«— Им всегда нужно кому-то подчиняться. Стая не выживет без своего вожака. Люди, по своей природе, мало чем отличаются от животных. Некоторые из них даже хуже диких зверей в лесах, — смеется мужчина, затушив окурок сигареты об стол, оставляя лёгкий шлейф горького ментола в воздухе».
Поежившись от прохлады утреннего ветра, мягко ласкающего оголенную кожу бедер и рук, Ямадзаки плотнее запахивает тонкую кофту на груди и свешивает ноги через край крыши. По первому правилу пляжа, все, за исключением военных и некоторых членов руководства, были обязаны носить купальники, и, как бы она не любила открытую одежду, это правило не обошло её стороной. В раздевалках на цокольном этаже, куда ее привели после разговора со Шляпником, были завалы любой одежды на выбор, но, в основном, конечно же, купальники и жутко короткие шорты. Однако, ей все же удалось найти слитный купальник и тонкую рубашку белого цвета, чтобы скрыть мелкие шрамы на груди и два перевязанных бинтами ранения. С того момента, как Ямадзаки пришла сюда, прошло около шести или даже семи часов. На её запястье поблескивал пластмассовый браслет ключ-карта с номером рейтинга среди игроков. Из-за принесенной шестерки черви и, как любезно добавил Чишия позже, сыгранных пятерки пик и семерки бубен, её номер с пятидесятого поднялся до тридцать пятого. Десять за новую карту и пять за участие в уже принесенных. И, исходя из этого, ей выделили комнату на третьем этаже четырехэтажного здания, где были распределены номера от двадцатых до сороковых. Первые два этажа отданы самым высоким номерам, а последний — самым низким. Исполнители пляжа, половина которых на данный момент отсутствовала на играх, и сам Шляпник жили именно там, заняв всю первую двадцатку рейтинга. Ямадзаки обхватывает губами фильтр последней сигареты из пачки и щелкает зажигалкой, прикрыв рот ладонью, чтобы ветер не раздул тонкую струйку пламени. Едкий дым обжигает болезненную глотку горячим никотином, оставляя легкий привкус сладкой вишни на кончике языка. Она выдыхает, болтая ногами над высотой, под которой расстилалась главная территория пляжа. Время близилось к трем утра и, в отличие от ночного веселья, на рассвете пляж был почти пуст. Лишь несколько человек сидели на краю бассейна и плескали ноги в воде, неслышно переговариваясь друг с другом, имея редкую возможность насладиться тишиной и всего на одно мгновение притвориться, что всего происходящего не существует и это просто кошмарный сон. Ведь в этом и была суть идеальной утопии на пляже. Дать ложную веру в то, что это лишь долгий и кошмарный сон, не желающий выпускать из своей удушающей хватки, заставляя терпеть боль от потери близких и страх смерти от преследующей на каждом шагу опасности. Пляж позволял людям ощутить долгожданную свободу от правил и ограничений и выбрать то, что они считали лучшим для себя, проживая каждый свой день как последний, не заботясь о проблемах за его пределами. На пляже было все, что они привыкли иметь в реальном мире, но с большей доступностью. Все функционировало благодаря огромным запасам баллонов с пропаном. Помимо работающего электричества, здесь также была и вода, которую качали из речки. А такие вещи, как алкоголь, сигареты и наркотики всегда были доступны в безмерном количестве. Здесь собрались люди всех профессий. У них были даже свои повара, трудящиеся на кухне, медики, инженеры и механики, выполняющие большую часть работы для пляжа, адвокаты и полицейские, и даже политики. Проще говоря, действительно пристанище для отчаянных. Ямадзаки хмыкает, затушив кончик докуренной сигареты о бетон, сбрасывая окурок с крыши одним щелчком пальца. Она скучающе наблюдает за его стремительным падением в горстку пышных кустов внизу, слыша, как дверь, замок которой пришлось взломать, чтобы попасть на крышу, с громким и противным скрежетом проезжается по бетонному покрытию, врезаясь в кирпичную стену позади. Удивительно, что ей даже не нужно оборачиваться; она уже знает, кому именно принадлежат тихие шаги, подбирающиеся к ней со спины. — Ты следишь за мной? — интересуется Ямадзаки. Она краем глаза наблюдает, как он невидимой тенью проскальзывает на край крыши рядом с ней, оставляя пару ничтожных сантиметров между их телами, свесив ноги вниз. Ямадзаки снова может услышать запах мяты и хвои, тонко исходящих от него из-за резких порывов ветра. Лениво пожав плечами, он тихо мычит, засунув руки в карманы кофты. — Просто совпадение, Ямадзаки-чан. Ямадзаки фыркает, повернувшись к нему лицом, заглядывая в карие глаза с немым прищуром. — Как и то, что Шляпнику известно мое имя. Не хочешь поделиться? Чишия выдыхает, качнув головой. — Шляпник искал полезных для пляжа людей. Как одному из исполнителей, мне пришлось немного поучаствовать в поисках. — Какая высокая оценка, — сухо замечает Ямадзаки. — За какие достоинства ты стал исполнителем? — Я умен, — хмыкает он. — И полезен. И, очевидно, очень скромен. Доля правды в его словах все же есть: он действительно умен. Но вряд-ли так полезен, как говорит, ведь Чишия изначально привел её сюда не ради помощи пляжу и Шляпнику, а ради собственных целей. И, хоть на данный момент Ямадзаки не особо волнуется об этом, ей даже немного интересно, что именно он пытается провернуть. Может, это как-то связано с картами, которые собирает пляж. А может и нет. Она узнает об этом позже. Вздохнув, Ямадзаки протягивает руку к небрежному пучку на затылке и распускает влажные после душа волосы, стягивая тугую резинку на запястье. Сейчас ей хочется узнать нечто другое. Например, о возникших из ниоткуда выстрелов во время драки с водящей. Тогда она смутно обратила на них внимание, но вспомнила позже, когда уловила проблеск черного дула пистолета, торчащего из его кармана. В тот момент Ямадзаки промолчала об этом, потому что едва ли могла держаться на ногах без чужой помощи, гранича между сном и реальностью. Но теперь ничто не мешает ей напрямую спросить его. — Кто дал его тебе? Вскинув голову вверх, Чишия смотрит на нее с неприкрытым недоумением в глазах, словно понятия не имеет, о чем она спрашивает. Ямадзаки знает, что это — полная чушь. — О чем ты? Уголки её губ подрагивают. — Может, ты и умен, но стреляешь как полный идиот. Недоумение исчезает из его глаз, губы растягиваются, когда Чишия поддается ближе и вытаскивает руку из кармана, невесомо постукивая кончиком пальца по её груди. — В мое оправдание: это был первый раз, когда я стрелял из пистолета. Не всем даны такие навыки, офицер. Отпрянув от него, Ямадзаки поджимает губы, обхватив одно колено в кольцо своих рук. Неудивительно, что после стольких подсказок он сложил дважды два и вычислил, кем она работала в реальном мире. — Угадал все-таки. — Было не так сложно понять это. К тому же, этот пистолет я выиграл. — Выиграл? — хмурится Ямадзаки. — На моей первой игре мы играли в Блэкджек. Пистолеты нужны были для того, чтобы наказать игрока, которого поймали за шулерством. Всего нас было шесть, а выжить мог только один. — Азартные игры, значит, — глухо шепчет девушка. — Какая масть? — Шестерка бубен. Как и в шестерке черви, в этих играх мог выжить только один человек. И для этого он должен был избавиться от остальных собственными руками, урвав победу из рук смерти. — Моя вторая игра была похожей, — мычит Ямадзаки. — Всего одна сторона для победы. — Игры похожи между собой, но их никогда нельзя предугадать заранее. В этом, наверное, и есть вся суть. Можно предположить, что с нашими жизнями просто играет кто-то со стороны. Ямадзаки выдыхает, запрокинув голову к небу. — Или нет, — предполагает она. —Может, границы между реальным миром и миром иллюзий стерлись и мы просто блуждаем. Не существуем ни во времени, ни в пространстве. Это как в сказке, которую я читала в детстве. Чишия мычит в согласии. — Как бы то ни было, все мы видели одно и то же, перед тем, как попасть сюда. — Фейерверки, — кивает Ямадзаки. — С них все началось. Смахнув мелкие пряди сухих волос со лба, она с тихим вздохом откидывается назад и ложится на твердое покрытие крыши, царапая оголенную кожу на бедрах о мелкие камни. Ямадзаки чувствует на себе чужой взгляд, прикованный к её фигуре, но упорно игнорирует его, поднимая руку к лицу, чтобы прикрыть глаза от слепящих лучей восходящего над горизонтом солнца. Она слышит, как ветер бьется о листья деревьев; как равномерно бьется собственное сердце о грудную клетку; как замедляется чужое дыхание. Внутри медленно растет твердое понимание, что в этот раз тишина уже не кажется такой удушающей, как раньше. Сейчас она словно стала спокойнее. И Ямадзаки понятия не имеет, почему.***
Книга выскальзывает из ослабевших пальцев и с глухим стуком валится вниз, поднимая тонкие слои пыли с пола. Ямадзаки выдыхает, её пальцы плотно сжимают оставшуюся стопку из пяти книг в руках, убирая их на свободную в ряду полку. Опускаясь на колени, она чихает себе в ладонь, когда поднявшаяся пыль достигает ее носа, раздражая слизистую изнутри. Ямадзаки смахивает видимую пыль с рукавов черной кофты и поднимается на ноги, прихватив за собой упавшую книгу, точнее, даже дневник, о записях серийного убийцы, которые он оставил в своем доме за день до того, как сдался полиции. Библиотека, находящаяся в северном корпусе первого этажа, на которую она набрела, когда начала изучать планировку здания, оказалась удивительно огромной и просторной, с двадцатью высокими стеллажами и десятью рядами между ними, позволявшими выбрать любую книгу на свой вкус. Её мало кто посещал, учитывая, насколько пыльной и заброшенной она казалась. Лишь несколько людей заходили сюда в то время, когда Ямадзаки была тут, но никогда не задерживались дольше пары минут, предпочитая забрать нужную книгу и читать её в более чистом месте. Ямадзаки же было абсолютно плевать, где читать книгу и в каком состоянии она была, а эта пыльная библиотека ничуть не отличалась от того убежища, в котором она жила первые две недели своего пребывания в этом мире. Откашлявшись, Ямадзаки прижимает книгу к груди, оставляя крошечные белые пятна на кофте, и идет вдоль узкого коридора между стеллажами шестого и пятого ряда, но замирает на полпути, слыша громкий стук каблуков о мраморное покрытие всего в двух рядах от нее. Она сжимает пальцы на корешке книги в руках, ступая тихими, почти бесшумными шагами к третьему ряду, чтобы незаметно вильнуть за его стеллаж со справочниками по астрологии. Обычно по библиотеке ходит всего десять человек от общего количества людей на пляже. Их шаги ей уже знакомы, но сейчас это кто-то другой. Затаив дыхание, она поддается ближе к маленькому отверстию между стеллажами, видя высокую девушку с темными волосами, кончики которых болтались у её худых плеч, одетую в белую рубашку с завязанными у груди концами и короткие шорты черного цвета. Глаза незнакомки были скрыты за круглыми солнцезащитными очками, а на шее болталась короткая цепочка с серебряным замком у выемки на горле. Потянувшись к верхним полкам с медицинскими справочниками, она достала две объемные книги с более, наверное, тысячи страниц, и легко, будто они ничего не весили, потащила их к выходу из библиотеки, вздернув подбородок. Ямадзаки поджимает губы, выглядывая из-за стеллажа. Скорее всего, эта девушка, судя по её одежде, была одной из исполнителей пляжа, которые сегодня вернулись после двухдневного отсутствия на играх. Как она услышала ранее от нескольких людей на пляже — вернулась лишь малая часть группы, другая же все еще находилась на играх. И, хоть Ямадзаки понятия не имела, на каких «играх» они отсутствуют, никто из членов пляжа не находил это странным, будто такое уже случалось не раз. Но она думала, что, скорее всего, исполнители уходят совсем не на игры. Возможно, они разведывают территорию заброшенного Токио или даже выезжают за пределы города, чтобы найти новую информацию об играх и этом странном мире. Шляпник предполагал, что это, вероятно, даже не мир, а целая страна, потому что у всех игроков есть виза, которую нужно продлевать для проживания. Какая-то детская сказка, даже имя у него подходящее. Качнув головой, Ямадзаки идет дальше по коридору, решая почитать книгу в номере, а не в библиотеке. Но уже на лестнице, поднимаясь на третий этаж, она слышит суетливое копошение на верхних ступеньках четвертого этажа и чье-то неразборчивое бормотание вперемешку с громким лязгом металла о кирпичные стены. Подняв голову вверх, Ямадзаки выглядывает через лестничный пролет, замечая силуэт сгорбленного и невысокого мужчины, держащего длинную металлическую трубу на своем плече, проезжавшуюся по стенам каждый раз, когда он сворачивал то в одну, то в другую сторону. Ямадзаки поднимается выше, оглядывая мужчину с ног до головы, понимая, что спина, обращенная к ней, была смутно знакома. Мужчина провел сморщенной ладонью по седым волосам на затылке, отряхивая серую футболку от скопившейся пыли. С громким кряхтением он медленно хватает ртом воздух, поворачиваясь к ней лицом, морщась от пронзительного скрежета металла. Ямадзаки застывает, выдыхая сквозь зубы, когда глаза мужчины широко распахиваются в удивлении, труба соскальзывает из ослабевших пальцев, но её тут же подхватывают заново, гулко сглатывая. — Вот это сюрприз! Уголки её губ дергаются, поднимаясь еще на три ступени вверх. — Хаяси-сан. Вы тоже тут. — А как же, милая моя, это же самое райское место в этом мире! С роду в таком отпуске не был. Лучше только у меня дома, в лесу, где горы да речка рядом. Тут, конечно, тоже есть, но в ней даже не искупаешься! Отойдя от первоначального шока, он растягивает губы в широкой улыбке, такой, что даже морщинки на глазах и уголках губ ставятся видны пуще прежнего. Хаяси аккуратно снимает трубу с плеча, прислонив её к стене, а сам упирается плечом на высокие перила у лестницы. — А ты вообще, это, как тут оказалась? Небось, силой приволокли, а? Были у нас тут как-то такие любопытные дураки. Правда, не видал я их больше, сбежали наверное, — смеется Хаяси, растрепав короткие волосы на затылке. Ямадзаки открывает рот, но ответить не успевает — её прерывает низкий и бархатный голос, раздавшийся из коридора четвертого этажа. — Наш Чишия привел её, Хаяси-сан, — пропевает Шляпник. Хаяси морщится, словно одна только мысль об этом заставляет его скривить лицо. И Ямадзаки даже любопытно, что именно вызывало у него такую реакцию. То, что Чишия привел её на пляж, или неожиданное появление Шляпника. Хаяси оборачивается назад, коротко взглянув на стоящего за его спиной мужчину. — Вот же, лис белобрысый. Хитрец, каких еще поискать надо. Умей я в свои годы так вертеться, может, и жизнь моя по-другому бы сложилась, — усмехается Хаяси, а Ямадзаки понимает, что недоволен он был как раз таки этой новостью. — Но, должен признать, в этот раз самородок оказался полезен. Я вам гарантирую, эта голова как и у нашего умника — целый бриллиант, мой дорогой друг! Хмыкнув, Шляпник спускает оправу очков на переносицу, сверкая ярким блеском в глазах. Он поднимает руку вверх, махнув себе за спину, вглубь коридора четвертого этажа. — Я верю в это. Она принесла шестерку черви, — говорит Шляпник, развернувшись к ним спиной. — Хаяси-сан, я жду вас в конференц-зале. Наш номер два все еще отсутствует, но остальные исполнители уже там. Хаяси выпрямляется, сверкнув гордым взглядом в сторону Ямадзаки. — Я, между прочим, тоже исполнитель пляжа! Нам бы следовало взять и тебя в наши ряды, ребенок, — улыбается он, понижая голос до тихого шепота. — Я замолвлю за тебя словечко на собрании. Хаяси напоследок машет ей рукой и, подхватив металлическую трубу, поднимается наверх, уходя следом за Шляпником. Ямадзаки мычит в ответ. Хотя ей и не особо хочется занимать роль одного из исполнителей пляжа, это может быть полезно для получения доступа к той информации, которую скрывает верхушка пляжа от остальных игроков. Сжимая пальцы на корешке книги, она разворачивается и идет обратно на третий этаж. Пляж не так уж и плох, по крайней мере, здесь будет не так скучно, как она думала.***
Глотка горит от долгого бега. Девушка хватает ртом воздух, глотая песчаный ветер, сплевывая крошечные кусочки песка. Ямадзаки обхватывает мальчишку за вспотевшую ладонь, сжимая пальцы до хруста в костях, и тащит его за собой, заставляя ускориться. Поезд гудит, железнодорожные рельсы дрожат от напряжения, а она чувствует, как начинает задыхаться. Плечо отдает горящим огнем, ткань белой рубашки пропитывается выступившей из бинта алой кровью. Ямадзаки оглядывается назад, на несущийся по рельсам поезд, сильнее хватаясь за маленькую ладонь в своих руках. Скорость их бега в два, а то и в три раза меньше скорости поезда, но учитывая, что он все еще не нагнал их, его скорость либо такая же, либо даже меньше, чем у обычного человека. Утром этого дня, когда Ямадзаки бросила сверток с собственным именем через тонкое отверстие в квадратной коробке, она и подумать не могла, что эта игра обернется самым худшим исходом для всех них. Шестерка треф, проклятая командная игра оказалась хуже, чем все предыдущие её игры. Изначально их привязали плотными и тугими веревками к железнодорожным рельсам, приказав не двигаться до тех пор, пока не прозвучит гудок поезда и игра не начнется. Лишь только в тот момент, когда громкий звук раздался в пустующей окраине города, они имели право испытать судьбу и попробовать освободиться из крепких уз. Суть этой командой игры была в том, что победить можно лишь в том случае, если все десять игроков смогут избежать поезда и выжить. Ямадзаки и Анн, — та самая девушка-исполнитель из библиотеки, которая оказалась назначена на эту игру вместе с ней, сумели стремительно освободиться первыми и помочь другим, чтобы тут же броситься бежать по направлению поезда по рельсам, не имея права ступить за их пределы. Мальчик лет десяти или даже девяти, оказавшийся на этой игре совершенно один, обхватывал её за руку тонкими и ослабевшими пальцами, задыхаясь от нехватки кислорода и горящих легких. Ямадзаки сглатывает, надрывно шипя сквозь зубы: — Не смей отпускать меня! — Я не могу! — лепечет он, растирая слезы по пухлым щекам. Ямадзаки знает, что он не может. Что еще совсем чуть-чуть, и мальчик просто замертво упадет под несущийся на них поезд. Она на бегу подхватывает его худое тело на руки, позволяя ребенку обвить её шею липкими руками, пока тяжелое дыхание щекотало красную от жары кожу. Режущая боль пронзает едва зажившую рану, словно заново прокручивает острое лезвие ножа. Она не думает, что сможет бежать быстрее с двумя открывшимися ранами и маленьким ребенком в руках, но у нее просто нет выхода. Никто другой не станет тянуть за собой еще одну ношу в виде ослабшего мальчика, когда сам еле переставляет ногами по рельсам. — Там обрыв! — кричит высокий голос, бегущий впереди. — Здесь нет выхода! — Выход есть всегда, — возражает Анн. — Видимо, не здесь, — рычит мужчина в кофте. — Мы все просто умрем! Липкие пальцы, отдающие морозной прохладой крепкой хваткой смыкаются на её горле, заставляя открыть рот в немом крике, отчаянно хватая воздух. Ямадзаки прижимает ребенка к груди, слыша его пронзительный плач, терпя болезненно бушующий огонь внутри. Отчаяние, как и пальцы на её глотке, затягивает хватку на каждом из них, пожирая изнутри. Ямадзаки глотает кровавую слюну и, срывая голос на крик, привлекает внимание других. — Мы должны лечь под поезд. — Не получится, — хрипло возражает девушка в платье. — Слишком малое расстояние. — Нам некуда дальше бежать. — Там обрыв. Нам не выбраться отсюда. Выход в той стороне, откуда едет поезд, — шипит Ямадзаки.«Выход там, где вход»
На первой игре их водили по кругу, и комбинация кода изначально зависела от той, что была в первой комнате. В этой игре был тот же алгоритм, ведь все это время они бежали не в том направлении. И понятно это стало лишь в тот момент, когда они увидели обрыв. Ведь выход не там, куда движется поезд. Выход там, откуда он едет. Маленькое, очевидно истощенное и напуганное тело дрожит в её руках, а мокрый нос утыкается в шею, пока Ямадзаки приглаживает растрепанные волосы мальчика, оглянувшись назад. У них нет другого выхода. — Хорошо, — соглашается Анн, поджав губы. — Ложитесь на живот и прикройте голову руками! Не смейте шевелиться! Оглушающий гудок поезда слышится всего в паре метров от них, рельсы дрожат под его весом. Ямадзаки останавливается, быстро укладывая ребенка лицом в землю, нашептывая: — Не поднимай голову вверх, понятно? Я буду позади тебя. Все будет хорошо, просто не двигайся. Он только быстро-быстро кивает, смотря на нее такими доверчивыми и слезными глазами, что внутри образуется твердый комок, не давая даже вздохнуть. Ямадзаки глотает сквозь стоящую внутри горечь и боль, не сводя взгляда с его хрупкого дела до тех пор, пока сама не утыкается носом в землю. Она знает: шанс того, что они выживут, ничтожно мал, ведь железнодорожные рельсы не похожи на те, что в метро. У тех есть огромная выемка и, если человек провалится туда, поезд проедет над ним, не задев его. Здесь же подобной выемки нет, и они могут лишь надеятся, что дно у поезда чудесным образом окажется гораздо больше, чем у обычных, чтобы вместить под собой распластанные тела шести людей. Но как такового выбора у них в любом случае уже нет. Этот риск — единственный шанс. Рельсы дрожат под натиском колес, свет от фар становится ярче и ближе, оглушающе громкий гудок слышен даже за пределами окраины. Ямадзаки прикрывает глаза, затаив дыхание, когда поезд стремительно несется на них, достигая тела самого последнего человека в ряду. Осталось всего пару секунд, но внутри нее нет никакого страха за собственную жизнь, только зудящее напряжение от нервозности из-за мальчишки, которого она знала от силы полчаса, но прижала к себе быстрее, чем кого-либо другого. О себе Ямадзаки не беспокоится — ей нечего терять. Единственного дорогого человека она потеряла полгода назад и понятия не имеет, где он находится и жив ли вообще, а свою мать даже не знала. Но этот крошечный и такой потерянный ребенок, успевший повидать один лишь десяток своей жизни, не может умереть сегодня, если у них есть хоть малейший шанс на спасение. Ямадзаки не допустит этого. На её счету уже достаточно невинных жизней. Порыв холодного ветра проносится по оголенной коже тонкими струйками, поднимая песок с земли, когда поезд с шумным скрежетом проезжается колесами по рельсам и надвигается на неё, развеяв тонкую рубашку по сторонам. Мелкие камни царапают щеку, Ямадзаки сильнее прижимается к земле всем телом, закрывая голову двумя руками, придерживая кончики волос. Дыхание замирает в глотке, а сердце будто на миг останавливается. Она отсчитывает секунды, когда поезд увеличивает скорость и пролетает над её головой. Кажется, что в длину он достигает не меньше пары километров, потому что длится эта пытка целую вечность, но на деле не дольше одной жалкой минуты. Последний вагон со свистом проносится над ней, не задев ни единого участка кожи. На один миг воцаряется гробовая тишина, и даже оставшийся грохот вагонов не может заглушить звук непрерывного стука собственного сердца о грудную клетку. Ямадзаки гулко сглатывает, понимая, что им просто повезло. Хотя, видимо, в этом и была суть этой игры. В их удаче, что дно было рассчитано на то, чтобы вместить под собой тело взрослого человека. Они изначально не должны были ни освобождать себя от веревок, ни бежать от поезда. Им нужно было просто дождаться того момента, когда он проедет над ними, и тогда игра окончилась бы раньше, вне зависимости от того, что толковали правила игры. Ямадзаки выдыхает, осторожно приподнимая голову вверх, слыша, как поезд съезжает с рельс на огромной скорости и вылетает в обрыв, падая вниз с громким ударом разрушенных вагонов об землю, разрываясь на кучу осколков и бесполезных кусков железа. Шатко поднявшись на локтях, она, игнорируя веселые бормотания игроков, их возгласы о победе и раздавшееся объявление об окончании игры, подползает к неподвижному телу мальчика всего в нескольких метрах от себя и тянет дрожащую руку к чужой спине, переворачивая его лицом к себе. Он должен был выжить. Поезд не сумел задеть её, взрослого человека, а значит, точно не мог проехаться по этому маленькому телу. Внутри все сжимается от кипящего напряжения, глаза горят пламенным огнем, щеки стягивается от красноты, но сердце под её пальцами так и не бьётся, как бы она не пыталась. Ямадзаки слышит громкий крик за своей спиной; её руки сменяются чужие, пытающиеся надавить на грудь ребенка с большей силой, но все их ничтожные попытки такие жалкие и тщетные, что начинает тошнить. Она видит проблеск белой рубашки и солнцезащитных очков, знает, что Анн тоже пыталась его спасти, но не смогла. Никто не смог. Он был жив в тот момент, когда поезд промчался над ними, но, видимо, так сильно испугался, что его сердце просто не выдержало этого давления и остановилось. У него, как у них всех, был шанс на спасение, но он умер, так и не успев ничего увидеть. Этот ребенок, как и десятки других детей на счету Ямадзаки, был мертв. Она вновь не успела. Ямадзаки оцепенело глотает кислород через горящую глотку, не помня, как они добираются до пляжа. Она тут же отстает от общей группы и медленно перебирает ногами в сторону южного корпуса, чтобы незаметно зайти через черный вход и подняться на свой этаж. Но успевает сделать всего пару шагов, когда лёгкий запах ментола оседает в воздухе, внутри все застывает, пальцы мелко подрагивают, ощущая твердое присутствие другого человека за своей спиной. Такого знакомого и крепкого, что на глазах выступают не пролитые слезы. Сердце на короткий миг замирает, она оборачивается к нему, впитывая в себя каждую черточку ничуть не изменившегося лица, которое, как ей казалось, она давно похоронила под завалами памяти. Все те же очки на тонкой оправе с прямоугольными стеклами, складка между нахмуренных бровей, поджатые губы и светлые, почти янтарные глаза, утерявшие свой прежний блеск, глядящие на нее с неприкрытым горьким сожалением. Ямадзаки выдыхает, сжимая руки в кулаки, оставляя багровые полумесяцы на внутренней стороне ладони и тихо, не узнавая собственный голос, шепчет: — Кудзурю-сэнсэй.