Проклятая река

      После купания в холодной воде Луна серьёзно заболела, а ведь сама Джинни отделалась одним лишь походом к мадам Помфри за Бодроперцовым зельем. Луна же не появилась ни на сдвоенных зельях, ни на совместных чарах на следующий день. Не видела Джинни её и в Большом зале. Выяснив у её однокурсниц, что та лежала в общей спальне и так крепко спала, что им не удалось её добудиться, Джинни решила заглянуть к подруге после занятий. А в конце урока чар рискнула подойти к Флитвику.       — Профессор, можно с вами поговорить?       — Конечно, мисс Уизли. Что такое? — Маленький преподаватель участливо повернулся к Джинни. Своим ростом он едва доставал ей до подбородка, но, несмотря на это, Джинни всегда сильно уважала его за высокий профессионализм и сердечность.       Она хотела было уже выпалить всё как на духу, но тут за спиной Флитвика ни с того ни с сего вдруг вспыхнул высокий книжный шкаф со стеклянными дверцами и ручками в форме орлиных лап. Джинни неверяще смотрела, как пламя появилось на ножках, а затем быстро побежало вверх по стенкам, охватывая их дюйм за дюймов, пока не добралось до самого верха, начав с характерным треском пожирать древесину. Профессор оглянулся на застывший взгляд Джинни и ахнул:       — Мерлинова борода, как такое могло стрястись? Агуаменти!       Из его палочки полилась вода, но, попадая на пламя, она словно не причиняла тому ни малейшего вреда.       — Профессор, это…       — Идите, мисс Уизли. Поговорим с вами чуть позже!       Джинни кивнула в спину профессора Флитвика, пятясь назад. Она поняла, что, если продолжит настаивать, то кто-то ещё, кроме неё или Луны, может пострадать. Бегом она кинулась прочь из комнаты. В ушах её словно стоял бархатный тихий смех Тома.       В общей спальне Когтеврана, куда Джинни провели соседки Луны, было необычайно холодно. Угли в чугунной печке, стоящей посреди комнаты, совсем прогорели, а сквозь рассохшуюся местами деревянную раму тянуло сквозняком. Голые, синеватые от холода ступни Луны виднелись сквозь неплотно задвинутый полог. Джинни подошла к её кровати, и тихо села в ногах, чуть сильнее отодвигая полог.       — Эй, Луна, проснись! — Джинни коснулась голой щиколотки, убеждаясь, что кожа ледяная, однако грудь Луны, прикрытая уголком одеяла, едва заметно вздымалась. Джинни впервые заметила, как та похудела после дня их неудачной прогулки — её мягкое, ещё почти по-детски округлое лицо заострилось, и так прозрачная кожа будто стала ещё тоньше, выставляя напоказ дорожки голубых вен, а волосы совсем потускнели. Когда Луна так и не проснулась, Джинни направила на неё палочку и произнесла: — Энервейт!       Лавгуд тяжело вздохнула и открыла глаза.       — Джинни, рада тебя видеть! — Её мелодичный голос звучал очень слабо.       Сердце Джинни сдавило от жалости. Она стиснула руку подруги и горячо зашептала:       — Луна, ты не должна сдаваться! Борись, Луна! Я обязательно придумаю, как нас спасти!       На лице Луны так и застыла блаженная улыбка, когда она вновь забылась во сне, даже не делая попыток подняться. Проклятие смертельно сдавило её в своих объятиях и сладком плену фантазий. Джинни в бессильной ярости ударила по резному столбику кровати сжатым кулаком, тут же зашипев от боли.       — Эй, кто-нибудь! — высунулась она в коридор с криком помощи. Вскоре на её призыв вышла староста семикурсников — Падма Патил. Джинни обрадовалась, увидев знакомое лицо. Вместе они отлевитировали Луну в Больничное крыло. Если от расспросов Падмы уклониться было достаточно легко, то мадам Помфри выглядела очень обеспокоенной. Но стоило Джинни только раскрыть рот, как по стеклу за спиной у медиведьмы вдруг побежала трещина. Неслышно она заскользила из угла оконной рамы, из крошечной становясь всё длиннее и длиннее.       — Вы побледнели, мисс Уизли. Подождите, я дам вам укрепляющее зелье.       — Мадам Помфри! — крикнула Джинни ей в спину. — Огородите Луну барьерным заклинанием, пожалуйста. Она страдает лунатизмом.       — Что? — Мадам Помфри вновь повернулась к Джинни. — Впервые слышу. С чего вы взяли, мисс Уизли?       — Нечасто, но у неё бывают приступы. — Джинни поразилась сама себе — ложь слетала с её губ так часто и умело, будто в ней самой поселилась частичка Тома Реддла.       — Хорошо, я это учту.       Стоило мадам Помфри только уйти в свой кабинет за зельем, как Джинни бросилась прочь, не дожидаясь новой волны расспросов. На прощание она лишь посмотрела на бесчувственную фигуру Луны в больничной койке, а потом на окно, бывшее ранее за спиной медиведьмы.       Стекло стало вновь целым.       Уже ничему не удивляясь, Джинни медленно пошла в библиотеку, в которой проводила вечера на протяжении недели. Только сейчас она поняла, насколько устала. Где-то в это время начинался ужин в Большом зале, но Джинни знала, что выдержит ещё только один поход за сегодня. И выбор пал на библиотеку, хоть она уже серьёзно сомневалась, что ей удастся выбраться из этого капкана невредимой. Или даже живой.       Добравшись без каких-либо происшествий, Джинни окунулась в почти кристальную тишину, строго хранимую мадам Пинс. Этот безмятежный покой нарушали лишь скрипы перьев, редкий шорох переворачиваемых страниц, да какая-то особо заунывная песенка Пивза, доносившаяся из коридора. Джинни вновь поблагодарила неумолимо маячившие на горизонте испытания ЖАБА, позволявшие старшекурсникам посещать Запретную секцию, и приготовилась окунуться в безрадостный мир проклятий. Перебирая старые и новые фолианты, Джинни оставалась в библиотеке до самого закрытия; от обилия менее и более красноречивых подробностей её уже изрядно мутило, а от нехватки воздуха то и дело раздирало неуместной зевотой. Но, тем не менее, ничего похожего на проклятие, терзавшее их с Луной, Джинни к своему огорчению не смогла отыскать. Пообещав себе вернуться сюда завтра, она обречённо поплелась в гостиную факультета, намереваясь этой ночью не смыкать глаз.       …Она смотрела на себя в зеркале. На ней было белое платье: высокая талия, открытые плечи, мягкая многослойная юбка, нежным облаком охватывавшая ноги. Её волосы были забраны наверх с парой кокетливых прядей, выпущенных возле висков. На бледной коже почти не виднелись веснушки. Джинни казалась сама себе куклой, которую во всё красивое одевает избалованный ребёнок. Но в любую секунду это может надоесть малышу, и он начнёт выкручивать игрушке её негибкие конечности.       Том любовался её отражением, выглянув из-за плеча. В свои вечные шестнадцать Том теперь был Джинни совсем ровесник, но всё же намного выше ростом, и его тёплое дыхание трогало волосы на затылке. Он провёл ладонями по плечам Джинни, рождая внутри дрожь, приятную или нет — она затруднялась определить.       Её белое платье было похоже на свадебное — из тех, что любила рассматривать Лаванда в привезённых из дома маггловских журналах. Не собирался же он утвердить свои мнимые права на неё с помощью этой нелепицы?       — Это что, маггловское свадебное платье?       — Тебе не нравится? — По лицу Тома скользнула едва уловимая тень неудовольствия, но он быстро спрятал её за обходительный улыбкой. Реддл наклонился к плавному изгибу шеи Джинни, целуя над ключицей, а потом приник губами к едва уловимо бившейся под ухом жилке. От ласкового прикосновения Джинни на секунду закрыла глаза.       — Только скажи, и мы из торжественного сделаем белый — цветом скорби и печали. Отчаяния.       Шею пронзило острой режущей болью. С губ сорвался крик боли, и Джинни принялась еще внимательнее рассматривать отражение в зеркале: там был лишь Том с застывшей улыбкой, а его руки покоились на её талии. Но боль не уходила.       Наконец Джинни опустила взгляд вниз, и словно со стороны увидела красные разводы на белом платье и руки Тома, порхавшие над ней с живостью фокусника, вновь и вновь рассекая её молочно-белую кожу.       Вместо того, чтобы попытаться вырваться, она некстати заметила, что руки у него были вымазаны чернилами. Он столько раз прежде являлся к ней во снах, пах бумагой, мокрыми перьями и застиранным бельём, что эти воспоминания будто парализовали её. Словно овца, безропотно взирающая на нож мясника, смотрела Джинни за пальцами Реддла, пытаясь отрешиться от боли, закрыть её внутри, как она уже однажды заперла в сердце горечь от его предательства.       Зеркала множились перед глазами, образуя вокруг них круг нарциссического великолепия. Джинни скинула с себя руки Реддла, пытаясь зажать глубокие раны, из которых толчками вырывалась липкая горячая жидкость.       — Если бы ты только не была такой упрямой, мы могли бы быть счастливы…       Джинни хотела ответить ему, что у него весьма извращённое понятие счастья, но изо рта вырвалось лишь беспомощное бульканье. Она попятилась от медленно наступавшего на неё Реддла, замечая краем глаза множественные страстно-непристойные сцены с их участием, транслировавшиеся мнимыми отражениями. Джинни от неожиданности увиденного споткнулась о собственный длинный подол и упала назад, ударившись спиной в одно из зеркал. Но вместо того, чтобы разбить стекло, она рухнула в темноту, и полетела, полетела…       — Снова ты, фейри? Или предпочитаешь, чтобы я назвал тебя суженой? — Откуда-то сверху раздалось издевательское хмыканье. — Видок у тебя неважный…       Джинни увидела над собой высокую тёмную фигуру Волдеморта. Судорожно продолжая зажимать раны, она попыталась отползти от него, но каблуки лишь слабо цеплялись за паркет, делая её усилия тщетными. Волдеморт поднял палочку, и Джинни устало закрыла глаза. Что ж, кажется, она и в самом деле проиграла.       — Должно быть, сложно разговаривать с почти перерезанным горлом.       И вместо того, чтобы причинить ей новую боль, он заставил кровь перестать сочиться меж пальцев, а кожу — вновь стать целой.       — Спасибо! — против воли вырвалось у неё, когда она перестала чувствовать мучительные раны и ощущать вязкую жидкость под пальцами. Впрочем, радость её длилась недолго. Поставив стул и с некоторым изяществом усевшись на него, Волдеморт вновь нацелил на Джинни волшебную палочку и спросил, равнодушно глядя на неё, распростертую у его ног:       — Отвечай, как ты проникаешь ко мне во снах. Что это за магия? И откуда взялась та связь, о которой ты говорила, если, конечно, не врёшь.       Джинни едва заметно улыбнулась и, подтянув колени к подбородку, рассказала ему почти обо всех подробностях их с Луной самоубийственной вылазки. Исключая из рассказа, конечно, своё весьма близкое знакомство с Гарри Поттером и родство с его лучшим другом.       — Ну и идиотки! — досадливо поморщился Волдеморт, задумчиво поглаживая свой подбородок. — И всё же, это мало что объясняет…       — Какая разница, всё равно я скоро погибну! — Внезапно нахлынувшее отчаяние заставило подступить слёзы к её глазам, а горло — болезненно сжаться.       Он продолжил равнодушно смотреть на неё, вольготно откинувшись на мягкой спинке стула.       — Если ты погибнешь, то перестанешь являться ко мне во снах — это ли не счастье? Но что если ты погибнешь, а проклятие каким-то неведомым образом и в самом деле решит, что мы связаны, и перекинется на меня? Это будет досадно. Идём!       Сменив задумчиво-скучающий тон на решительно-приказной, он без каких-либо усилий рывком поднял Джинни с пола, схватил её за руку и потащил на выход из тёмной спальни. Они попали в длинный светлый коридор. На высоких стенах висели картины в тяжёлых рамах. Потемневший от времени лак скрывал под собой прекрасных всадниц со светлыми волосами, высокомерных вельмож с бледными лицами и некоторые батальные сцены. Но у Джинни не было особой возможности рассмотреть портреты и мраморные полы, начищенные до зеркального блеска. Джинни то и дело оскальзывалась на них — ноги разъезжались, как у новорожденного оленёнка. Но Волдеморт не обращал ни малейшего внимания на её неудобства. За очередным поворотом она больно ударилась о косяк, но и это не заставило его остановиться — до тех пор, пока они не достигли двустворчатых дверей из светлого дерева. Распахнув их, Волдеморт, как нашкодившего котёнка, втолкнул Джинни внутрь. Восстановив равновесие, она поражённо ахнула: перед ней был огромный зал, заполненный светом луны и звёзд, струившимся через окна, высившиеся по обе стороны и поднимавшиеся во всю высоту зала. Но и сводчатый, терявшийся в недосягаемой вышине потолок венчала полусферическая рама окна, через которую виднелось серебряное кольцо убывающего месяца. Взмахом палочки Волдеморт зажёг свечи в многочисленных подсвечниках, расставленных тут и там, и при мягком уютном освещении Джинни смогла рассмотреть самое примечательное, что было в этом пространстве: книги. Сотни и тысячи томов — ветхие и совершенно новые, фолианты и совсем крохотные — стоявшие на деревянных стеллажах, в проходе галереи второго уровня, высившиеся стопками на столах напротив окон, а также возле пары удобных глубоких кресел.       — Это должно быть что-то древнее — может быть, из друидической магии… — бормотал Волдеморт, мечась от одного стеллажа к другому. Взмахами волшебной палочки он извлекал один фолиант за другим, укладывая их на свободный стол. — К сожалению, так мало записей осталось. Даже, можно сказать, почти ничего не сохранилось. В основном только то, что смогли записать первые христианские священнослужители… Вот тут посмотрим, пожалуй…       Он бегло просматривал одну страницу за другой.       — Так как тебя зовут на самом деле?       Волдеморт обернулся и воззрился на неё так требовательно, что у Джинни пересохло во рту. Родители её такому не учили, но Уизли знала, что порой честность — не лучший попутчик.       — Луна Лавгуд, — выдала она первое имя, которое крутилось на уме и никак не давало всплыть хоть какому-нибудь ещё.       — Не твой ли это родственник — пишет про меня всякие небылицы в своём журналишке?       — Как знать?       — Укрощать строптивых — одно удовольствие, — принимая её увиливания за очередное проявление характера, понимающе хмыкнул Лорд Волдеморт. И Джинни неудержимо обдало горячей волной смущения и негодования. — Ну что ж, как насчёт вот этого ритуала?       Джинни едва удалось подавить страх, чтобы подойти к нему. Текст был написан на латыни, и Уизли с трудом переводила написанное. У Лорда терпение закончилось раньше, чем она смогла осилить латинский язык. Парой фраз он растолковал ей смысл проклятия и контр-проклятия, и Джинни немного приободрилась от того, насколько правдоподобно это звучало.       Удостоверившись, что она всё поняла и совершенно точно больше не будет тревожить его, Волдеморт произнёс на прощание:       — Помни, за тобой должок, Луна Лавгуд. На случай, если ещё встретимся.