал бесчувственную, как теперь казалось, железку в свои пассии и, совершенно точно, не планировал прогуливать пары, срывая голос в собственной мастерской, сдирая с ладоней и костяшек пальцев кожу и проклиная весь этот фальшивый мир.

Канна мертва. Только сейчас, вглядываясь в свое безжизненное отражение в ненавистном зеркале, Шин осознает, что обратного пути уже нет. Он совершил ошибку, стоившую жизни той, кого он, пусть и иронично, называл своим союзником, и истинную ценность которой не смог признать до самого момента ее смерти. Шин разбит, его безмолвное отражение кротко наблюдает за трясущимся телом Тсукими, а на прикроватной тумбочке смиренно ожидает своей очереди револьвер, найденный Сарой на первом этаже...

В этом скучном сером мире Эндрю был самой яркой и желанной фигурой и Нил никак не хотел признавать, что это лишь сон. — Мне не нужна реальность, — утирая бесконтрольно льющиеся слезы, повторял Джостен. — Почему ты — всего лишь мираж? Чертов Миньярд…

«Невозможно» — единственная мысль, крутившаяся в голове, некогда Нила, до самого прибытия в Балтимор. Его тошнило. Воротило от единственной мысли об этом страшном имени — Нил Абрам Джостен. По правде говоря, не Лисы держали его в экси, не сумасшедшая страсть к игре, а белобрысая макушка голкипера, которая пряталась за увесистым шлемом, но придавала уверенности и легкости, маяча за спиной инсайда. После смерти Эндрю, он не мог больше носить это гадкое имя. Совесть не позволяла. Empty — Пустой