«страх стал больше, чем наша мечта
жаль, но мы разучились летать…»
Сегодняшнее утро навсегда останется в памяти Юры в виде рваной раны на сердце. Он ещё не знает, что его ждёт вечером, когда он придёт домой промокший насквозь с огромным синяком под глазом, и ещё даже не представляет, как отец на кухне готовит свою речь. Его комната была небольшая, а вернее, её можно было назвать коморкой. Вероятно, советские строители ошибочно сочли план квартир-полуторок или как их ещё называли «малосемейки» — отличным решением. Но Юра не жаловался, он вообще никогда вслух не выговаривал своего недовольства. Первое, что он видел, когда просыпался это белые потолочные плитки из пенопласта на потолке. Узор на них был хоть и незамысловатый, но почему-то всё время цеплял внимание. На стенах красовались плакаты разных заграничных фильмов, что вышли ещё в начале нулевых. Из-за такой коллекции вышел преинтересный случай пару лет назад: Мама Юры, когда они с отцом ещё жили вместе, очень негативно восприняла такой, как она выразилась, «вандализм». И Юра был уже готов снять потрёпанный плакат фильма «Одиннадцать друзей Оушена», но, на удивление, отец поддержал такой способ самовыражения. — Знаешь, сынок, если хочешь — вешай, — спокойно отреагировал он, в тот вечер они долго разговаривали о старых фильмах и даже затронули литературу, — Только стоит вешать на маленькие гвоздики, так будет надёжнее. — это счастливое времяпрепровождение с отцом надолго врезалось острым ножом в воспоминания Юры. Но стоит всё же вернуться к тому дню. Дню, который навсегда убьёт всех бабочек в животе Юры на очень длительное время. Проснулся Юра сегодня крайне поздно, но на это было наплевать. Мартовские каникулы только начались и страха сбить режим не было. В комнату потянуло аппетитным запахом яичницы и, если затаить дыхание, то можно было услышать как отец напевает какую-то мелодию и варит кофе в турке. Сегодня был его выходной впервые за очень долгое время, но Юра знал: ему опять кто-то позвонит и он сорвётся на работу. Почему-то от этого становилось тоскливо и противно ныло на душе, Юра не был маленьким и давно привык жить почти один. Но ему так хотелось просто вернуться сегодня вечером домой и увидеть отца, отдыхающего на диване. У них бы наверняка завязался бы диалог и они бы просидели до ночи, обсуждая какой-нибудь фильм или сериал. Однако стоило Юре увидеть лицо отца в это утро, то он тут же захотел убежать куда-нибудь и не возвращаться домой, пока не зайдёт солнце. Его и без того суровое лицо казалось теперь еще суровее, а глаза смотрели совсем отрешённо. Юра было хотел вернуться в комнату и не выходить, но отец поднял на него свои пустые глаза. — Присаживайся, — он говорил не злобно, а скорее пусто и безэмоционально. — Ничего не хотел бы мне рассказать? Мне здесь позвонил твой тренер утром и рассказал очень интересную историю появления вот этого, — отец лишь носом повёл, но Юра понял, что он говорит о его разбитой губе. Мозг словно только сейчас вспомнил о больном месте и в области рта начало немного покалывать. Но Юра молчал. Он не знал, что говорить в собственное оправдание и нужно ли говорить что-то вообще. Отец старой закалки, он никогда не любил современный кинематограф, а уж тем более бы не потерпел такого. — Я… Пап, я просто… Это вышло случайно и это вообще было один раз, такого больше не повториться, я обещаю!.. — Юра на ходу придумывал всё новые и новые оправдания, совершенно не глядя в глаза отцу. К его горлу подкатывал ком, а на уголки глаз невольно выступили слёзы, голос вот-вот должен был сорваться и выплеснуть все эмоции, которые хранились в нём столько месяцев. — Остановись. — тихо сказал отец, он всё ещё не был злым или агрессивным, но глаз Юра поднять так и не смог. — Я, конечно, не считаю это чем-то обыденным или истинно верным, но… — он тяжело вздохнул и Юра вдруг вспомнил их разговор в машине, который состоялся ещё в конце августа. А ведь он тогда почти признался! — Я бы не хотел тебе такой судьбы, но если ты сам того желаешь, то мне стоит это сказать… Тебе придётся быть сильным и будь готов получать за… собственные чувства. — последние два слова он очень долго выбирал, как бы боясь задеть собственного сына. — Сегодня ночью будут брать одну банду контрабандистов, — начал спустя время отец и Юра, словно по инерции, понимающе мотнул головой. Знал, что это значит. Отец в любой момент может уехать, но сейчас это было бы к лучшему. Да, отец его поддержал, но всё-таки хотелось побыть одному и всё тщательно обдумать. — Если вдруг меня вечером не будет дома, то не пугайся. Опасно сейчас гулять…***
И Никита поспешил из парка совершенно не разбирая дороги, пару раз его ботинки с шумом наступали в глубокие лужи, но он будто уже не видел перед собой ничего. Да, он был прав, действительно был найден труп и он снова был «необычным», но важно было другое — улика. В этот раз маньяк осёкся и на месте преступления оставил часы не дешёвой марки, а это уже существенно меняло недвижимое положения дела. Труп девушки был найден на берегу небольшой реки, что текла на окраине города. Она сидела, облокотившись о большой валун, вид её был несколько пугающим. Она была одета в разноцветную несуразную одежду, которая явно была ей не по размеру, но полноту образа добавлял большой красный клоунский нос и макияж: красной краской была нарисована гипертрофированная улыбка, шедшая до мочек ушей. Эту девушку Никита узнал, но почему-то не мог четко для себя понять, почему именно она? В интернете она стала известной после небольшого ролика, вышедшего ещё в прошлом году. Её тогда стали подозревать в управлении какой-то подпольной сектой, где она проповедовала, что нужно отказаться от всех ритуалов, икон и хождения в церковь. — Вера во мне, вера в вас!.. — говорила она в том ролике, — Вам не нужна церковь, вы можете рассказать о грехах мне или братьям своим. Оставьте иконы и кресты! Это всё дьявол управляет вами! В интернете люди тогда разделились на два лагеря: кто-то поддерживал её, а кто-то утверждал, что это приведёт к отдалению от бога, а ведь это страшный грех! Уныние. Но ведь это случилось год назад, значит у преступника нет временных рамок? Часы были найдены совсем рядом с трупом, очевидно, что преступник торопился и совершенно про них забыл. Увидев их, Никита вздрогнул и вдруг мысли в его голове смутно замелькали, а дышать почему-то стало тяжелее. Он знал. Он видел их. Но Никита не двинулся, его словно парализовало и, возможно, он даже на пару секунд перестал дышать. — Где-то я видел такие, — сказал какой-то тучный полицейский, рассматривая часы в перчатках. — Хотя, чёрт его дери, у нас не так много людей в городе. Конечно, где-то точно они мелькали, да разве упомнишь все эти лица? Он тяжело и как-то злобно начал посмеиваться, а Никита медленно попятился назад. Дыхание его сперло, а глаза помутнели и теперь были больше похожи на грязные стекляшки, губы слегка задрожали и невольно расплылись в какой-то нервной улыбке. Даже слово из себя выдавить он уже не мог, словно кто-то силой надавил на горло. — Все вещдоки ко мне в кабинет и результаты анализов прислать мне при первой же возможности, — сдавленно, каким-то неестественным голосом всё же выдавил из себя Никита и, не дослушав ответ участкового, большими размашистыми шагами куда-то поспешил. Направления он не знал, просто хотелось убежать куда-нибудь, чтобы его никто не нашёл даже с собаками. — Какой ужас, какой ужас!.. — словно мантру повторял себе под нос Никита, уже совершенно не различая дороги.***
Грязные потрепанные конверсы будто бы были символом юности Никиты. Они видели так много: были рядом на веселой дискотеке, под холодным осенним дождём и жарким летним солнцем. Они знали такие истории, которые семья Никиты даже в кошмарах не видела. Жизнь Никиты ярко контрастировала с существованием Юры. Возможно, если бы они встретились в подростковом возрасте, то сочли бы друг друга самыми глупыми людьми на земле — настолько были разные позиции в одинаковых вопросах. Семья Никиты была достаточно большой и ему казалось, что он находиться под постоянным контролем. Все всегда знали куда он пошёл, что сказал и каким тоном — для подростка это выглядело не как забота, а скорее гиперопека. — Ты вчера очень поздно пришёл, — начал было отец за завтраком, но Никита даже не поднял взгляда. Он никогда не был замечен пьяным или в другом неадекватном состоянии, а значит и беспокоится семье было не о чём. — Если ты хочешь, мы можем поговорить об этом позже. — заключил отец, после непродолжительного молчания. Нет, Никита все ещё хотел быть таким же полицейским, как его отец, но юношеский максимализм в перемешку с обилием эмоций, которые он в силу возраста не мог контролировать, давали неприятный результат. Он искренне считал, что отец никогда не поймёт его настоящих чувств, поэтому пытался отдалиться от него. В какой-то момент он даже считал своего отца глупцом, потому что его методы казались Никите слишком медленными. Нужно было действовать жёстко. — Меня правда тревожит твоё общение с этим подозрительным парнем, — вновь попытался начать разговор отец, когда они ехали в машине за город. — Из-за него ты вечно попадаешь в какие-то передряги. Ну и откуда у него эти аксессуары? Его семье они не по карману, а подростку тем более! И кто вообще хвастается дорогими часами среди подростков? И почему ты не рассказал о расставании с этой девочкой Элей? Она очень хорошая и порядочная, за таких держаться надо! Нравоучения отца Никита уже привычно игнорировал, лишь изредка на автомате кивал, будто бы соглашаясь со всем сказанным. Вступать в разговор и пытаться доказать что-то непробиваемому человеку было глупо и бесполезно. Единственное к чему Никита действительно прислушивался — это собственные ощущения. Возможно, это избалованность или излишняя самоуверенность, но он никому не пытался довериться. Рассказывать какие-то вещи незнакомым людям он считал недопустимым. Недопустимым он считал и признавать собственную неправоту. Если он не видел на себе никакой вины, то и действий никаких не предпринимал. Он был поистине интересным человеком, который не боялся сказать что-то нелицеприятное, но видел рамки. Никита словно сам не определился какую роль ему выбрать: милого романтика, писавшего стихи о любви, или рокера-бунтаря, которому на все плевать. Постоянных отношений он не имел да и не стремился к ним. Это странно, но как правило, он был инициатором их начала и конца. Расставаться с людьми для него было вроде нормы и он не видел в этом что-то тяжелое, скорее неизбежное.