А еще – что удивительно – им было не холодно. Хотя, если говорить точнее, они вовсе ничего не чувствовали – ни радости, ни усталости, ни горечи, просто шли, сцепив руки, расталкивая прохожих. Они остановились только где-то в немноголюдном месте, да и то, когда уже окончательно стемнело. И лишь тогда Тимур заметил, что они плачут. Горько, так искренне, кусая губы в кровь, а Филип цеплялся за руки так отчаянно и безнадежно, что хотелось скулить.
Глаза Филиппа туманны, но блестят по-прежнему, и в них есть эта радость, будто бы он сделал то, чего уже хотел – и так оно и есть – а Тимур облизывает губы, вновь и вновь пробуя их на вкус и улыбается, так нелепо и как-то по мальчишески мило, наплевав на то, что ему далеко не восемнадцать.
