Титры были в самом начале

Время приближалось к полудню. И угасало столь же быстро, как семенящие рельсы, и сменяющие друг друга ели где-нибудь в пути мчащего поезда. Всё случилось быстро. Рвано. Запах бензина в носу укоренился, а ощущение того, что земля под ногами тверда, было далёким. До отделения они ехали молча, и даже когда приехали, не обмолвились ни словом; причина в этом нигде не крылась, потому что её, на самом деле, не было, — тишина и покой, когда движется что-то, действительно требующие многоречивую дискуссию. Ещё тогда, попрощавшись с Камски, детективы сели в машину и с минуту ничего не делали. Хэнк устал, был в полном смятении и ничего не мог целостно представить в голове. Его напарник почти идеально ему отзеркалил, только вот мысли Коннора обволакивали, как мошки фонарь, и тогда он, собравшись обратиться к Хэнку, слегка поддался в его сторону. Но Андерсон тут же завёл машину. Они никак не могли взять в толк, почему Фаулер вызвал их в свой кабинет в таком сердитом тоне. Что же, нужно было сразу с виновником примчать(?); одеть наручники и головами ввысь провести по отделению. Пройдя в кабинет, напоминая Хрюшу и Ральфа из “Повелителя мух”: усталый вид, некая иллюзорная отрешённость, всё вокруг будто сошло с ума, и никто им не поверит, скажи они это вслух, — они потоптались, остановившись по центру, взглянули на Джеффри. В кабинете поубавилось бумаг, но небольшая кучка на углу стола было новой и явно не показывала на сколько хорошо здесь идут дела, на сколько хорошо идут дела в мире, а за стеклом тешилась беззаконность и намеривалась её потеснить. Один из полицейских разговаривал с гражданином, побарабанил стол и примкнул к компьютеру после нескольких фраз. Обратившийся откашлялся, ноги согнул крестом у пят и всем корпусом повернулся к полицейскому, постоянно поправляя элементы вязаной кофты. Его история необычна. Он описывал улицу, где видел старый, потёртый баг, стоявший через дорогу от него, колористику высотных и мелких зданий, был день, и в какое-то кафе стояла очередь, и куча переулков, кирпичей, бумажного мусора. Участковый, к которому изначально он направлялся, в итоге передал его другому сотруднику. И теперь гражданин по нескольку раз мерил того взглядом, но так и не определил с кем ему приходится говорить, ещё он не допускал того, чтобы задать этот вопрос. Пока по стенам отдела расходились приятные ароматы кофейных зёрен, “непонятный” сотрудник полиции обречённо вздохнул. Два недоверчивого внимания охладили друг друга, и тут задался вопрос: всё ли рассказано? Сотрудник, конечно, дослушал до конца, подробно зафиксировал информацию. А ещё добавил крупным шрифтом, что гражданин Уильям Стивенсон недомогает и с некоторых пор страдает признаками деменции. Это правда. По содержанию обращения, предположительно, этим никто не займётся. Стивенсон же был уверен в своей правоте и досадно подмечал другое отношение. Уильяму пятьдесят семь лет, последние четыре года он живёт один. Детей не имел и проживал в старом домишке с бетонными стенами. Стивенсон надрывно прокашлялся, подумал: не забыл ли что-нибудь добавить? “Я всегда ходил в магазин один, даже когда у меня был андроид. Почти никого, кроме самих андроидов, я не видел. Разве что бедняков. Я уже и забыл, кто такие люди и как они иногда могут выйти в свет. Ну, эта такая ироничная, но вполне уместная вставка. И я был, знаете... полностью парализован. Совсем как по-настоящему! Этот человек вышел на меня на повороте, рядом с перекрёстком. Я увидел безумие! Мёртвой личиной зыркнул на меня и пошёл дальше, красный, опухший, еле держался на ногах. У него свисала кожа, но я могу заверить, ему точно не дашь старше сорока. Я думаю, он понимал, что скоро умрёт. И если б только это, да? Я бы не пришёл сюда, в такую даль от дома, если это было бы всей историей. Я ни раз уже туда хожу, и поэтому таких случаев у меня предостаточно. Я часто вижу там нездоровых, почти мёртвых людей. Нет, это ничто другое. Нужно успеть. Вы понимаете, о чём я вам говорю?”. Сотрудник кивнул. И отпустил его. В кабинете капитана Фаулера никто никого отпускать не планировал и, больше говоря, секунды тянулись, и разговор не клеился. — Я бы хотел выслушать твои объяснения, но что-то мне подсказывает — это дохлый номер. Капитан сидел за столом, сложа руки, словно школьник, и сам не понимал злится он или нет. Скорее нет, но решительно выдвигал в первый ряд незначительные грозные нотки поведения и усталый вид, потому что толк происходящего Фаулер понимал и от этих знаний снова начинал испытывать раздражение. — Ещё мне, подчёркиваю, казалось, что Коннор как-то начнёт регулировать твои неожиданные поводы самовольности. — Не понял, — честно признался Хэнк. — Мы действовали согласно закону. Допросили свидетелей, осмотрели помещение, никакой противоправности, капитан. — Я тебя умоляю, Джеффри, — отмахнулся Хэнк, слегка приблизившись, — если ты из-за Камски, то я даже объясняться не буду. Да, он говнюк. Я в следующий раз так ему и скажу — ты... — Хватит! Капитан потёр лицо ладонями, приглушённые звуки отдела нарушали полную тишину, хотя, в целости, эту тишину никто из них не чувствовал, вдоволь упиваясь происходящей недомолвкой. Коннор держал руки за спиной и ощущал, как светодиод безостановочно светит желтизной, моргал, проматывал события. — Кто вам отдал приказ выезжать в башню Киберлайф? Неизвестно, что они ожидали услышать, но явно не это. Наконец тишина пробилась сквозь скрежет домыслов, и пустота крыла всё вокруг толстейшей глыбой. Как будто кто-то нажал паузу, все мигом примолкли и застопорились. Подобно мотылькам осели в банке, а за стекляшкой движется всё живое, свободное, понимающее их безнадёжное положение. Настигло некое снисхождение к происходящему. Коннор хотел бы сказать столько всего, но он счёл нужным оставить это в своей голове, теперь это казалось ему совершенно бесполезным. Однако самым странным было то, что Коннора пронзило чувство вины. Ударило под дых. Осознавая это, он ещё больше зарылся в каком-то своём невидимом барьере и продолжал наблюдать издалека. Фаулера даже слегка озадачило такое затишье. — Хэнк, ты отработал сверх нормы. Ты должен был вернуться, дать себе отдохнуть и только потом, в свои официальные рабочие часы, выезжать. Потому что прямо сейчас ты должен быть здесь и продолжать расследование, но мне придётся тебя отпустить. Ты сутки не спал и даже не отдыхал. Я просто не могу допустить тебя к работе. Хэнк был ошеломлён: — Да ты, видать, шутишь. — Это самое большое дело за последние годы, Андерсон, — Джеффри начинал закипать, — и ты не можешь делать, что тебе вздумается. Я знаю, ты действовал из хороших побуждений, но это привело к тому, что у меня теперь нет должных сотрудников для дела. Если сегодня что-то приключится, ты сам должен осознавать, Хэнк, что потом будет. — Да о чём ты, Джеффри? Ты же сам связался со мной и отправил в этот инкубатор, — Хэнк видел неожиданность на лице Фаулера. — Мы отъезжали от бара, и тут звонишь ты, говоришь о поступлении срочного вызова с Киберлайф и о пропаже. — Хэнк, — произнёс Джеффри так, словно слышал несусветную чушь, — в пригороде нет связи. — Как — нет? Все озадачились. — Ты сейчас думаешь, я тебе вру? Коннор, — вильнул Хэнк к нему, — скажи же что-нибудь! Коннору показалось трудным что-либо сказать: — Когда мы сели в машину, — подал голос Коннор, — поступил звонок. Хэнк взял трубку. Хэнк ещё смотрел на Коннор, как показалось самому андроиду, целую вечность. И многозадачно отвёл взгляд. — Ладно. Разберёмся с этим позже. Сейчас ты идёшь домой и отсыпаешься, завтра жду тебя как штык. А пока поставлю Гэвина “дозорным” на пару с Коннором. — Ну уж нет, Джеффри. Это мой напарник, и он берёт отгул. — Он не может взять отгул, Хэнк... Он... — Джеффри, хоть раз за сегодня ты выслушаешь меня? — Ты даже не обсудил это с Коннором. — Мне ли не знать, что я с ним не обсудил. Капитан тяжело вздохнул, посмотрел на отсутствующий взгляд Коннора и невзирая на бестактность Андерсона, согласился. Они вышли из кабинета, почти не касаясь пола. На улице их обдал прохладный ветер и грибной дождь. Пасмурное небо разлеглось серостью по всему городу, намекая, что всё двигалось к наступлению осени, некоторая листва уже покрывалась красками палитры, правда, рановато, дети её изорвут, в лучшем случае — никогда не заметят. Где-то вдали трезвонили билборды, совсем как шум для домашних хлопот, он просто есть, — иногда о нём вспоминают, — округа погрузилась в новый сезон всего за пару часов, утром ничего не предвещало такой печали. Никто так и не опомнился, потому обсуждать желания не имелось. Фаулер сидел по уши в бумагах, с этого месяца поступающих обращений стало в разы больше, и половина из них выглядела как записка неуверенного психопата, которую придётся рассмотреть под самым мельчайшим микроскопом. Не считая того, что звонок являлся особенным претендентом на улику, о нём не стали больше говорить. Но это был огромный промах, который повлечёт за собой последствия. И об этом никогда не вспомнят. Этим же днём, чуть погодя, СМИ впопыхах начало сбор информации. Такие журналы как “Detroit Today” и “Tech Addict” уже послали своих журналистов, а всевозможные телевизионные каналы прямо сейчас были готовы начинать трансляцию с места событий. Башню Киберлайф окружили репортёры, и охрана этому никак не препятствовала, создаётся впечатление, будто бы нас ожидали, а теперь готовы приветствовать с распростёртыми объятиями, — высказался один из них в видоискатель камеры. Начался прямой репортаж сразу на трёх каналах, ещё несколько ожидали своего экранного времени, нервно перебирая вводные слова и проверяя съёмочную аппаратуру. Дождь всё ещё моросил, накладывая мелкими каплями зонты, но внимание на него никто не обращал, поглотив себя намного важной частью своей рутины. Некоторых репортёров покрывала испарина в такую погоду, волнение пробило их темперамент, — если не уложиться в отведённое время, то это будет ужасный промах, который только мог сбить их с ног. Когда у входа показался Элайджа Камски, прошло не более пятнадцати минут, и на образовавшуюся накануне атмосферу словно вылили какое-то невидимое вещество, передающее свои свойства воздушно-капельным путём. Как на кость, репортёры пустились к нему, выкрикивая с полтыща вопросов, разобрать которые в этом гамме было делом нелёгким и эмоционально тяжким, это было видно по тому, как Элайджа недовольно обвёл толпу хмурым взглядом, уже заранее бывая потрёпанным. Камски поднял ладонь, и скопище поутихло: — Я предлагаю лишь одному репортёру последовать со мной, остальных попрошу уйти. Из массы камер уверенно шагнула женщина в сером костюме, средней длины её осветлённые волосы послушно лежали лёгкими волнами чуть длиннее плеч, табличка CNN на камере и бейдже говорила сама за себя, Камски кивнул и повёл репортёра с оператором в тихое место, где можно будет спокойно ответить на все вопросы. Оставшимся пришлось покинуть башню и оставить своих зрителей без дальнейших разбирательств, впрочем, все понимали, что телезрителей от продолжения новостей отделяло лишь нажатие кнопки. В небольшом, но просторном зале Элайджа разместил гостей, сел напротив, белый минималистический стол располагался в стороне, и с небольшим акцентом на него, оператор развернул камеру чуть влево, предполагая, что так кадр выйдет более хорошим. Медлить не стали. — Элайджа Камски, рада вас приветствовать, хоть и в таких необычных обстоятельствах, — Камски ответил кивком, блаженно улыбаясь, — скажите, чувствуете ли вы удивление от того, что СМИ так быстро узнало о пропаже разрабатываемой ранее модели андроида? — О похищении, если быть точней, и — нет. У меня большой штат сотрудников, почти все из них ведут социальные сети, так что я совсем не удивлён. Кто-нибудь выставит пост и об этом узнают очень много людей, ведь к деятельности каждого из них всегда был интерес. — Расскажите, проводилось ли уже какое-нибудь расследование, каковы вердикты? — Да, детективы уехали буквально с полчаса назад. Пока рано ставить какой-либо вердикт. Ясно только одно — модель RK-девятьсот была похищена. Но кем и каким образом пока не уточняется. Следствие ещё ведётся. — Это очень необычно. Детективы не смогли что-либо установить даже после осмотра места преступления. Как же свидетели и камеры видеонаблюдения, система охраны? — Вы знаете, это правда всё очень необычно. В этот день охрана сработалась плохо. Вся система была неисправна, а, как я уже говорил, сотрудников здесь предостаточно, очень даже предостаточно, однако ни один из них не видел ничего необычного. Из-за этого у многих создалось впечатление, что виновник среди нас. Кто-то давнишний и осведомлённый. К экранам телевизоров примкнули все, кому благоволила судьба. На улице прохожие останавливались перед магазинами техники, чтоб посмотреть репортаж, а внутри толпились целыми группами; кто-то смотрел дома, кто-то мог делать это на работе, как, например, капитан Джеффри Фаулер. Кому не выпал шанс на просмотр, точно будет просветлён знакомыми, был лишь вопрос времени, на сколько быстро новость разлетится по всему городу и уйдёт дальше. Около двух лет прошло с самого масштабного и отличительного переворота за историю человечества, так он был быстр и глобален, что казалось, его и вовсе не было. Многие люди всё еще находились в состоянии непринятия, отвержения, они не справлялись со своими мыслями, а кто-то и с эмоциями, выливая всё в массы. Но даже если всем будет нужно сделать простую вещь, например, погладить зверя, то и здесь сделать смогут такое дело далеко не все: люди, имеющие аллергию, люди, охваченные сильным страхом, и те, у кого нет рук — на это не могут быть способны, и, если бы в судный день нужно было бы выполнить этот знак добродетели, многие ушли бы на покой, не взирая на то, что этим хотелось отсеять только гниль общества. — Вы тоже так думаете? — Пока я ничего не думаю на счёт виновника. — Вы упомянули похищенную модель RK-девятьсот. От чего грабитель наметил на неё глаз? Или в этом может крыться что-то простое? Элайджа усмехнулся и скрестил ноги. По ту сторону телевизора все притихли, никто не мог бы заметить, но последний раз так было именно во время восстания андроидов, когда каждое слово по телевизору могло разрушить внутренние часы и перекроить их заново. Только сейчас смотрители руководствовались лишь интересом. Общество давно не ощущало интригу, ни в политике, ни в бытовом существе, однако это никак не говорит о том, что весомых происшествий не случалось. Таков человек — быть там, где не приходится искать утоления своих потребностей. В том же числе и подавления любопытства. — На этот вопрос я не дам тот ответ, который вы бы хотели услышать. Не хочу давать волю нездоровой части населения. Просто скажу, что, если бы похитили любую другую модель, я был бы более спокойным. — Большое спасибо за уделённое время. Эмма Бэкер, репортаж в башне Киберлайф, канал CNN. От полицейского отдела ехать было не долго. Первым делом Хэнк запер дверь, как только они вошли. Обычно к замку лейтенант не притрагивался и зайти мог каждый, кому действительно это было нужно; мало людей в этом мире, намеревающихся ворваться в собственность сотрудника полиции, кроме, разве что, преступных единиц, не додумывающих навести справки. Коннор заметил всё сразу. Дурно стало как по щелчку пальцев, будто он действительно был человеком, все сенсоры чувств расфокусировались перед грузным тычком в сердце, и стоило не мало усилий припомнить день, когда так было в последний раз. Честно сказать, первоначально Коннор не давал отчёта, воспоминания были не тленными, они просто были, сосуществовали с ним и по сей день могли остаться отголоском прошлого, но время шло, мораль становилась выше, и Коннор начинал полноценно пребывать в сгенерированном представлении того, что могло произойти и чего в последствии — не могло. Тяжёлой поступью Хэнк прошёл дальше и порядочно заставил Коннора подавиться своими мыслями, представляя, что же могло зацепить лейтенанта, раз тот обошёл молчанием его присутствие. В доме было довольно чисто, только тонкие покрывала пыли лежали на мебели, но и их андроид скоро уберёт, по обычаю, ночью, пока его напарник будет восполняться сном. Парочку раз Коннор ненароком будил его, гремя во время уборки, Хэнк мямлил что-то себе под нос и, поворачиваясь на другой бок, снова засыпал. Их встретил ленивый, но радостный лай с цоканьем по паркету когтистыми лапами. Хэнк похлопал пса по макушке. — Сумо! Дружище, сколько же ты не ел? Коннор почувствовал хруст под ногой, а затем неожиданный смех прозвучал по всему дому, отступив назад, в маленькой песочной горе андроид распознал собачий корм. — Чёрт, я уже и забыл, что оставил ему целый мешок в углу. Старею. В далёких своих воспоминаниях проскакивал тот момент, когда Хэнк, взбудораженный после сна, тупо уставился на прибранный дом. Наверное, от кардинальных изменений его пробила дрожь в голосе, и накрыло волной не веры, как показалось Коннору, потому что узнать настоящую причину не вышло — Хэнк сказал что-то невнятное и на пару часов остался в комнате. И как-то после, об этом Коннор не стал говорить, понял, что заделось что-то очень личное. При уборке, Коннор часто смотрел на фотографию Коула. Она теперь всегда стояла в гостиной над камином, причём делал он это даже тогда, когда уборка в том месте не требовалась. Брал её в руки и подолгу рассматривал, словно надеялся найти в ней что-то новое; ему было интересно, каким был Коул. Радостным, как на фотографии, или грустным? Чем занимался, что не любил, как бы отнёсся к нему самому? И андроид всё глядел на снимок, будто ожидая, что там отпечатались все ответы. О Коуле Хэнк говорил редко — он и имя его не мог произнести без какой-то надломности, но думал о нём частенько, и это было настолько заметно, что ему вслух можно было ничего и не говорить. Коннор уселся на один из кухонных стульев и наблюдал, как Хэнк собирается поесть первый раз за длительное время. Сумо разлёгся рядом, не спуская с обоих чёрные бусины, опустив морду на пушистые, толстые лапы. Зачем-то Хэнк включил на кухни свет, он рассеялся плавными линиями по простору, наслаивая дневное освещение желтизной и, если бы его не было, ушёл бы только лишний окрас с поверхности тумб. На столе очутилась парочка бургеров и кофе. — Нам надо кое-что обсудить, — вбросил Хэнк. — Что именно? — Сначала я бы хотел спросить, — он занял второе место за столом и отпил кофе, — не хочешь ли ты мне что-то сказать? Коннор припустил взгляд, потом так же резко его поднял, чтобы не вызывать сомнений. Хэнк всё смотрел на него, не злился, не выискивал потаённый смысл, просто ждал ответа, откусив кусочек бургера. — Нет, — ответил Коннор, чуть подумав. — Нет, — кивнул Хэнк расслаблено и снова откусил кусок от бургера, запевая кофе. Коннор даже не понимал, что именно имелось в виду: его скрупулёзное мнение по делу или житейский разговор, который он предпочёл не развивать дальше. Или значение слов было далеко не таким прозрачным, и где-то в подтексте сказанного таился второй слой, — не разжёванный, сырой, — который будет тяготить и крошиться прямо во время его выхода. Некоторое время сохранялась тишина. Хэнк смаковал остатки одного бургера, крошка от хлебной доли повисла у него на бородке и через несколько жевательных движений спала на стол. — Нет, — снова повторил Хэнк. — А ты хоть в курсе, что я даже припомнить не могу, когда последний раз диод у тебя светился голубым? Он изредка улавливал перегруз мыслительных обработок, а следом мгновенно терял из виду, как фантомное следование вокруг его восприятий. Коннору будто дали пощёчину. И всё стало потихоньку выстраиваться в закономерность, порядковую очередь. Что же именно вывело его из лада, начиная высвечивать алые проблески. — Воу-воу, Коннор, — всполошился Хэнк. Однако Коннор быстро вернул жёлтый цвет, что Хэнк уже начинал считать не таким уж и злосчастным. — Спокойно. Сейчас будет трудно оказать тебе техническую помощь. Я хочу поговорить, так как вижу, что ты ведёшь себя странно и молчишь. Как всегда. — Хэнк, это трудно описать... всё, что сейчас у меня в голове. — А ты попробуй. — Это может занять много времени, — Коннор пытался оттеснить этот разговор. — У нас полно времени, — серьёзно проговорил Хэнк, от этих слов андроид наконец оторвал взгляд от поверхности стола и взглянул на часы. — Я сказал, — повторил Хэнк, — у нас полно времени. И Коннор начал рассказывать всё. Почему на душе так грузно и, в то же время, совсем опустошённо. Отчего небо видится не ярким, и откуда же взялось чувство, что ноги мочит не та трава. Сложно вытягивать мысли, достигшие сознание из страха, преувеличений, неизвестности, — ко всему прочему, Коннор не волшебник, — и они вздымаются над иными размышлениями, будто шторм, и заполняют собой всё пространство, стоит лишь отметить их бывалый вид. А что карать за дурость мыслей(?); словно это даст охотные плоды от сухого пастбища. Просто в какой-то момент приходит осознание, что собеседник не сможет помочь, потому что сам не разобрался, что именно так гложет. Приходится жить в ожидании абсолютной тишины, когда нет нитей недосказанности, скупости, напряжения, непокоя в воздухе, и вроде бы есть осознание твёрдой уверенности, где ты находишься, но понимаешь, что стоит только дать слабину, тут же оборачиваешься, чтоб поглядеть на величие обратного. — Последнее время я никак не могу избавиться от мыслей, — подытоживал Коннор, — что я всего лишь машина. В процессе своего рассказа андроид много раз удерживал паузу, потом собирался с мыслями и продолжал, парой вертя головой по сторонам, ни разу не перебиваемое исповедание. Допив кофе, Хэнк всё ещё ожидал, что что-то последует дальше, но Коннор всё молчал. — Если бы я не был сейчас таким сонным, вероятнее всего, очень бы на тебя разозлился, — признался Хэнк. — Я понимаю, что для тебя сейчас ничего не будут значить мои слова, скажи я тебе, что ты не прав. Но я всё равно это скажу. Я скажу это, Коннор. Даже если ты начнёшь потом мне врать, выдавая себя слишком серьёзным молчанием, даже если ты потом уйдёшь гулять по городу или начнёшь увиливать от ответов, потому что тебе сложно. Да, ты не прав, Коннор. Хотя бы потому, что будь ты просто машиной, никогда б не задавался этими вопросами. Коннор не нашёл подходящих слов, но ему очень хотелось что-нибудь ответить, Хэнк это видел и ему этого было достаточно. — Я никогда не поднимал эту тему, но раз уж мы сегодня так беседуем, думаю, в самый раз сказать, — говорил Хэнк. — Ты не заменишь мне Коула, Коннор, но это не мешает мне смотреть на тебя как на сына. И никогда не мешало. — Люди тоже часто думают о чём-то схожем, — продолжал он, — и это вовсе не значит, что это признак задуматься об этом. Это часть жизни. Как взросление. Да, ментальное взросление. Очень сложный период, кстати... Я уверен, что к этому разговору мы ещё вернёмся. Только тогда его должен будешь начать ты, и мы обсудим абсолютно всё, когда будешь готов. — Хэнк, я... — Ладно, — поднялся тот со стула, — пора бы уже лечь спать. Глаза смыкаются, аж злость берёт. Проделав несколько шагов в сторону спальни, Коннор всё же его окликнул, и Хэнк повернулся: — Да? Тут Коннор примолк. — На самом деле, правильно говорить светодиод. — И тебе спокойной ночи, гадёныш. Не буди меня раньше времени.