Нас кидала заря Наверное, не зря Об выступы скал.
Слепая судьба По линии рта Рисовала оскал.
Джинни было смешно. С неуместным весельем она хлюпала горячий чай из чашки с уродливым оранжевым пионом на боку и слизывала черничный джем с пальцев, который вытекал из пирога при любой попытке откусить. Джинни изо всех сил старалась сдержать это отвратительное веселье, но не могла. — Да что с тобой такое? — В конце концов мать не выдержала, отшвырнула кухонное полотенце и отвернулась от плиты, на которой, как обычно, что-то кипело. Её тёмно-рыжие брови сдвинулись на переносице, а руки упёрлись в бока. — Она жива, мама! Жива и на свободе! Они все живы! Разве это не повод для радости? Джинни представила себе его лицо. Как с него стекает самодовольство, и оно вытягивается в забавной обескураженной гримасе. Хотела бы она посмотреть на это хоть одним глазком. С безопасного расстояния, разумеется. Джинни даже не подумала, чтобы скрыть широкую улыбку. — Не вижу здесь никаких поводов. Да, им всем повезло. Сейчас. Но они ведь не собираются останавливаться. Сидеть ровно и ждать у моря погоды. И кто знает, что будет уже завтра. — Ужасный пессимизм, — ответила Джинни, впрочем, не до конца прочувствовав, как мама права. Её всё ещё душила ослепляющая радость от того, что Луна спаслась из заточения, что Гарри, милый Гарри её спас. Да и сама Джинни здесь, с родителями, чувствовала себя в безопасности, как никогда. Практически. Где-то внутри заворочался почти уже подавленный страх. А что, если Волдеморту удастся отыскать её и на этот раз? Нет, невозможно! Он силён, но не всемогущ же! Конечно, было немного жаль оставлять Хогвартс; будто она, в самом деле, сдалась, сбежала, трусливо поджав хвост. Но Джинни откровенно призналась себе, что даже борьба с режимом Кэрроу-Снейпа подрастеряла все свои краски после того, как Волдеморт сказал, что ему, в общем-то, всё равно до того, что происходит там. Будто вся эта возня была слишком мелкой и недостойной его грандиозных планов. — Если бы я могла хоть на пару минут увидеть Рона, Гарри, Гермиону… обнять их, мне было бы намного легче… Но это так опасно! Джинни уставилась на картину над кухонным столом. Дешёвый выцветший пейзаж деревенской глуши, словно иллюстрация её утратившей краски жизни. — Не переживай, мама. Пока они с Биллом — всё будет в порядке. — Джинни, разом лишившись всей радости, выплеснула остатки чая в раковину. Чаинки закружились на дне, водоворотом втягиваясь в сток. Похоже, мама права — нигде не может быть безопасно, пока кружится ураган. …Так началась великая битва на Бэрхемских холмах, и не было ещё никогда в христианской стране битвы ужаснее, ибо более ста тысяч верховых и пеших бились с каждой стороны. Таким образом описывали начало сражения за английский престол между королём Артуром и его злейшим врагом и вероломным предателем сэром Мордредом. С полуночи и до утра шла битва. Они все были здесь — члены Отряда Дамблдора и Ордена Феникса — с единственной целью: защитить то, во что верили. Это была война. Это был тот самый день. Злосчастный день. День гнева и судьбы.. Грохот стоял столь сильный, будто действительно бряцало оружие — со всех сторон взвивался лязг мечей, всадники налетали друг на друга, а отовсюду слышалось конское ржание. Людей у Пожирателей смерти было вдвое больше, а два великана и акромантулы только лишь делали этот перевес ещё более значительным. Всё это войско, будто нескончаемое воинство Мордреда, теснило их — защитников Хогвартса — со всех сторон, заставляя задыхаться от бесконечного сражения, и кто-то уже никогда не сможет найти обратную дорогу с поля боя. Джинни видела Гарри то тут, то там. Пробирался он через боевые порядки заклятого врага, и тесно сдвинулись вокруг него Рон и Гермиона, словно верные рыцари Круглого стола. Столько хороших людей погибло; Джинни видела их восковые застывшие лица, она знала многих из них — кого-то лучше, кого-то хуже. Нимфадора Тонкс и Римус Люпин — она заметила их, тесно лежавших рядом друг с другом. Она смотрела, как материнская рука сжимает холодную руку Фреда. Происходившее казалось ей страшным сном. Перед рассветом, когда солнце должно было уже вползти на небо, осветить Запретный лес и многовековые древние стены замка, развороченную землю и опустошённые лица мертвецов, заиграть яркими бликами на стеклянной поверхности Чёрного озера, тогда же в голове вновь раздался ясный и холодный голос Тёмного Лорда. Скручивая виски болью, он вещал о проигрыше и призывал к немедленной сдаче. Пожирательское войско хлынуло во внутренний двор Хогвартса с криками ликования и радостным смехом. Джинни окатило липкой волной ужаса, и всё происходящее слилось в отвратительную какофонию. Он стоял там, впереди, перед своим тёмным воинством — довольный, улыбающийся. Невидимый ветер развевал его длинную струящуюся мантию за спиной, словно клубы густого чёрного дыма, а воображение дорисовывало высокую корону. Неужели узурпатор победит законного короля и окончательно воцарится над ними? Джинни не спала уже почти сутки — должно быть, поэтому реальность пугливо шла рябью, возбуждая болезненные видения, а руки пронзало острой дрожью. — Гарри! — Молчать! Игра окончена.. Огненный взгляд безошибочно вычленил её в толпе, ликование сменилось яростью. Джинни словно окатило горячей волной, а перед глазами на мгновение потемнело. … — Иди ко мне, моя госпожа! Двигаться ему навстречу почему-то всегда получалось легче, чем от него. Потому ли, что шаги по лестнице вверх много сложнее шагов вниз? На нём были надеты чернёные стальные доспехи, а рука опиралась на навершие рукояти меча, чьи ножны скрывал плащ. За его спиной с ноги на ногу переминался вороной конь с лоснящимися боками и серебряной сбруей. Латная перчатка с металлическим скрипом сжалась на рукояти, выдавая нетерпение. Под мягкими расшитыми туфлями Джинни распускались цветы — маргаритки и вьюны — тянулись к высокому сине-серому предрассветному небу, тревожно качая головками. Где-то в ветвях деревьев нежно запел жаворонок. Подол платья Джинни из тончайшего белого шёлка путался в молодой траве. Джинни напомнила себе, что Волдеморт лишь перенял эту игру — игру в куклы — у своего призрачного двойника. Этим нехитрым выводом она пыталась успокоить растревоженное его появлением сердце в груди. — Нам незачем сражаться друг против друга, Джиневра. Ты совсем не слушала того, что я тебе говорил, — с мягким укором сказал Тёмный Лорд, а затем аккуратно забрал меч из её рук, который Джинни едва держала в онемевших от усталости пальцах. Грудь сдавливал металлический нагрудник, мешая делать слишком глубокие вздохи. В глубине души Джинни хотела, чтобы он освободил её и от этой ноши. — Твоё место рядом со мной. Её меч Тёмный Лорд забросил далеко в разнотравье, где его тут же обвили тонкие побеги, и взял уставшие ладони Джинни в свои, неспешно поднося их к губам. Она знала, что всё это искусно вывернутая наизнанку сказка для легковерных; но они бились всю ночь, и так хотелось склонить усталую голову на сильное плечо… — Места рядом с вами никогда не будет, мой господин. Здесь нет второго кресла, — тем не менее, с горькой улыбкой произнесла она. — Всё течёт, всё меняется, от тебя лишь потребуется приложить усердие, Джиневра. Только дураки устанавливают вокруг себя границы — или принимают установленные извне — и трясутся над их сохранностью. По-настоящему смелые люди ломают рамки и берут, что хотят. А сейчас довольно спорить — иди ко мне! Чувствуя, как нестерпимо хочется шагнуть под защиту этой мощной фигуры, этого увещевательного тона, она замотала головой, чтобы прогнать морок. Впрочем, её больше никто и не держал — здесь, в реальности, триумф Тёмного Лорда безжалостно прервали. Незаметно для Джинни Пожирательское ликование перешло в свалку. Словно нукелави в недобрый для противников час, настигая разящими ударами стрел, с окраины леса двинули кентавры. Захваченные воинственным духом они, откровенно говоря, и Джинни виделись жуткими всадниками, переплетёнными с лошадьми волокнами оголённых мускулов. Не вмешавшись с начала битвы, теперь они настигали своими стрелами всех, не успевших уйти. Оба воинства постепенно оттеснились вглубь замка. …Беллатрикс Лестрейндж наступала. Она тоже казалась облачённой в воинские доспехи и держащей в руке копьё — так яростно и быстро она вскидывала руку с зажатой в ней волшебной палочкой. Её длинные блестящие волосы развевались за спиной, словно вороньи крылья на ветру, а глаза из-под тяжёлых век метали молнии. Глаза Беллатрикс будто знали что-то, и без ошибки вычислили Джинни в толпе. Великой госпожой воронов шла она вперёд, извергая с небес огонь и кровь. Должно быть, эта женщина носила все четыре имени: Морриган, что значило великая королева; Бадб — неистовая; Немайн — ядовитая, словно сомнения, заползающие в разум; и, наконец, Фи — злобная. Она была будто персонификацией самой битвы — не на жизнь, а на смерть. Её яростный клич был громким и грозным, словно рёв десяти тысяч воинов. А её чары, казалось, могли предрешить исход всей битвы. Рядом с Джинни плечом к плечу стояли Луна и Гермиона, но им едва удавалось сдержать напор мадам Лестрейндж. Убивающее проклятие пролетело в дюйме от головы Джинни, задев своим дуновением растрепавшиеся волосы, но, к счастью, она осталась жива. Подруги отступали, сметаемые яростным натиском. Ещё немного — и Беллатрикс придавила бы их к стене и прикончила. — Не тронь мою дочь, мерзавка! Наперерез им бежала мама. Беллатрикс резко повернулась — и расхохоталась при виде новой противницы. — С дороги! — крикнула мама Джинни и выхватила палочку. Сердце защемило в тревоге. Джинни хотелось заорать, предостеречь мать, что этот противник слишком силён, слишком яростен, слишком искусен. Однако Джинни была удивлена так же, как и Беллатрикс, материнской яростью. Вокруг неё словно закручивались молнии, и в следующую секунду уже мама теснила Беллатрикс в обратную сторону, чьё лицо, ещё мгновение назад глумливо улыбавшееся, сейчас выражало лишь гнев. Потоки пламени лились с обеих палочек, пол под ногами противниц раскалился и покрылся трещинами; было ясно, что пощады никому не будет. Джинни не выдержала и кинулась вперёд на помощь, а Луна и Гермиона не отставали от неё ни на шаг. — Нет! Уйдите! Прочь отсюда! Она моя! Битва вокруг замерла. Сотни зрителей стояли, заворожённые этой дуэлью. Заклятие матери пронеслось под рукой Беллатрикс и ударило её в грудь, прямо над сердцем. Джинни едва успела уловить мимолетное выражение удивления на худом скуластом лице и презрительный изгиб строгих губ, как резким выпадом палочки мама отправила Беллатрикс на тот свет, опрокидывая ту навзничь. Раздавшийся вопль и взрыв за спиной потряс Джинни. Всё это время она не отрывала взгляда от матери и её противницы и не следила за тем, что ещё происходило в зале. Джинни резко обернулась туда, где одним мощным ударом Волдеморт отбросил МакГонаггал, Слизнорта и Кингсли, словно тряпичных кукол. Перед тем, как покинуть своего любовника, Морриган запахивала на себе тонкие шёлковые одеяния и разжигала в избраннике истинную ярость воина, а сама обращалась в ворона и кружила над полем битвы. Правда, по легендам Госпожа Воронов помогала детям Племени Богини Дану в битвах при Маг Туиреде с их врагами фоморами. Но уж богиня-то имела право изменить свою благосклонность, если бы захотела. И теперь Волдеморт спешил, чтобы в отместку убить мать Джинни. Секунда понадобилась ей, чтобы осознать готовое случиться и шагнуть, закрыв собой маму, но в этом вдруг отпала необходимость. Посреди боя вдруг вновь появился он — Гарри. Джинни радостно вздохнула. Жив! Жив! Это было так невероятно, сердце забилось с неистовой радостью, обжигающей надеждой… Значит, Волдеморт был неправ — никакой судьбы не существует! Или нет?.. Джинни, нахмурившись, вновь обернулась в сторону Тёмного Лорда — его взгляд был намертво прикован к Гарри. Сейчас, здесь — всё должно было решиться. Эта битва в прошлом уже кипела — и не один раз. За философский камень, за наследие Слизерина и жизнь одной маленькой девочки — за жизни тысячи маленьких девочек и мальчиков, — за сохранение собственной головы и возможность когда-нибудь отомстить, за бесконечно ускользающую правду, теряющуюся в лабиринтах софистики, за призрачно-манящий свет. Какофония наконец заглохла — ей на смену пришла звенящая тишина. Лишь стяги трепал ветер, заставляя их то сворачиваться, как змей, то с сухим щелчком расправляться вновь. Красные знамёна Поттера. Зелёные — Реддла. И если победителю молва припишет в геральдические покровители кого-то могучего и сильного — дракона или льва, то штандарты проигравшего останутся пустыми, и на них уже никогда ничто не будет начертано. Значило ли это, что Волдеморт должен погибнуть? Или всё-таки Гарри? Или… может быть, оба? «Дай мне своё копье, — молвит король, — ибо вот я вижу предателя и виновника этого злосчастного дня. Бог даст мне либо выжить, либо умереть, как это предопределено. Но от мести я не откажусь, пока солнце совсем не скрылось в море». Волдеморт рассмеялся; его смех звучал страшнее, чем крик. Холодный и безумный, он эхом разнёсся по замершему залу. Поттер, как и король Артур, никогда не откажется от мести, пока солнце исправно будет вставать на востоке, кровавым красным гигантом выкатываясь на небосклон — он будет продолжать свой праведный поход. Выживет или умрёт, как было предначертано. Иногда Джинни было жаль, что она не знала точного текста пророчества. Он пронзит тело своего собственного Мордреда — человека, от чьих рук мог бы погибнуть уже столько раз, — и будет пронзён сам. Замертво свалится Гарри на весеннюю траву рядом с телом поверженного врага. Ибо когда враг поймёт, что рана его смертельна, то кинется на копьё до самого конца и разобьёт храброму Артуру голову вместе со шлемом. Широкое плоское лезвие меча с кровостоком по центру отразило вдруг красно-золотой отблеск. Это краешек восходящего солнца проник в Большой зал через восточное окно. Этот яркий всполох ослепил Джинни. Лицо Волдеморта превратилось в его лучах в пылающее пятно. И тут одновременно раздались два голоса: — Авада Кедавра! — Экспеллиармус! От прогремевшего удара заложило уши. Вокруг Гарри и Волдеморта взметнулось золотое пламя, два луча заклинания — красный и зелёный — столкнулись в центре. Джинни никогда не видела ничего подобного. А потом вдруг волшебная палочка выскользнула из руки Тёмного Лорда и понеслась к Гарри… «Ты и в самом деле об этом мечтаешь? Выйти замуж за великого Гарри Поттера? Вот уж высокая мечта! Разве ты не достойна большего, чем быть его бесславной тенью?» «Зато у меня была бы его любовь». «Любовь сильно переоценена. Что любовь, когда есть власть? Что любовь, когда есть страх и подчинение? Что есть любовь, когда есть вечность»? «Я же девочка. Все девочки выходят замуж рано или поздно». «Вздор! Мальчики, девочки, богатые, бедные — не более чем навязанные стереотипные роли для глупцов, не могущих и не желающих понять, чего они хотят на самом деле. Но если такой твой путь — то пожалуйста. Хотя я думал, ты хочешь чего-то совсем другого…» «Всё будет хорошо! Джинни, мы сейчас вернёмся — побудь тут в уголке, никуда не ходи…» А что, если теперь так будет всегда? Гарри будет бежать впереди к новой и новой цели, к новому врагу, к чему-то более важному — всегда более важному, чем она сама? А ей всё это время будет отведена роль в уголке? «Главное — это не поддаваться на зов сирен, Джинни». «Разве сирены не вымерли уже давно? Нам о них папа рассказывал». «Не в буквальном смысле, конечно же! Мир — это опасное место, и без того, чтобы держаться правды и выбирать сердцем, не получится ничего хорошего. Вот мы с твоим отцом… Родители хотели, чтобы я стала женой Яксли — он дважды сватался ко мне. Но я всё равно выбрала твоего папу. Выбрала сердцем, и ни секунды не жалела». «Но, должно быть, дети Яксли не носят заплатанной одежды». «Одежда — это такая мелочь, Джинни. Главное — это спокойная совесть, умиротворение, истина. Впрочем, нет у Яксли никаких детей. Кому он нужен с таким чёрствым сердцем». «Мама, она опять это делает! Смотри, уже половина сарая прогорела, сейчас огонь на яблони перекинется!» «О, Мерлин, Джинни, я же просила всего-то прополоть морковку! Агуаменти! Когда уже эти стихийные выбросы прекратятся? Мне надоели пожары! Ещё и затушить не получается!» «Почему я должна что-то там полоть, когда мальчишки играют в квиддич?» «Они тоже помогают мне с домом. Утром разгоняли гномов, например». «Это только одно дело, а у меня — тысячи! Надоело!» «Каждый обязан делать то, что должно!» «Кому обязан? Почему кто-то делает то, что хочет, а я должна делать то, что должно?» «Потому что у каждого свои обязанности и свой путь, Джинни!» «Тогда этот путь — не мой!» «А-а-а. Это ты? Что ж, похоже, мне и впрямь от тебя никак не избавиться… Кажется, пора прекратить читать на ночь — может, это поможет? Ну проходи, садись». «Что, прямо у ваших ног?» «Тебе бы, наверное, хотелось сесть со мной вровень, рядом, верно? Но такое право ещё надо заслужить. Да и тут всё равно нет второго кресла. Ковёр тёплый — не замёрзнешь. Вот так… Умница!» «Что вы читаете?» «Томаса Мэлори. Ты ведь читала о Святом Граале?» «Это всего лишь легенда, не более». «В каждую легенду закладывается множество самых разнообразных смыслов, исторических событий, человеческих чаяний. Надо только знать, что хочешь отыскать». «И что же вы ищете?» «Бессмертие, конечно же. У тебя красивые волосы. И мягкие». «Я знаю. Почитаете мне?» «Ты думаешь, что хорошо меня знаешь? Тогда скажи, чего я боюсь?» «Боишься, что застрял в этом дневнике навек, и ни у кого уже не получится помочь тебе выбраться». «Почти. Смерти — её лишь одной. Из всех голосов в моей голове громче всего тот, что зовёт на помощь. Он сводит меня с ума. Я всегда жаждал только одного — бессмертия. Когда-то у меня был приятель, ещё в приюте. И он погиб. От тифа. И каждый день я ожидал, что тоже умру. Без конца трогал лоб — всё мне казалось, что у меня начинается горячка. И рядом со мной в этот момент — в момент моей смерти — никого не будет. Ещё совсем недавно я хотел стать лучше всех, я ещё помню эту неуёмную жажду действовать внутри меня. А теперь вместо надежды я чувствую лишь боль и отчаяние. Я боюсь исчезнуть, как будто меня никогда не существовало — исчезнуть, так и не став тем, кем мог бы». «Боишься остаться лишь чернилами на бумаге? Голосом в чужой голове?» «В твоей, да? Коротать вечность со мной — что думаешь, малышка?» «Вечность с тобой была бы ужасно интересной». «Или просто ужасной?» «Мама говорит, что те, кого мы потеряли, навсегда живы в нашей памяти». «Думаешь, кто-то будет вспоминать тебя через десять, пятьдесят, сотню лет после твоей смерти?» «Я бы вспоминала тебя, если бы мы вдруг перестали общаться». «Это очень мило с твоей стороны, крошка». «А ещё мама говорит, что смерти не нужно бояться; ведь смерть — это не конец, а перемена». «Я почти утонул в ней здесь — в смерти, в пустоте, в звенящем ничто. Захлёбывался в этом до того, как появилась ты. Я решил ещё тогда, после тифа, что страх — это моё лучшее оружие в сражении со смертью. И я её обязательно одолею. Не сдамся, как сдался мой приятель или моя мать». «Мне очень жаль их». «Тут не о чем жалеть — кто-то умирает, а остальные идут дальше, к своим целям — маленьким и большим, грандиозным и ничтожным». «И что дальше?» «А дальше ты узнаешь, что именно тебе нужно делать». «Ты мне скажешь?» «Да. Я никогда ни перед чем в жизни не отступал. Даже тогда, когда, возможно, стоило. Никакие условности никогда мне не мешали быть собой, добиваться своих целей. Ничто не помешает мне и сейчас». «Я бы тоже так хотела!» «Если ты по-настоящему захочешь, у тебя тоже так получится. Мир будет меняться благодаря тебе; ты будешь меняться благодаря миру. Ни одно живое существо не стоит на месте. И ты не исключение. Не оглядывайся назад. Если надо убить — убивай. Если надо всё сжечь дотла — пусть горит!» Если он умрёт — война закончится. Если он умрёт, закончится всё. Пусть будет стыдно ей за её слезы, и за улыбку, и за звонкий смех, за красивые щёки и золотые волосы. Пусть заплачет она горько из-за беды, в которой сама же и будет виновата. Что ей война, если он умрёт и никогда не расскажет, правда ли, что в сердце урагана тише всего? Что ей беда, если она потом будет жалеть, что так и не отплатила ему за жизнь? …Тех миллисекунд, в течение которых палочка Тёмного Лорда летела у него из рук и, перевернувшись в воздухе, должна была направить зелёный луч в его сторону, Джинни хватило, чтобы шагнуть вперёд из замершей вокруг финальной дуэли толпы, и, схватив его за плечо, трансгрессировать.