Проклятая река

      Эта была первая трансгрессия в жизни Джинни на сколько-нибудь далёкое расстояние. Перемещение вынесло их на берег проклятой реки — к месту, первому мелькнувшему в сознании Джинни; там, где столкнулись дороги судеб, переплетаясь, как нити в кельтском орнаменте.       Ей удалось получить лишь теоретические уроки по перемещениям в Большом зале перед тем, как обнаружилось, что Рон не болен, и пришлось покинуть школу. Ни сертификата, ни какого-то стройного итогового знания Джинни так и не добилась, потому эта трансгрессия была чистым самоубийством. Мизерного опыта ожидаемо не хватило на благополучное перемещение, да и Волдеморт старался отцепиться от неё в воронке трансгрессии всеми силами, наверняка оставив на руках синяки. Но Джинни держала крепко.       Волдеморт охнул от боли и стал оседать, инстинктивно хватаясь за неё руками и в какой-то момент грузно наклоняясь вперёд. Джинни согнулась в сторону, и её вырвало. Горло садануло желчью. Тёмный Лорд окончательно рухнул на землю, даже не силясь подняться. Он лежал ничком, одна рука подвернулась, другая вытянулась, пытаясь загрести траву вместе с землёй. Джинни кинулась перевернуть его на спину и не сдержала ругательств — в боку его зияла огромная кровавая рана от расщепления. Кровь, толчками вытекающая изнутри, за пару мгновений окрасила молодые травяные побеги в алый и расплылась вязким пятном. Ещё пару секунд Волдеморт смотрел перед собой; рука его потянулась к поясу, словно пытаясь выхватить волшебную палочку, и вдруг упала. Всё его тело обмякло, а глаза закатились — от кровопотери и, видимо, боли Волдеморт потерял сознание.       — Нет-нет-нет! Эпискей! — взвизгнула Джинни и упала на колени рядом.       Под действием заклинания кровь ненадолго остановилась, но вскоре опять стала сочиться из раны. Дрожащими пальцами Джинни зажимала рваные края, вымазывая руки и одежду красным. Кажется, было задето что-то серьёзное. Лихорадочно Джинни начала шарить по карманам своей мантии, пытаясь найти маленький пузырёк бадьяна, который захватила, отправившись из дома вместе с родителями. Пузырёк всё не находился, и паника затопила Джинни до краёв. Когда она наконец нащупала злосчастную склянку, то сначала стащила с себя мантию и аккуратно промокнула ею всю кровь, чтобы зелье не смешалось и не вытекло вместе с жидкостью на землю. На мгновение стало видно развороченное месиво внутренних тканей. Какие-то органы точно были задеты — Джинни не могла сказать, какие именно, — а бадьяна было катастрофически мало. Не раздумывая больше, она скупыми и точными движениями вылила зелье на повреждённые органы, наблюдая, как закрываются развёрзнутые раны. На кожу и мышцы осталась лишь пара капель, которых, естественно, не хватило, чтобы огромная дыра в животе заросла.       Джинни замерла в нерешительности. Казалось, она больше ничего не могла сделать своими силами, не зная ни одного подходящего случаю заклинания. Для того, чтобы ещё хоть чем-то помочь Волдеморту, ей пришлось бы перемещаться из леса в попытке раздобыть зелье. И оставить Тёмного Лорда здесь одного — чего ни в коем случае нельзя было допустить, ведь его в любую минуту могли найти и завершить казнь. Правда, вопрос, чем бы Джинни при таком исходе могла ему помочь, — оставался открытым.       — Только не умирайте, пожалуйста, не умирайте, вы же сильный! — прошептала Джинни в отчаянии.       Мысли метались в голове, словно листья на ветру. Она вспомнила вдруг, как Дин рассказывал ей о маггловской хирургии. Джинни не помнила определённо, но кто-то в его семье занимался медициной. Своими рассказами о магглах (не то чтобы Джинни так уж сильно интересовала эта тема) Дин напоминал ей о Гарри и одновременно об отце. Это какое-то время делало Дина по-настоящему близким Джинни. Но всё-таки Том был по-своему прав — Дин ни на что не годился. Хотя и целовался неплохо.       Джинни огляделась вокруг и заметила пожелтевшую хвою, щедро усыпавшую берег. Трансфигурация спички в иголку — первый курс Хогвартса. Иголка получилась что надо, а нитки Джинни надёргала из подола волдемортовской мантии. Шов на ткани был качественный и прочный. Нитки выдёргивались неохотно, но Джинни соединила обрывки «Репаро» и смогла вдеть в иголку. Мантию Волдеморта, чтобы не мешала, Джинни разорвала дальше по шву, начиная от места, где расщеп и так уже вырвал довольно крупный лоскут. Оставалось самое сложное.       Преодолевая новый мучительный позыв тошноты, она дрожащими пальцами соединила куски кожи и мышц и проткнула иглой. Это действие отозвалось внутри живота неприятным, скручивающим ощущением, а на висках выступил пот. Волдеморт глухо застонал, но в сознание не пришёл. Постаравшись максимально отрешиться от всех неприятных ощущений, Джинни делала стежок за стежком, скользя по мокрым от крови тканям. Она пыталась убедить себя, что это не сложнее, чем помочь маме подшить новые шторы, над которыми Джинни в силу возраста приходилось орудовать вручную.       Кое-как закончив с этим, она прошептала над пыльной и пропитанной кровью мантией, откинутой в сторону, несколько заклятий очищения и без сожаления подрала чуть влажноватую ткань на лоскуты, а затем туго перевязала Тёмного Лорда поперёк живота, надеясь, что это остановит вновь возобновившееся кровотечение, хотя уже и не такое серьёзное, как прежде.       По обычно мертвенно-бледному лицу Волдеморта разливалась настоящая синева. Его губы сделались практически фиолетовыми, а пульс был безумно слабым. Джинни замерла с ним рядом на затёкших коленях, держа его руку и слушая едва уловимый ток крови под кожей; без мантии, в одной только тонкой кофте и брюках в прохладном майском утре, не в силах ни пошевелиться, ни даже толком вздохнуть. Её руки были все полностью перемазаны алым, злые слёзы вскипали в глазах, и паника всё не отпускала железной хватки с горла.       Спустя какое-то время, когда адреналин немного спал внутри, Джинни начала вслушиваться в звуки вокруг. Пели птицы, едва уловимо скрипели ветви деревьев под небольшим ветром, знакомо шумела река. Погони пока не было.       Ткань мантии, которую Джинни стащила с себя, была чёрной, и оставалось совершенно непонятным, сколько крови ещё вытекло. Джинни на всякий случай повторила «Эпискей». И вновь — очищающее заклинание. Грудь Волдеморта рвано вздымалась. Окончательно продрогнув на воздухе, Джинни наложила на себя и Тёмного Лорда согревающие чары. Но они были не очень действенными, и обычно их приходилось бесконечно обновлять. Лучше всего было бы отсюда убраться, но как это сделать с раненым мужчиной, Джинни не могла представить.       Уверенность в собственных силах сильно пошатнулась в ней; едва ли она справится с повторным перемещением, да и Волдеморт попросту мог его не пережить. Помогая себе руками, Джинни с трудом поднялась на онемевшие ноги, понимая, что больше она ничего тут не в состоянии сделать, и надеясь только, что её манипуляции имели хоть какой-то эффект. Хотя без кроветворного зелья всё могло закончиться плачевно. Джинни вытерла палочку и ладони о брюки. «Экскуро» сносно справилось с пятнами на одежде, но оставило ткань мокрой, заставляя теперь зябнуть ещё сильнее.       Стараясь заглушить новый невыносимый приступ паники, Джинни наломала еловых ветвей. Она выбрала место в отдалении от тропы между деревьями — там, где голые ещё кусты терновника с набухшими почками могли бы в случае чего немного закрывать обзор, заодно создавая препятствие на пути прохладного ветра. Под одной из елей, на наиболее ровной поверхности, она сложила из ветвей подстилку, собираясь устроить там Волдеморта.       Не легче, чем всё предыдущее, оказалось и перетащить его на это место. Джинни побоялась применить магию и, сцепив зубы, решила тащить его вручную. Стараясь действовать как можно более аккуратно, она схватила его за ткань мантии на плечах и поволокла прямо по земле, поминутно останавливаясь и отдуваясь. Когда Джинни наконец закончила с этой непростой задачей, солнце уже вовсю царствовало в вышине, лаская лучами озёрную гладь, расстилавшую перед ней в низине словно огромное обсидиановое зеркало. Джинни уселась рядом с лежащим Волдемортом, которому под голову положила остатки своей мантии вместо подушки, опёрлась на шершавый ствол и отёрла краем кофты вспотевший лоб.       В какой-то момент глаза от усталости стали смыкаться, но Джинни потрясла головой, чтобы прогнать сонливость. И вовремя — как раз в этот момент она расслышала тихое рычание. Крупный волк с топорщащейся на загривке шерстью оскалил свои длинные жёлтые клыки, будучи уже в каких-то тридцати ярдах. Джинни только сейчас сообразила, что кровь неплохо было бы и убрать магией — мало ли каких ещё тварей из Запретного леса привлечет её запах, не говоря уже о ране Тёмного Лорда.       — Инсендио! — Джинни вскинула палочку и вскочила на ноги.       Она не стремилась попасть в волка — лишь подожгла едва пробившуюся сквозь почву траву возле его лап. Немного подпалила нижние ветки хилых ёлок, стоявших вокруг. Хвоя затрещала, распространяя смолянистый аромат и дым. Огонь отразился в глазах Джинни, перевернувшись в хрусталиках, словно мир, опрокинутый навзничь появлением в её жизни Волдеморта. Волк взвизгнул и сбежал назад в лес.       На Джинни внезапно обрушилось желание бежать — так далеко, чтобы всё произошедшее с ней за последние полгода осталось лишь сном, развеявшимся под утро кошмаром. Не то чтобы она испугалась вдруг волка, просто теперь, когда появилось время немного перевести дух, к ней понемногу начало приходить осознание того, что же она наделала. На краткий миг ей захотелось войти в огонь и сгореть дотла, очиститься, позволить пламени побежать по венам, чтобы вскипела кровь. Искупить все те смерти, которым своим поступком — своим желанием не допустить смерти Волдеморта — она будто стала соучастницей. Соучастницей смерти Фреда.       Джинни обессиленно села назад и закрыла голову руками, словно спасаясь от мучительного чувства вины и ужасной потери, выстудившей из головы все мысли. Пальцы вцепились в густые волосы, чувствуя частички пыли, осевшие в пылу битвы. Она больно оттянула волосы и отпустила.       Каждым шагом с того октябрьского дня Джинни запутывалась всё сильнее, совершала одну ошибку за другой, и каждый раз последствия становились всё более катастрофическими.       …Волдеморт пробыл без сознания до сумерек. Джинни развела огонь и приготовила мясной бульон. Что-то наподобие котелка и миски она трансфигурировала прямо из камней, щедро усыпавших берег. Правда, получилась только глиняная посуда — но и этого было достаточно. Бульон же вышел из птицы с белыми кончиками крыл, которую Джинни сбила оглушающим проклятием. Ей никогда прежде не приходилось заниматься таким варварством, но в начале мая найти что-нибудь съестное, типа ягод или грибов, виделось Джинни очень затруднительной задачей, а голод уже недвусмысленно зудел в пустом желудке. Перья Джинни сожгла в костре, морщась от едкого запаха.       Рана Тёмного Лорда выглядела не слишком хорошо — покраснела и была страшно горячей. Немного пройдясь вдоль кромки леса, Джинни нашла серебристые кустики молодой горькой полыни, и теперь прикладывала к ране компрессы, вымоченные в полынном отваре, надеясь, что это немного поможет снять воспаление.       Едва начало темнеть, Волдеморт очнулся, бессмысленно вглядываясь в сумрак перед собой.       — Господин, вы меня слышите?       Джинни показалось, что он хотел что-то сказать, но губы его были сухими и не слушающимися. Она поспешила поднести к ним воды. Волдеморт сделал пару глотков, закрыл глаза и вновь провалился в беспамятство.       В глубине леса вспыхивали и гасли зеленоватые болотные огоньки. Кельты верили, что это духи умерших так общаются со своими родственниками. Джинни боялась представить, что бы ей сказали её предки, появись у них такая возможность. Деревья зловеще скрипели, сырой запах воды доносился ветром, где-то одиноко выл волк и редко ухали совы. Уставшие мышцы сводило судорогой. День подошёл к концу, но даже ночью Джинни не позволяла себе лечь и расслабиться, до рези в глазах вглядываясь в танцующее пламя костра. Пламя лишь немного разгоняло ночную прохладу, и зубы дробно стучали от холода.       На рассвете, когда стылый туман облепил весь берег, разливаясь, как молочный кисель, по земле, Джинни всё-таки немного задремала, а потом шум листвы и береговой гальки разбудил её. Нервы, напряжённые до предела, заставили её вздрогнуть, просыпаясь. Она огляделась вокруг себя, плохо понимая, где находится, а рука сама собой потянулась за палочкой, выпавшей во сне из расслабленных пальцев. Однако это был всего лишь олень, вышедший на противоположный берег. С минуту он поводил мордой, словно принюхиваясь к запахам, разлитым в воздухе. Солнце, пробивавшееся сквозь заросли, пятнами золотило его охристую шкуру и молодые рожки. Олень напомнил Джинни о Гарри; она облизала пересохшие губы и зябко обвила колени руками. Бок Волдеморта, в которому она прижималась, немного согревал поясницу.       Олень переступил тонкими ногами. Он был самый настоящий — не белый с красными ушами. Эта мысль порадовала Джинни, заставив на губах появиться усмешке. Значит, она была всё ещё в настоящем мире. В мире, где Волдеморт по-прежнему мог умереть.       Может, это было бы правильно — дать ему погибнуть? Раз судьба была столь милосердна, что дала возможность Джинни раскаяться в своём импульсивном поступке. Искупить вину, тяжким бременем лежащую на душе. Просто уйти — и оставить его на этом проклятом берегу, не обнесённого охранными чарами, позволить окончательно сгинуть. Она обернулась и посмотрела на него сверху вниз — распростёртого на земле и беззащитного. Он был слишком бледен, но дышал уже спокойнее. Его лицо по-прежнему выглядело ужасно: тёмные дорожки вен отчетливо проступали под кожей, а отсутствие бровей компенсировали тяжёлые надбровные дуги, грозно нависающие над тёмными провалами глазниц. Лицо даже во сне, казалось, сохраняло своё свирепое и жёсткое выражение. Но оно стало для Джинни почти… привычным.       «Человек — такая зараза, что ко всему привыкает», — говорил Билл о своих путешествиях по египетской пустыне в поисках сокровищ для алчущих гоблинских лап. Билли был среди них самым достойным, самым разумным. И неудивительно: ему одному долгих два года доставалась вся родительская опека. В отличие от Джинни, которой за внимание отца и, тем более, матери приходилось сражаться с остальными братьями. Чаще всего побеждали Фред и Джордж, своими проделками доводившие мать до исступления. Джинни хотела быть такой же, как они — дерзкой, изобретательной, независимой. А получалось только… Ничего не получалось. Случилось бы ей подружиться с пленником старого дневника, будь у неё больше материнского внимания? Джинни не хотела об этом думать. Какой толк в пролитом молоке?       Нет, Джинни не могла так поступить — оставить Волдеморта одного на съедение лесным тварям или под расстрел Ордену.       Она дошла до Чёрного озера и умылась прохладной водой. С поверхности на Джинни смотрело её отражение с посеревшим лицом и синими кругами под глазами. Это вынужденное скитание начало уже тяготить её. Джинни хотела, чтобы уже что-то наконец решилось — тем или иным способом.       Кое-как она промаялась до вечера. До дрожи в теле хотелось спать. Когда солнце начало уже клониться к закату, она опустилась рядом с Тёмным Лордом на его хвойную подстилку. Сидеть на ней было не слишком приятно, зато не так холодно, как на сырой земле. От его тела расходилось тепло. Она подбросила пару поленьев в костер и, не выдержав, прилегла рядом, подвинувшись к Волдеморту вплотную.       Джинни не могла больше не спать. Глаза слипались. Джинни решила, что ничего страшного просто не успеет случиться, если она на секундочку закроет глаза. Костёр уютно потрескивал, теплота тела Волдеморта успокаивала, а его дыхание напоминало ей о шуме моря, что мерно несло свои воды вперёд...       …Над головой не было ни облачка. Ярко-голубое, как новенькое хлопковое платье, небо покрывало землю звенящим от чистоты куполом. Пахло озёрной водой.       Лодка мерно покачивалась на волнах, убаюкивая. Джинни встала с тёплых досок во весь рост и потянулась, разминая затёкшие мышцы, от чего лодка немного качнулась. Джинни заняла одно из двух лодочных сидений. Далеко на горизонте виднелись знакомые шапки гор.       — Тебе не напечёт голову? Здесь жарковато.       Джинни окинула взглядом вещи на дне, вытянула из-под лавки выцветшую панаму и нацепила её на макушку.       — Не знала, что ты любишь рыбалку, — сказала она, прищурившись.       — Рыбалка учит стойкости, смирению перед неудачами, терпению. — Том смотрел на Джинни из-под серых широких полей своей надвинутой на самые брови панамы и казался юным и беспечным не по годам. Его голые плечи слегка покраснели от солнца.       — Кажется, ты не слишком много рыбачил в своей жизни. — Джинни хмыкнула, подумав, что ни одним из перечисленных достоинств он не обладал.       — Твоя правда. — Том весело улыбнулся ей, качнув немного удочкой, которую держал в руках. Леска, уходившая в воду, блеснула на свету.       — Не боишься, что тебя сожрёт Гигантский кальмар?       — У каждого из нас есть риск быть сожранным чудовищем, даже не пустившись в далёкое плавание. Внутренними демонами: сомнениями и тревогами, неуверенностью в собственных силах и сожалениями о сделанном и несделанном.       — Мир — опасное место?       — Ещё какое!       — Ты видел русалок? Говорят, здесь самая большая колония в Шотландии.       Джинни опёрлась о борта лодки и заглянула в воду. Вода не была прозрачной, и Джинни могла рассмотреть только своё отражение на фоне неба.       — Видел пару раз. Издали. В Ирландии их называют мерроу, а на острове Мэн — бедн-вара. Там они встречаются по всему побережью.       — В детстве у меня была карточка от шоколадной лягушки, очень редкая, с Мирабеллой Планкетт, которая влюбилась в тритона из озера Лох-Ломонд. Кажется, их история ничем хорошим не закончилась.       Том пожал плечами, словно бы говоря, что никогда не сомневался, что от любви одни беды.       — В графствах Корк и Уиклоу рассказывают об одном мерроу, который захватывал души утонувших моряков и запирал их в клетках в своём подводном доме.       — Наверное, это похоже на ад. Удушье, мрак и сырость.       Как если бы она никогда не покинула пределов Тайной комнаты, а её скелет так и остался там навсегда. Правда, без души. Её душу Том бы выпил до дна, воткнув соломинку посередине, словно в коктейль.       — Парень по имени Джек Догерти с детства хотел повидать мерроу, с которыми водился ещё его дед. Порой мерроу выходят на берег в облике прекрасных юношей и девушек или даже животных, а под водой им позволяют жить красные шапочки с перьями. Шапочку нельзя увидеть, пока русалка не выйдет из воды и сама её не скинет, чтобы ходить по суше. Если украсть такую вещь, то мерроу уже не сможет вернуться в воду. Джек пригласил мерроу к себе, напоил его самогоном, стащил шапочку и отправился на дно. Выпустил души, а потом выбрался на берег, разбудил мерроу и отправил того восвояси.       — И что, мерроу не хватился душ?       — Видимо, от самогона ему отшибло память. — Том пожал плечами.       — Красивый замок. — Джинни разглядела строение, стоявшее на возвышении далёкого берега. Замок не походил на Хогвартс, что было странно, ведь Джинни была уверена, что Том рыбачил в Чёрном озере. У замка была высокая центральная башня молочно-белого цвета и россыпь башенок поменьше по сторонам. Дикий камень его крепостных стен почти полностью зарос мхом.       — Его называют Корбеник. Желанный приют для страждущих душ.       — А твоя душа страждет, Том?       — Моя душа? Я разменял свою душу на вечность. Но та лишь посмеялась в ответ, швырнув мою несчастную душу на землю и вытерев об неё ноги.       — Мне очень жаль, Том, что так получилась с твоей душой, — подумав, ответила Джинни.       — Знаешь, иногда ты такая навязчивая. Я от тебя устал! — Том недовольно поморщился от неприятных воспоминаний и внезапно толкнул Джинни в плечо, а она, не ожидавшая такого, повалилась в воду. Толща мутно-зеленоватых волн сомкнулась над ней.       Джинни падала на дно, и вода заливала носовые пазухи, лёгкие, шумела в ушах. Скользкие холодные побеги водорослей оплели её лодыжки и запястья, утягивая всё ниже и ниже. На дно. Свет мерк над головой, из грязно-жёлтого становясь всё зеленее, отдаляясь от Джинни за стеной воды.       А потом она услышала песню…       Песня была прекрасна. Она звучала одновременно словно бы отовсюду и ниоткуда. У Джинни наворачивались от неё слезы. В песне пелось о доме; о высоких волнах, обрушивающихся на непоколебимые скалы; о чайках, мечтающих лишь о полёте; о любви, сильной, как июльский зной, иссушающий маленькие юные цветочки, не успевшие окрепнуть; о взаимности, которую не найти иначе, кроме как отправившись за ней на самое дно. Джинни не сомневалась, что так оно и было, а холодное сердце не вспыхнуло бы даже в огне.       Сияющие глаза певуний отражали свет звёзд и печально мерцали. Джинни протянула руку, касаясь холодных изящных пальцев. Пальцы сомкнулись вокруг ладони Джинни и потянули её вперёд. Джинни не собиралась противостоять зову.       — Эй, нечисть! Смотри сюда!       Мерзкий глухой голос, так не похожий на чистый голосок прекрасных ночных созданий, вклинился вдруг в дивную мелодию песни. Джинни зло обернулась. Песня оборвалась, и послышался крик. Даже скорее визг, не очень напоминающий человечий, от которого заложило уши. Так орало волшебное яйцо Гарри с первого тура Турнира трёх волшебников.       Впереди, едва различимый только за счёт своей чересчур бледной, жемчужно мерцающей в свете луны кожи, стоял Волдеморт. В руке он сжимал что-то, чего нельзя было разглядеть с места Джинни.       Русалки, чьи прекрасные лица исказились, становясь больше похожими на их привычный подводный облик, кинулись к нему, вмиг позабыв о Джинни. Волдеморт достаточно быстро отступал по течению, пятясь, и всё ещё высоко держал руку над головой. Подобравшись ближе, Джинни разглядела мелькнувшие перья. Когда русалки почти настигли Волдеморта, готовые вцепиться в него, он развернулся и резким рывком отбросил шапки (Джинни подумала, что это могли быть именно они) как можно дальше в воду. Волдеморт успел дойти до самого устья реки, чтобы не взаимодействовать с проклятой водой.       Русалки, окончательно утрачивая свой прекрасный волшебный облик, кинулись следом за шапками, боясь потерять их навсегда. Их зелёная чешуйчатая кожа мертвенно засветилась в лунном свете, и существа с громким всплеском ушли под воду.       — Конечно, более безопасного места, чтобы вздремнуть, ты найти не могла? — послышался хриплый голос Волдеморта. Галька на берегу зашуршала под его тяжёлыми, шаркающими шагами. Лорд Волдеморт, сам будучи воплощённым ужасом, одним своим появлением разбивал оковы даже самых страшных снов и проклятий и тут же рождал сонмы новых.       — Вы были не в том состоянии, чтобы трансгрессировать, — огрызнулась Джинни, всё ещё пытаясь отдышаться от ужаса и угадывая во тьме приближение тёмного силуэта.       Могло ли случиться, что и её душу заперли бы на дне за те грехи, что она уже совершила? Она развернулась и двинулась на светящуюся в ночи точку костра.       — И чем ты так насолила этим тварям, что они аж выползли за тобой на берег?       — Обожгла парочку кипятком…       Прежде чем последняя из них скрылась, Джинни смогла разглядеть на её лице с маленькими глазками и широкой пастью огромный красный ожог, который, видимо, оставила она сама, спасая Луну.       — Лихо… — Тёмный Лорд вышел из тьмы и встал возле почти прогоревшего костра. — Сколько времени прошло?       — Почти два дня.       Волдеморт осторожно коснулся перевязки на животе, словно бы прислушиваясь к своим ощущениям, и слегка поморщился. Мантия на его груди свисала жалкими ошмётками.       — Зачем ты это сделала? — спросил он глухо, поднимая на Джинни тяжёлый взгляд.       — Что сделала? — Она непонимающе уставилась на него в ответ. В тёмных тенях его глазниц полыхнул багрянец.       — Вмешалась в дуэль с Поттером.       — Он бы убил вас! — эмоционально вскрикнула Джинни. — Луч заклинания отразился и…       — Ты врёшь! — рявкнул Волдеморт.       Железными тисками пальцев он схватил Джинни за руку, дёрнув на себя. В неверном свете пламени вглядывался в глаза, пытаясь прочесть в них истину. Она не смела отвести взгляда, воскрешая в памяти картины битвы.       — Пусть бы и убили! — наконец выдохнул Тёмный Лорд почти ей в губы, и тень метнулась в его безумных, гневно распахнутых глазах. Он понял, что она говорила правду. А затем резко оттолкнул её. — Смерть предпочтительнее бесчестия. Трусливого бегства с поле брани, спасения никчёмной шкуры — женщиной! Моргана, что ты наделала!       Что ж, он был даже чересчур жив и в порядке, раз мог разражаться такой гневной тирадой. Джинни потёрла ушибленное плечо. Она вдруг подумала, что он ровно такой же неблагодарный сукин сын, какой посчитал прежде её саму. Ей пришлось прикусить изнутри щёку почти до крови, чтобы сдержать предательскую неуместную улыбку. Чтобы не расхохотаться от этой нелепицы. Спасти того, кто вовсе не нуждался в спасении. Спасти того, кто не хотел быть спасённым!       На краткий миг она поверила — захотела поверить! — что и в самом деле нужна ему. Быть может, нужнее, чем всем, кого встречала прежде. Как же она ошиблась! Она выпрямилась, упрямо смотря вперёд.       — Где моя палочка?       — Она осталась там, у Гарри, — бесцветным голосом ответила Джинни. На глаза наворачивались чёртовы неуместные слезы, и она подняла голову повыше, чтобы не дать им пролиться. Ни в коем случае!       — Будь он проклят! — в сердцах выкрикнул Волдеморт, на секунду прикрывая дрогнувшие веки. Воздух вырывался из его узких вертикальных ноздрей с хрипами, как у раненого вепря. — Гори всё в огне! И ты, Уизли — гори!       Джинни досадливо зажмурилась, словно в ожидании удара. Волдеморт прошипел ещё что-то, судя по всему — на парселтанге. И когда Джинни с удивлением открыла глаза, то успела увидеть лишь схлопнувшуюся воронку портала.       Джинни, задыхаясь от неожиданности и разобравшего её смеха, рухнула на зёмлю. Дура, какая же она дура!       Куда она пойдёт теперь? Что будет делать? Истеричный смех очень скоро захлебнулся в слезах обиды.       …Джинни сидела на холме, меланхолично смотря на воду, когда взошло солнце третьего дня. В голове рвано всплывали обрывки мыслей и вновь уносились, уже не задевая сознания своими колючими краями. Было бы неплохо, время от времени думала она, чтобы русалки вернулись и довершили начатое. Но русалки не возвращались.       Зато вместо них пожаловали другие гости.       — Экспеллиармус! — вдруг разрезало лесную тишину, и палочка Джинни выскользнула из кармана.