Проклятая река

Плакали девицы       Стоя у водицы.       В ночь ему не спится —       Он бежит на звон.              Заклинала жрица —       Чтоб в любви напиться,       Нужно утопиться,       Камнем лечь на дно…

      Река сбегала с холма, покрытого редким ельником. Её мелодичное журчание убаюкивало, звало погрузить ладони в разлетавшиеся бриллиантовыми брызгами волны. Но теперь река впадала не в озеро — но в океан, бушующий своей чёрной неистовой стихией. Его страшные тёмные просторы отталкивались шипящими подошвами прибоя от узкой полоски берега, усыпанного кусками горной породы, и зияли впереди. Джинни медленно подошла к воде, разглядев стеклянную громаду дворца, что сверкал в отражённом от поверхности свете луны. Острые шпили башен терялись высоко в фиолетово-чёрной дымке, а перед Джинни дюйм за дюймом материализовался мост, прозрачной нитью связавший полоску берега с островом. Джинни осторожно ступила на стеклянную поверхность и неторопливо скользнула по мосту.       Океанские волны вскипали под её ногами, подобно чёрной бурлящей лаве, и Джинни с трудом удалось отвести от них взгляд, чтобы придать дрожащим ногам хоть какую-то видимость твёрдости. Мелкий, невидимый глазу песок неприятно скрипел под подошвами туфель.       Шаг за шагом она наконец-то достигла дворца. Прозрачные створки с готовностью распахнулись перед ней, как и все двери после, в которые Джинни проходила, минуя тёмные пустые комнаты и коридоры со свистевшим сквозняком. Она брела по стеклянному полу, прикладывая все мыслимые усилия, чтобы не падать на чуть влажном от сырости полу.       В глубине особенно огромной залы, в которой в пределах видимости Джинни не могла разглядеть ни стен, ни потолка — она словно парила в чернильном ничто, — стала видна тёмная неясная фигура, показавшаяся ей исполинской. Чувствуя, как руки и спину неудержимо покрывает «гусиная кожа», Джинни прошла ещё немного навстречу, хотя интуиция вопила ей повернуть назад и бежать со всех ног. Едва различимый тёмный силуэт вскоре сложился в широкоплечую и статную мужскую фигуру, с достоинством восседавшую на прозрачном троне. Словно Конанд, сын Фебара, некто сидел посреди бушующего океана, и глаза его были закрыты, а лик ужасен.       Джинни остановилась, как вкопанная, разглядев в каком-то потустороннем свечении знакомые оплавленные и змееподобные черты, и тут же подумала о бегстве. Но поздно…       Пылающий взор красных глаз, словно смертоносный взгляд Балора, впился в неё.       — А-а-а! Наконец-то, фейри! Я так устал искать тебя…       Джинни открыла глаза и упёрлась взором в тёмно-красную ткань полога. Взмокшие ладони она прижимала к одеялу на груди и комкала белую отутюженную ткань. Тонкий серый луч позднего утра пробирался в узкую щёлочку между краями полога у самого потолка. Как же Джинни надоела эта долгая зима — как и весь этот бесконечный год! — с поздними рассветами, с завывающими коридорами, с постной рожей нового директора, с поросячьими глазками Керроу, с беспомощностью и неведением; с Луной, похищенной перед Рождеством… Как же Джинни хотелось наружу из этой тесной клетки, хотелось оставить войну далеко-далеко. Она мечтала идти среди зелёных холмов, крутя в тонких пальцах стебелёк вереска, напевая про шалфей и розмарин, и ни о чём не думать.       — Иногда сны — это просто сны, — прошептала Джинни себе утешающе, когда разум вновь безжалостно вырвал её из уютной картины с вересковыми холмами и услужливо подкинул образ исполина на хрустальном троне. Джинни едва слышно вздохнула.       Словно преступника на место преступления, влекло её на берег проклятой реки. Сотню раз её усталый разум возвращался на то место, подкидывая новые и новые вопросы и детали. Она будто воочию видела сбегающие вниз волны, которые всегда теперь шумели где-то на краю сознания. Каждый раз она гнала эти видения как можно дальше, и всё равно не была уверена, что сможет когда-нибудь от них избавиться.       И вот сегодня тоска стала особенно невыносимой. Джинни казалось, окажись она на берегу — всё вновь станет как было. Хотя едва ли Луну было возможно этим вернуть, но Джинни так не хотела терять надежду…       — Чтоб ты пошёл ко дну вместе со своим стеклянным дворцом, — злым шёпотом выплюнула она в пустоту, до хруста сжимая кулаки.       Джинни неохотно выбралась из тёплой постели, распахнув поло, и невольно поморщилась, когда её обдало прохладным воздухом спальни. На краю соседней кровати сидела Демельза Робинс и расчёсывала свои вьющиеся русые волосы. С её розовой безразмерной футболки, служившей Демельзе ночной рубашкой, на Джинни смотрела озорная девчонка, надувающая ярко-розовый пузырь жвачки и раздражающая своей беззаботной весёлостью.       — Какая-то ты бледная, капитан, — приветственно улыбнувшись, сказала Демельза. — Волнуешься?       Джинни лишь криво ухмыльнулась ей в ответ. По сравнению с проблемами, нависшими над всеми ними и над ней в частности за последние полгода, матч Гриффиндор-Слизерин, который должен был состояться сегодня утром, виделся Джинни такой незначительной проблемой. Однако Демельза могла смотреть на ситуацию и по-другому. Ей, полукровке во втором поколении, должно быть, казалось это всё не таким трагичным. Джинни грустно хмыкнула про себя.       — Я в порядке! — натягивая на лицо горящее воодушевлением выражение, уверила она. — Жду команду в Большом зале. Передай тем, кого встретишь. И поторопитесь!       Джинни никогда особо не мечтала быть капитаном команды. Квиддич ей нравился за свободу, за полёт, за азарт. Лидерство же накладывало на Джинни ненужные обязанности в виде придумывания стратегий, подбадривания команды и другие, далёкие от свободы, вещи. Но бросить свою факультетскую команду, которая и так в массе своей не хватала звёзд с неба с тех пор, как её покинул прежний состав — было выше её сил.       Натянув на себя чистую, ещё приятно пахнущую порошком форму и зашнуровав высокие ботинки, Джинни быстро покинула комнату под щебет остальных проснувшихся соседок.       С самого Рождества ею владела апатия. Она не могла простить себя за то, что ляпнула, не подумав, не своё имя. Теперь, когда Джинни убедилась, что всё, виденное в кошмарах, не было всего лишь сном, её с головой накрыло мучительное чувство вины, стыда и страха, которые грызли её, не переставая. Одна мысль о том, что она говорила с настоящим лордом Волдемортом, дерзила ему, беспечно воспользовалась его помощью, а потом ещё и подставила под удар подругу — просто лишала Джинни воли к хоть какому-то дальнейшему сопротивлению. Ей хотелось лежать, свернувшись в постели, и тупо сверлить взглядом красную ткань полога, надеясь, что когда-нибудь тучи, сошедшиеся над её головой, разойдутся.       По замку вовсю гуляли сквозняки. Они проникали через местами рассохшиеся окна, нанося тонкие полоски изморози в щели под рамами, заставляя плотнее кутаться в чёрные ученические мантии. На мгновение остановившись посреди коридора, Джинни задумчиво проводила пальцем по этим снежным полоскам, словно со стороны наблюдая, как оттаивали маленькие участки.       Оставив это, без сомнения, интересное занятие, она невидящим взором уставилась на высокие квиддичные трибуны и кольца, видневшиеся вдалеке. В прошлую и единственную их совместную весну с Гарри они любили задержаться на поле после тренировки, полетать немного, перебрасывая красный квоффл. А потом, залетев на одну из высоких трибун — целоваться, тесно прижавшись друг к другу. Широкая шершавая ладонь Гарри забиралась к ней под свитер и рассеянно бродила по талии, и его тёплые прикосновения рождали в Джинни бесконечно тягучие ощущения, хотя Гарри никогда не позволял себе ничего лишнего. Возможно, что-то могло получиться потом, накануне свадьбы Билла, ведь Джинни так хотелось сохранить хотя бы частичку воспоминаний; но нечего было и мечтать хоть ненадолго остаться наедине в доме, принадлежащем её семье.       Джинни невольно улыбнулась, вспоминая братьев и родителей. В этот год, когда она впервые осталась в школе одна — без поддержки Рона и близнецов, — ей было как никогда одиноко, хоть всегда она и твердила о том, какие её братья остолопы. Сейчас же Джинни чувствовала себя будто вновь вернувшейся на первый курс — погружённой в свои собственные переживания, отрезанной от привычных вещей и с неясной маячащей тенью на периферии зрения.       Впрочем, тень была не такая уж и неясная. Юноша из дневника — милый карманный друг — превратился с годами в мужчину, несущего бесконечную войну. Войну, страх и хаос. В гордого избранника самой Морриган, поцелованного её кроваво-красными губами.       Там, где мрачные беспросветные видения захлёстывали Джинни, словно осенний непроглядный туман, она заглянула во тьму — живую тьму, протянувшую к ней руки колкими, как иголки, воспоминаниями, непрожитыми эмоциями, закрытыми в глубине души, невыплаканными слезами. И эта тьма взглянула на неё в ответ и протянула руку, оказавшуюся вдруг рукой помощи.       Джинни вновь вздохнула — несмотря ни на что, не стоило связываться с тьмой.       …Снитч всё не хотел ловиться; Джинни видела блики на его золотых боках, но в следующую секунду он вновь ускользал, а ей оставалось лишь кружиться над полем.       Игра была мучительно долгой, и команда Гриффиндора отставала уже с разгромным счётом: двести против тридцати. И даже если бы Джинни поймала снитч прямо сейчас — это бы не помогло. В возможность отыграться Джинни уже не верила, но доставлять Малфою удовольствие размазать её — она не собиралась.       Погода была премерзкая. Мокрый снег летел прямо в лицо, куда бы Джинни ни поворачивалась. Белыми хлопьями он облеплял брови, таял и оставлял влажные, словно от слёз, пятна на щеках. Пронизывающий зимний ветер забирался под мантию, а голые кончики пальцев, открытые в спортивных гловелеттах, задеревенели, и Джинни уже совсем их не чувствовала.       Краем глаза она видела Драко Малфоя, чьё серое бледное лицо следило за каждым её движением.       «Где ты, фейри?»       Джинни услышала вдруг шёпот. Настолько тихий, что едва ли его можно было расслышать на фоне завывающего ветра и даже не обратить внимания, если бы не ощутимая, пронзившая Джинни головная боль. Сердце забилось быстрее — будто всё это время она только и ждала этого шелестящего голоса, замирая от ужаса и предвкушения. Зависший метрах в пятидесяти от неё Малфой вздрогнул и покрутил головой, словно разыскивая кого-то. Неужели он тоже слышал?..       Захваченная усилившимся ветряным потоком, Джинни сделала глоток холодного воздуха и тут же закашлялась, подавившись им. Метлу сносило в сторону трибун. Джинни сквозь пелену снега угадывала взволнованно вскинутые вверх лица и попыталась выровнять метлу, когда наконец увидела золотое свечение справа. Стараясь выглядеть так, будто всего лишь пытается вернуть манёвренность метле, Джинни резко развернулась и понеслась за снитчем.       Малфой тоже заметил заветный шарик, и теперь у Джинни оставалось всего несколько секунд, чтобы опередить его, пока навороченный «Нимбус-2001» с лёгкостью не оставит позади её школьный «Чистомёт».       «Иди ко мне, глупая девчонка…»       Джинни вновь дёрнулась, как от удара. Все звуки вокруг, кроме тоскливого воя ветра, заглохли. Игнорируя смертельный холод, растекавшийся от сердца, Джинни совсем легла на древко метлы, посылая её почти в самоубийственное пике. Пальцы сомкнулись на холодной поверхности снитча. Хрустнули маленькие золотые крылышки. Джинни победно вскинула руку со сжатым в ней мячиком. Толпа учеников и учителей отмерла и взвилась восторженным гулом, впрочем, едва различимым из-за метели.       Джинни приземлилась в окружении команды, но никто не радовался — матч, как и следовало ожидать, они проиграли. Джинни должна была разобрать все их ошибки и пропуски сразу, «по горячим следам», но она, как никогда, хотела быстрее избавиться от окружающих и остаться одна в спасительной тишине. Пообещав, что к завтрашнему дню обязательно составит анализ, и махнув рукой Демельзе, которая выходила последней, Джинни оказалась в раздевалке совсем одна.       «Я устал искать тебя…» Если она продолжит прятаться, то что она выиграет? Он всё равно найдёт возможность добраться до неё.       Маленькая волшебная лампа, наполненная искрящимся светом, задрожала под самым потолком, заставляя вибрировать тёмные тени, сгустившиеся в углах опустевшей раздевалки. Джинни смотрела на неё, не видя, а где-то внутри разгоралась решимость…       Бездумная решимость получить ответы на все терзавшие её вопросы, которых уже накопилось немало.       И кто, кроме него, мог знать на них ответы?       Пригладив влажные пряди вокруг лица и натянув пониже капюшон спортивной мантии, Джинни вновь взялась за древко метлы, прошептала на прощание:       — Нокс! — и вышла обратно в метель.       Люди верили, что если фоморы когда-нибудь вернутся на острова, чтобы дать новый бой, то достаточно будет обладать храбрым сердцем, острым клинком и могучей магией, чтобы победить их. В легендах говорилось, что эти древние уродливые исполины своим обликом способны внушить ужас даже в самое храброе сердце, если только не предпочитали накинуть на себя образы прекрасных фей и людей.       Конечно, фоморы — это очень древние и тёмные существа, и нельзя отрицать, что очень могущественные и опасные. Но не стоит терять надежду!       Однако при ближайшем рассмотрении это оказывался ещё один пример самообмана, которому люди привыкли предаваться, и который был куда как приятнее ужасающей правды. Правда же состояла в том, что фоморы были не просто злобными духами и монстрами, но отражениями всего низменного и порочного, что только может скрывать человеческое сердце, глубинное коллективное бессознательное. Именно фоморы были повинны во всех самых мрачных страницах истории человечества. Они всеми силами стремились вернуться туда, откуда были изгнаны, вновь занять всё благоприятное жизненное пространство, загнав человечество — и человечность! — на край мироздания.       Для того, чтобы их победить окончательно, необходимо было всего лишь очистить каждую человеческую душу от жестокости, ненависти и порока. Те, кто когда-либо сражались с ними, могли сравнить фоморов с природной стихией: ведь бороться с ними — всё равно, что бороться с ветром…       И где-то там, в завывании метели, слышался его голос — самого безобразного среди себе подобных, самого могущественного и безжалостного. Исполинского грозного короля на хрустальном троне посреди бушующей стихии.       Джинни приземлилась на холме. Девственный покров снега громко хрустнул под ногой. Едва ноги её коснулись твёрдой поверхности, как ветер, словно разбушевавшийся пёс, повинующийся окрику хозяина, улёгся — так, что наконец стало видно пасмурное белёсое небо над головой. Ей казалось, будто она угодила в зимнюю сказку с мрачно-торжественной атмосферой. Воцарившуюся вдруг ледяную тишину нарушал лишь привычный плеск бегущего потока.       А затем раздался голос, от которого душа Джинни осыпалась вниз пожелтевшей хвоей с рождественского дерева.       — Так, значит, ты и в самом деле существуешь, фейри!