Пять лет назад, специальный район Тиёда, академия полиции.
Всунув вкладыши наушников в оба уха, Ямадзаки вяло поддалась вперед, уложив голову на сложенные руки на парте. Прошло десять или пятнадцать минут с начала пары, а преподаватель, казалось, даже не торопился приходить, чему все присутствующие были так рады, что голосили во всю глотку, не замолкая ни на секунду, устраивая свои собственные представления перед другими. Девушке такое было непривычно, ведь раньше она никогда не училась со таким количеством людей в одном помещении. И вообще редко находилась в обществе. Поэтому сейчас всё будто заиграло новыми, незнакомыми и чересчур яркими для неё красками. На фоне этого балагана Ямадзаки чувствовала себя потерянным и немощным ребенком, не зная, как поступить и что делать дальше. Ей ведь никогда не удавалось подойти к кому-то и познакомиться. Да и нужно ли это было? С самого рождения она привыкла быть одна и опираться только на себя, зная, что никто другой не поможет ей встать, если она упадет. Будучи ребенком, она всегда оставалась с бригадой нанятых отцом нянечек, чтобы не возиться с маленькой дочерью самостоятельно. Сколько Ямадзаки себя помнила, отец почти никогда не смотрел на неё и не разговаривал, словно даже мысли об этом вызывали в нем чувства ненависти и брезгливости. И он всегда был против того, чтобы она контактировала с кем-то, кроме жутко молчаливых няней, которым, очевидно, запретили общаться с ней без надобности. Матери Ямадзаки не знала, отец даже фотографии все спрятал, чтобы она не могла их увидеть ненароком. Родственников тоже не было — может, они все были мертвы, а может, просто не хотели видеть её или им запретили. Отец старательно делал все, чтобы обрезать свою дочь от всего мира и утопить в вечной тишине, граничащей с удушающим одиночеством. Никто не учил её тому, как нужно вести себя с людьми, ведь раньше ей это и не нужно было. Ямадзаки училась на дому с частными учителями, а экзамены сдавала только перед комиссией. Но сейчас, отделившись от отца после двадцати лет совместного проживания, она все-таки решила поступить на очное обучение, оплатив стоимость первого семестра накопленными на подработках деньгами. Академия полиции не была мечтой её детства — она вообще мало о чем мечтала — или местом, куда она горела желанием поступить. Скорее, сыграли свою роль здесь найденные под землей в маленькой шкатулке записи матери, которые отец спрятал от Ямадзаки. В своих дневниках мама описывала не только путешествия по всему миру после того, как сумела сбежать из дому, где от неё требовали соблюдение целой заповеди жестких правил и полное ограничение свободы. Она также писала о своих детских мечтаниях и желаниях, не успевших сбыться. Мама хотела пойти по стопам своей бабушки по папиной линии и стать врачом, чтобы спасать чужие жизни, даруя людям надежду. Она писала о том, как на самом деле прекрасна и уникальна человеческая жизнь, и что каждый человек должен иметь второй шанс на спасение, даже если он совершил ошибку однажды. Мама, увидев и испытав всю жестокость собственной семьи на себе, продолжала верить, что все заслуживают шанс на искупление и каждый хорош по своему. Тогда-то, прочитав эти строчки по десятому кругу, не желая отпускать помятые и местами порванные страницы её дневника, Ямадзаки впервые ощутила, как внутри, под ребрами, зародилось томящее желание понять мысли мамы и прочувствовать их самостоятельно. И узнать, действительно ли она будет так заботиться о ценности чужих жизней, или даже о своей собственной, на грани смерти. Это было своего рода искуплением за грех, совершенный ею при рождении. Она сделает то, что не смогла мама из-за смерти, только в другом направлении. В академии полиции, стоящей самой первой в рейтинге лучших среди всего Токио и управляемая городской полицией. В это место поступают только лучшие из лучших или дети со связями. С её баллами на вступительных и школьных экзаменах, а также с рекомендацией от человека, работающего в отделе экономики городской полиции, она заняла пятьдесят первое место среди поступающих, но бесплатное обучение ей не досталось, так как в первую очередь их отдают детям многодетных семей, а уже позже по списку высших баллов. Ямадзаки попросту не успела, поэтому обучалась на платном, впрочем, не особо расстроившись этому, ведь деньги, заработанные собственными руками, у неё были. Больше она ни от кого не зависела и не собиралась. Ямадзаки сдирает наушники из ушей. Все мигом замолкают, когда дверь в аудиторию громко хлопает, и по узкому коридору разносится стук каблуков двух пар обуви. Подняв голову вверх, она поддается ближе к столу, замечая две высокие фигуры, поднимающиеся на кафедру. Первая — белокурая женщина в черном костюме, прижавшая к груди объемную красную папку. Её светлые волосы собраны в ровный пучок на голове, а губы окрашены стойкой алой помадой. На груди висела маленькая карточка с именем и специальностью человека. Второй фигурой был мужчина в точно таком же черном костюме, но в белой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Черные волосы зачесаны назад, глаза скрылись за прямоугольной оправой очков, между бровями небольшая хмурость, а сухие губы плотно поджаты. Скрестив руки на груди, он внимательно обводил взглядом помещение, словно старательно пытался кого-то найти. Лишь на кратчайшие секунды в его темных глазах проскальзывал блеск, а зрачок расширялся в узнавании, но тут же приходил в норму. Ямадзаки скучающе глядела на него, подперев щеку ладонью, ожидая, когда мужчина наткнется на неё. Было интересно, будет ли у него такая же реакция на неё, как и на других? Потому что он, очевидно, уже знает некоторых из них, вероятно из-за того, что изучил дела поступивших и приглянул для себя парочку выдающихся. Ямадзаки не ждет слишком долго — пара секунд, и его глаза встречаются с её собственными, в которых не отражается ничего, кроме скуки и едва различимого интереса. Но вот чужие зрачки почти комично расширяются, а рот чуть приоткрывается, складываясь в букву «о». Губы мелко подрагивают, когда мужчина отводит взгляд, сомкнув пальцы на рукавах кофты, а Ямадзаки только сейчас замечает, насколько молодо он выглядит, словно сам только закончил академию. Может, на шесть или семь лет старше их. Женщина по правую руку от него хрипло откашливается, скидывая папку на стол. Она хлопает руками, привлекая к себе внимание притихших студентов. — Первокурсники! Добро пожаловать в нашу Академию! Мы просим прощения за опоздание, произошел инцидент, который нам нужно было разрешить, — громогласно объявляет она, подняв карточку, висящую на груди, высоко вверх. — Меня зовут Сакура Масуда, старший преподаватель по уголовному праву и заместитель директора. Рада приветствовать вас всех на первом занятии у нашего заслуженного юриста по международному праву — Кэйити Кудзурю. И, по совместительству, вашего куратора. Мужчина кивает головой, беря слово на себя. — Как и сказала Масуда-сан, я так же рад видеть вас в рядах наших студентов. Некоторых я уже знаю, но с большей половиной ещё не знаком, поэтому нашу пару мы начнем именно с этого. Есть ли среди вас уже назначенные старосты? — Я! — восклицает задорный паренек за третьей партой второго ряда. Он нелепо вытягивает руку вперед, указывая на себя большим пальцем. — Мамору Кубо, группа П1934/3, сэнсэй. — Остальные? — подталкивает Масуда с улыбкой, записав имя первого в крохотный блокнот. — Никто больше не определился? Может, есть желающие? Девушка в синем костюме, сидящая за первой партой второго ряда, робко поднимается руку вверх, смахивая кончики собранных волос с плеч, и тихо говорит: — Группа П1935/3, Камэ Тиба, я была старостой в старшей школе. — Отлично! — Масуда широко улыбается, сверкая глазами, и ставит ещё одну пометку в блокноте. — Не бойтесь брать на себя такую ответственность, ребята. Старостам положены дополнительные баллы. Ямадзаки хмыкает, понимая, что это очень хорошая уловка для новичков. Сама она считала, что работа старосты слишком кропотливая, хоть ей это и не было знакомо. Можно было бы попробовать, но Ямадзаки знает, что вряд-ли сможет так хорошо сработаться с другими и постоянно контактировать с ними. Всё же, она пришла сюда не ради того, чтобы тратить свое время на беготню за преподавателями и невежественными студентами. Ей нужны лишь знания и опыт. Знакомства и дружба не имели для неё никакого значения, кроме как наличия полезных связей в будущем. Но пока Ямадзаки не стремится их заводить. Масуда постукивает колпачком ручки по подбородку, с немым прищуром оглядывая присутствующих, выискивая потенциальную жертву глазами, пока те старательно прячут взгляды на любых поверхностях аудитории, словно это хоть как-то спасет их. Она хмыкает, склонив голову набок. — Последняя парта четвертого ряда, — окликает Масуда двух парней. — Вам есть, что сказать? Парень в клетчатой рубашке неловко посмеивается, подталкивая локтем своего друга, пока тот, отмахнувшись от него, как от насекомого, не обращая никакого внимания на других, продолжает что-то яростно печатать на экране телефона. Масуда заламывает пальцы, улыбка на губах принимает мягкий оскал, а в глазах стынет лед от такого вопиющего неуважения. — Фумайо Мацуи, — басит мужчина в очках, окликая парнишку. — Устав нашей Академии запрещает использовать средства связи на парах, поэтому, пожалуйста, сдайте ваш телефон. В конце дня подойдите в деканат юридического филиала. — Это касается всех, — чеканит Масуда. — Впредь будьте внимательны. Если такое повторится вновь — мы будем вынуждены вызвать вас на воспитательную беседу. Понуро опустив голову вниз, парень горестно выдыхает, бормоча извинения, и спускается вниз, чтобы положить телефон на широкий стол, за которым стоял Кудзурю-сэнсэй. Тот внимательно прослеживает действия студента, отпуская его с легким кивком обратно. — Думаю, больше такого не повторится, — добродушно улыбается он. — Продолжим. Вопрос с оставшимися старостами будет открыт до конца дня. Если у кого-то появится желание, до конца дня зайдите в четыреста первый кабинет. В случае, если такого не произойдет, старосту будем назначать мы. — Назначенный человек имеет право отказаться от этой должности, но кто-то из вас её все же займет, поэтому, пока предложение открыто, мы ждем всех, — Масуда передергивает плечами, взглянув на висящие в центре аудитории часы. — Остался час. Что же, тогда, если ни у кого нет вопросов, я оставлю вас. Хорошей учебы вам. Ямадзаки провожает уходящую фигуру женщины глазами, чувствуя, как кожу прожигает чужой взгляд темных глаз, впивающийся в неё, словно тысячи мелких иголок. Она знает, кому он принадлежит, но не понимает, почему приковывает его к себе. Внутри так и ноет от зуда, и, поджав губы, Ямадзаки поднимает голову вверх, склоняя её чуть в бок, встречаясь с темными глазами Кудзурю, обещая себе, что обязательно узнает причину такого интереса с его стороны. Она должна узнать.***
Четыре года назад, специальный район Тиёда, станция Метро.
Ямадзаки поджимает губы, глядя в сторону стоящей рядом высокой девушки на тонких шпильках. Она растягивает красные губы в широкой и ослепительной улыбке, протягивая ей бумажный пакет, отдающий ярким ароматом корицы. — Ямадзаки-сан, ты совсем не ела сегодня, — бормочет Хирано. — Тут булочки с корицей! Надеюсь, тебе понравится. Отрешенно кивнув, Ямадзаки забирает пакет из чужих рук, вытаскивая из него теплую булочку. Живот урчит от одного только запаха еды, она не ела больше десяти часов, даже кофе не успела выпить из-за раннего выхода. — Спасибо, Хирано-сан. — Пустяки! — отмахивается девушка с легким смехом. — Ты ешь лучше. Тесто тает на губах, когда Ямадзаки откусывает первый крошечный кусок, слизывая остатки сладкого крема. Она за раз поглощает булочку, короткими и неторопливыми шагами следуя за двумя идущими впереди девушками, слыша их тихие переговоры между собой краем уха. — Миямото-сэнсэй хочет поговорить о моем устройстве в участке на время стажировки. Второй курс ведь уже. А ты куда планируешь? Хирано хмыкает, ехидно толкая плечо подруги, отпивая кофе через трубочку. — Словечко за тебя замолвят, да? — смеется она. — Хотя, Масуда-сэнсэй тоже хочет, чтобы я подработала в участке. — Может и вместе будем, — задумчиво мычит Сано. — Ямадзаки-сан, ты уже решила, куда пойдешь? Ямадзаки кивает, хотя, по сути, она в этом вопросе ничего не решала. Её наставник — Кудзурю-сэнсэй, который писал с ней проектную работу для комиссии в прошлом году и взял на повторное кураторство в этом, —посчитал, что она больше пригодится не в участке, а как личный помощник юриста в суде, поэтому сразу же, приставил к себе в управлении на оставшуюся половину года, аргументировав это тем, что работу по специальности никому из них не дадут даже в участке, заставят только кучу бесполезных бумажек разбирать, ведь они ещё «зеленые» для таких дел. А так, носиться со всем этим она будет в суде, помогая наставнику и даже сможет присутствовать на нескольких заседаниях. В целом, очень неплохо для неё. — Кудзурю-сэнсэй устроил меня своим помощником в суде, — отвечает Ямадзаки, сминая бумажный пакет в руке. Хирано распахивает глаза, восхищенно воскликнув: — Ямадзаки-сан, это очень круто! Она тут же распинается в долгом и красочном монологе, перескакивая с темы на тему, который прерывается лишь редкими вставками коротких реплик Сано и тихим мычанием Ямадзаки, пока они спускаются вниз по короткой лестнице в самую глубь метро. Зябко поежившись от прохлады подземелья, Ямадзаки утыкается носом в вязаный шарф и тихо выдыхает, когда из вагона метро вываливается целая куча недовольных и уставших людей, спешащих поскорее дойти до дома. Она уже может представить, как муторно будет избегать столкновений с каждым в этой толпе. — О, это же мой! — кричит Хирано, протолкнувшись мимо других. — Сано-чан, Ямадзаки-сан, увидимся завтра! Она машет на прощание, сливаясь с этой толпой в одну массу. Ямадзаки качает головой, надеясь, что та все же успеет залететь хоть в один из вагонов и доехать до дома куда быстрее, чем удастся им, ведь, судя по толпящимся в одну огромную кучу людей, они не скоро доберутся даже до прохода. — Куда едешь, Ямадзаки-сан? — спрашивает Сано, уложив тонкую руку на лямку сумки, доставая из маленького кармана телефон. — Ота. Девушка мягко улыбается. — Я тоже туда. Тогда поедем вместе. Ямадзаки мычит, уворачиваясь от руки незнакомого мужчины, цепляющейся за её плечо. Она поджимает губы, сжимая ткань шарфа между пальцев, понимая, что выбираться из толпы нужно как можно быстрее. Большинство столпились в самом центре платформы у подножья лестницы, желая скорее подняться наверх, поэтому, ловко вильнув в сторону, Ямадзаки проскакивает мимо двух бегущих девушек ближе краю, аккуратно ступая по расчерченной полосами границе, чтобы ненароком не свалиться под напряженные рельсы метро. Сано, ступающая за ней незримой тенью, глухо что-то бормочет себе под нос, но это теряется на фоне громких голосов, раздающихся отовсюду, и слышимого звука дрожащих под напряжением рельсов. Ямадзаки устало выдыхает, прислонившись к одной из свободных колонн, ослабляя крепкую хватку шарфа вокруг горла. Её взгляд блуждает по обессиленным студентам и рабочим, натыкаясь на маленькую группу, состоящую из трех парней и одной девушки в форме Академии, сцепившихся руками друг с другом. Стоя возле края, они синхронно взглянули в сторону туннеля, освещенного ярким светом от фар приближающегося вагона метро. Ямадзаки тоже вытянула голову вперед, наклонив подбородок. Ветер, поднятый скоростью вагона, обдувал щеки прохладным воздухом и трепал распущенные волосы по сторонам. Не отрывая взгляда от этой группы, она делает крошечный шаг в их сторону. Внутри разгорается странное и необычное чувство взволнованности, а по коже пробегают зудящие мурашки. — Сано-сан, — тихо окликает она. — Что они делают? — А? — мычит девушка, не отвлекаясь от экрана телефона, пальцы рук гневно бегут по клавиатуре, с силой нажимая на буквы. — О чем ты? Но Ямадзаки ей не отвечает, чего Сано даже не замечает, сосредоточенная на споре со своим парнем, причитая о его тупости каждые две секунды. Её же внимание никак не может оторваться от молодых людей, на которых, как кажется, всем просто плевать, словно это уже стало обыденностью. Она тоже бы хотела сослаться на что-нибудь и проигнорировать, но не может. Под ребрами теплится чувство неправильности. Ямадзаки делает ещё несколько шагов в их сторону, цепляя пальцами лямку чужой сумки, но так и не успевает даже рта открыть. Слыша пронзительный свист колес об рельсы, резкий порыв ветра сдувает подолы юбки, и первый вагон метро показывается из туннеля. Застыв на месте, словно примерзнув ногами к полу, она широко распахивает глаза, когда сумка выскальзывает из слабой хватки. Крепкая ладонь сжимает её плечо, надавливая на кость со всей силы, словно хочет сломать. Ямадзаки не может найти в себе сил оттолкнуть этого человека или даже посмотреть на него. Она слышит крики со стороны и зов собственного имени, но все, что может видеть — это как маленькая группа целым рядом, потянув друг друга за руки, бросается под вагон мчащегося метро, разлетаясь на куски по всем рельсам. Их просто разрывает. Ямадзаки оцепенело смотрит в глаза оторванной головы девчонки и на лежащую рядом с ней конечность чужой ноги. Тело будто больше не слушается её. Она делает всего один крошечный, вялый шаг на ватных ногах, упираясь спиной в чужую грудь кого-то очень сильного и высокого. Дыхание застревает в глотке, сухость во рту такая скрипучая и мерзкая, не дающая даже сглотнуть; кожа горит пламенным огнем, словно её заживо сдирают с мяса. Все внутри будто застыло по щелчку пальцев. Она жалко хватает ртом воздух, цепляясь кончиками пальцев за того, кто стоит за спиной, слыша тонкий отголосок ментола и горечи, отчаянно надеясь, что не ошиблась. Ямадзаки чувствует себя так, словно именно она попала под рельсы этого чертового поезда и именно её тело разрезало на части, иначе почему так больно? Почему же внутри всё так сжимается? Почему из её глаз текут горячие слезы, хотя она никогда не плакала раньше? Или же ей просто хочется так думать? Ямадзаки не знает и не понимает, что ей нужно делать. Она даже не может дышать. Руки хватаются за голову, когда голоса, зовущие её, становятся невыносимыми. Горло спирает, ногти царапают кожу на шее, кровь застревает под пластиной. Ямадзаки слышит вой, исходящий из израненной глотки, зажмурив глаза, но даже так, она не может вытеснить из разума картинку разорванных тел перед глазами. Если бы она просто заметила их раньше и подошла, то ничего бы не случилось. Ей стоило быть быстрее. С губ срывается тихое хныканье. Она оседает на пол, прижимая холодные руки к груди, словно это сможет остановить рвущийся наружу болезненный крик. Ямадзаки чувствует, как поверх её собственных пальцев ложатся другие, крепко сжимая в своей теплой и мягкой хватке. — Ямадзаки, — окликает голос, но она не может распознать его. Это похоже на стремительное падение вниз с обрыва. Ямадзаки ударяется о скалы, оставляя разорванную кожу на теле и кровоточащие раны, цепляясь за хрупкие ветки в надежде на спасение, но те постоянно обламываются, не давая ей опереться. Она не знает, когда этому придет конец, но секунды, наполненные болью, кажутся целой вечностью. Ямадзаки закрывает глаза. — Ямадзаки, — снова зовет голос и в этот раз он звучит ближе. — Открой глаза. Посмотри на меня, Акира. Этот человек, запах горького ментола, исходящий от него, и мягкость рук на плечах так напоминают ей о ком-то, но почему-то сейчас она не может даже имени его вспомнить, словно память стерлась и забрала у неё что-то важное. — Акира, это твой наставник, посмотри на меня, — голос будто шепчет на ухо, приглаживая растрепанные волосы. Так знакомо. Ямадзаки выдыхает, сжимая челюсти до скрежета. Никто раньше не пытался протянуть ей руку и помочь выбраться из этого кошмара, но сейчас, откуда ни возьмись, над обрывом появляется крепкая мужская ладонь, хватающая её за руку. Он с силой тянет Ямадзаки наверх, давая наконец зацепиться за что-нибудь и прекратить это бесконечное падение в глубокую бездну страха. — Посмотри на меня, Ямадзаки. Я могу прикоснуться к тебе? Спокойный, такой мягкий и глубокий, голос прорезается сквозь кричащие голоса в голове, разливаясь теплом по всему телу, словно этого хватило, чтобы заставить собственные руки вновь слушаться её. Ямадзаки отрешенно кивает, чувствуя легкое, почти невесомое прикосновение кончиков пальцев к своей коже на шее, и наконец открывает глаза, встречаясь мутным взглядом с обеспокоенными темными глазами наставника. Она слабо моргает, качнув головой, сухо сглатывая скопившуюся на языке кровь. Теплая жидкость стекает вниз по щеке, падая на пол с глухим стуком. Внутри такая пустота, будто в ней пробили огромную дыру. Голова такая тяжелая. Вяло шевеля языком, Ямадзаки тихо шепчет: — Кудзурю-сэнсэй, что случилось? Глаза напротив распахиваются, а рот приоткрывается, но оттуда не вылетает ни слова, словно он, как и она, не может ответить на этот вопрос.***
Два года назад, специальный район Тиёда, Верховный суд.
Ямадзаки заламывает пальцы левой руки, шурша тонкими листками на столе, перечитывая каждую маленькую строчку документа второй или даже третий раз. Всё осталось прежним, ничего не изменилось за те несколько секунд прошедшего времени. Она слабо выдыхает, покачав головой, глянув на сидящего рядом на жесткой скамейке мужчину средних лет. Забинтованная рука нервно тянется к закрытой шее, смыкая дрожащие пальцы на вороте рубашки, оттягивая крепкую хватку галстука. Гулко сглатывая, мужчина поднимает голову вверх, натыкаясь на её внимательный взгляд. Ямадзаки легонько кивает ему, выдавливая еле заметную ободряющую улыбку, такую робкую, что, на самом деле, это больше похоже на неудачную гримасу. Но он, кажется, действительно принимает эту скудную попытку поддержки и тихонько расслабляется на своём месте, откинувшись назад. Ямадзаки заправляет распущенные волосы за ухо и, складывая более десятка напечатанных листов в одну объемную стопку, прижимает её к груди, рывком поднявшись на ноги по зову судьи. Смерив взглядом адвоката ответчика, проходящего мимо неё, она занимает его место в центре судебного зала, передав стопку документов с доказательствами в протянутые руки судьи. Ямадзаки обводит глазами всех присутствующих, находя лишь одного единственного человека, смотрящего на неё стальным, но смягченным по краям взглядом, вселяющим теплоту и жесткую уверенность. Внутри отдает мягкой пульсацией, кровь течет по жилам, когда она смотрит в эти темные глаза, видя в них глубокую поддержку и даже взволнованность. Сжав руки по бокам от себя, Ямадзаки выдыхает и расстегивает пуговицу на пиджаке, зная, что её первое дело останется выигрышным. Истец со стороны выдвинул обвинения против своего бывшего работодателя, не выплатившего ему компенсацию в размере нескольких тысяч долларов после производственной травмы, из-за которой он частично стал инвалидом. Это дело, при всем желании ответчика, изначально было только в её руках, и сегодня она докажет это, заставив сполна выплатить всю компенсацию и понести заслуженное наказание обвиняемого. Ямадзаки передает флешку в руки помощника судьи, забирая маленький пульт управления, чтобы открыть первый слайд презентации с фотографиями доказательств. — Ваша честь, в ночь тридцать пятого мая две тысячи двадцать первого года Араи-сама вышел на смену ровно в восемь часов, как и было положено в его графике. Это можно увидеть по камерам наблюдения, которые зафиксировали, как он входил в здание в районе сорока минут восьмого и выходил из раздевалки через двадцать минут после этого, — кивает Ямадзаки на экран. — Спустя три часа работы Араи-сама и его коллега — Иноши-сама, перешли в отдел продукции по изготовлению хлебных изделий. Пожалуйста, обратите внимание на то, что Араи-сама соблюдал четкие инструкции, прописанные в уставе, не нарушив ни одно из них. В районе первого часа следующего дня смены можно заметить, что Араи-сама и его коллега все ещё находятся на рабочем месте и не покидают его до тех пор, пока не наступает перерыв в районе трех часов ночи. Более восьми часов они проработали без какого-либо отдыха, что, согласно трудовому кодексу, является нарушением со стороны работодателя. Рабочие обязаны иметь время для отдыха, установленного по меркам трудового закона, однако, такого условия в уставе производства не имелось, — щелкнув кнопкой, она переключает слайды один за другим, сомкнув пальцы. — После десятиминутного перерыва, за который позже Араи-сама и Иноши-сама получили выговоры и штраф, они проработали ещё три часа. Прошу обратить всех внимание, что за пятнадцать минут до случившегося инцидента Иноши-сама вышел из отдела по изготовлению хлебных изделий и направился в отдел изготовления сладкой выпечки, который находился на другом конце здания. А теперь, пожалуйста, воспроизведите видео. Ямадзаки отходит в сторону, позволяя всем присутствующим самостоятельно увидеть то, что произошло в ту ночь. Араи, оставшись один в отделе, начал работу над тестом для хлеба. Над его головой висела старая, мигающая каждые две минуты длинная лампа, которая всего пару секунд спустя обрушилась прямо на него, придавив к полу своей тяжестью, из-за чего он получил не только ушибы по всему телу и две сломанные конечности, а также сотрясения мозга и частичную слепоту. — Ваша честь, в ваших руках сейчас документы из больницы от лечащего врача Араи-сама и экземпляр договора об увольнении по собственному желанию, который Кито-сама заставил его подписать. Доказательство этому приложено на одиннадцатой странице и пятнадцатом слайде, пожалуйста, перейдите к нему. Приложенные доказательства в виде записанного на диктофон разговора она распечатала как диалог на листке бумаги и прикрепила в общие документы, но оставила запись на флешке, чтобы включить её в зале суда для подтверждения голосов. Там не было ничего интересного, кроме того, что работодатель принудил Араи поставить свою подпись, если тот «не хотел проблем», а ему ничего больше не оставалось, поэтому он сделал так, как сказали, чем определенно усложнил ситуацию, ведь так он уже не числится рабочим и работодатель больше не нес за него ответственность. В целом, это нисколько не умаляет его вины и не отменяет неуплаченной компенсации вкупе с огромными налогами и постоянной задержкой зарплаты. Грубо говоря, Кито-сама здорово влип. — Я представила вам все найденные мной доказательства и прошу суд принять верное решение, ведь с самого раннего детства родители учат своих детей одному важному лозунгу, который преследует нас до конца жизни: «Все люди равны». И не только родители учат нас этому, но и школы, и академии, и люди. Однако же, когда ребенок вырастает, он понимает, что на самом деле в реальности всё обстоит совсем не так, как представляют взрослые. Хотя, казалось бы, они знают куда больше нас, детей. Но все-таки кое-что умалчивают, дабы сохранить нашу жизнь хоть на несколько мгновений такой спокойной и идеальной, ведь реальный мир совсем не такой и не все в нем поддается логике. Человеческая жизнь прекрасна, но она не равноценна и, если мы признаем существование данной проблемы, то будем на крошечный шаг ближе к её решению, а позже и к конечному итогу. Разве равенство человеческих жизней это не то, к чему должны стремится все, а особенно мы, люди своей будущей профессии? Согласно всеобщей декларации прав человека «все люди равны перед законом и имеют право, без всякого различия, на равную защиту». Никто не имеет исключений, связанных с экономическими войнами, минимизацией расходов или допустимыми жертвами. Разве не ради этого идеала мы когда-то поднялись на две ноги и провозгласили торжество цивилизации? «Все люди были созданы равными» — вот он, верный лозунг, который должен запомнить и помнить до конца жизни каждый человек на земле и беспрекословно следовать ему. Поэтому рассмотрите дело с точки зрения закона. У меня всё, спасибо, ваша честь, — чеканит Ямадзаки, взглянув в непроницаемые глаза судьи. Она оглядывается себе за спину, видя широкую улыбку на лице своего наставника, глядевшего на неё горящими и гордыми глазами. Этот человек, ставший для неё куда большим, чем просто временным учителем, заменил ей семью, став неотъемлемой фигурой отца и брата, которых она никогда не знала прежде. Человек, подаривший ей жизнь, так нагло отнятую другим. Кудзурю-сэнсэй дал ей понять, что она тоже заслуживает любви, признания и быть нужной кому-то. Один-единственный человек, протянувший ей руку, держащий в своей крепкой хватке секунду каждого дня, не желая отпускать. Наставник, который всегда был рядом с ней во всех начинаниях, умевший поддерживать одним лишь взглядом. Человек, которому Ямадзаки всегда будет благодарна, ведь именно он стал светом, освещающим её путь во тьме. И она никогда не сможет это забыть.***
Год назад, специальный район Минато, международная школа Токио.
Тяжело сглатывая скопившуюся кровь на языке, Ямадзаки не может оторвать взгляда от десятки брошенных перед зданием школы черных мешков для мертвых тел с маленькими записками о имени и возрасте погибших. Самому старшему из них пятнадцать лет, а самому младшему — семь. Сжимая пальцы в кулаки, она, словно в трансе, опускается на колени перед мешком у своих ног и, не чувствуя даже собственного дыхания, дрожащими руками тянется к молнии на нем, чтобы со звоном потянуть её вниз. Ямадзаки не может сдержать болезненного вздоха, сорвавшегося с губ, который пронзает грудь, словно острие ножа. Лицо маленькой, едва достигшей восьми лет девочки заляпано засохшей кровью. Её некогда пухлые щеки осунулись, а глаза, имевшие при жизни яркий оттенок голубого цвета, похожий на целое море, потеряли свой прежний блеск, оставив лишь глухую пустоту, похожую на ту, что воцарилась в глазах напротив. — Акира, — звал знакомый, такой до ужаса родной и теплый, пронизанный скорбью голос. Ямадзаки всегда слышала его. Даже сквозь пронзительный шум в ушах и мельтешащие перед глазами блестки она слышала и видела лишь одного человека. Но сейчас даже отголосок собственного имени и мягкий запах ментола за спиной отдавал тошнотой. Безжизненные глаза глядели на неё в упор, а внутри все горело от горечи отчаяния и пробирающейся по венам, словно яд, злости. Ямадзаки знала — это их вина. Её вина. Которую никому из них никогда не удастся искупить, это будет личное клеймо каждого, кто стоит на земле, пропитанной кровью невинных детей, ведь они изначально знали, что эта трагедия неизбежно произойдет. — Акира, — мягко позвал Кудзурю, протягивая свои руки к её плечам. Ямадзаки передергивается, смахивая зудящее прикосновение с кожи. Она прикрывает потухшие глаза девочки легким касанием пальцев и, едва сдерживая рвущуюся наружу ярость, рывком задергивает молнию на мешке. Впиваясь острыми ногтями в мягкую кожу внутренней стороны ладоней, Ямадзаки подрывается на ноги, искоса взглянув через плечо на застывшего мужчину позади себя. — Они мертвы, — глухо цедит она, плотно сжимая челюсти. — Мы убили их. Ямадзаки подлетает к молчавшему наставнику, цепляясь дрожащими пальцами за воротник чужой рубашки, прожигая пропитанные сожалением глаза ненавистным взглядом. С губ срывается горькая усмешка, когда она поддается ближе, шипя надломленным голосом: — Скажи мне: где была твоя чертова мораль, когда они умирали? Кудзурю выдыхает. — Акира, это не наша вина. — А чья? — рычит Ямадзаки. — Этих детей? Мужчина качает головой, открыв рот, чтобы возразить ей, но не успевает ни слова вымолвить. Ринувшиеся через открытые ворота школы репортеры тут же подлетают ближе к стоящим людям, суя микрофоны в лица, чтобы первыми узнать о случившемся. Она видит, как за прессой бегут родители погибших, судорожно осматривая записки на мешках, боясь увидеть имя своего ребенка. Ямадзаки видит ужас, отразившийся на их лицах, и громкий крик, больше похожий на предсмертные вопли, исходящий от упавшей на колени перед трупом сына матери. Обнимая его хрупкое тельце дрожащими руками, она приглаживала окровавленные волосы на голове, не обращая внимания на уже засохшую между прядей кровь. Мать укачивала своего ребенка как младенца, словно просто убаюкивала перед долгим сном. — Посмотри на неё, — шепчет Ямадзаки. — Посмотри и повтори ещё раз, что это не наша вина. Она потеряла своего ребенка, как и более двух десятков родителей здесь. Ты сказал мне однажды, что не все в этой жизни, как бы мы не хотели, будет принадлежать нам. Но эта ситуация, этот кошмар, мы могли предотвратить его. Почему мы снова не успели? Ответь мне, сэнсэй. Почему она не успела? Ямадзаки закрывает глаза, выдохнув через упирающиеся в ребра острые кончики маленьких игл. Она слышит глухой голос, кричащий прямо в ухо, но, открыв глаза, не замечает ничего, кроме спины наставника. Оцепенело крутанув головой, она взглядом натыкается на несущуюся к ней со стороны плачущую женщину. Ямадзаки отступает назад, когда та налетает на неё всем своим телом, вцепившись в костлявые плечи тонкими руками. — Вы! — плюется она, глядя горящими от гневных слез глазами. — Где моя дочь? Почему никто не говорит мне, где она?! Ямадзаки молчит, зная, что голубые глаза в Японии встречаются ещё реже, чем зелёные. Она молчит, потому что знает, позволяя женщине трясти свое тело как тряпичную куклу от разрывающего внутри гнева и горя, ведь это единственное, что Ямадзаки может сделать. — Моя малышка, где она? Пожалуйста, скажите мне, — горько шепчет сломанный голос, а Ямадзаки не может заставить себя расцепить будто склеенные между собой губы. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Она жива? Скажите мне, что она жива, молю вас. Ей всего восемь лет, она ведь такая кроха. Пожалуйста, девушка, ответьте мне, где моя малышка? Где вы прячете её? Она боится темноты, вдруг ей станет страшно? Она такая маленькая, у нее голубые-голубые глаза, как у мамы, вы ведь видели её? Господи, она так напугана. Я должна найти её, моя малышка не могла умереть так рано. По щекам стекают обжигающие слезы, шипы обвивают глотку, впиваясь в мягкую кожу, царапал изнутри и снаружи. Ямадзаки сглатывает сквозь болезненную сухость, указывая рукой вниз. На мешок, лежащий у их ног. — Здесь. Ваша дочь здесь. Это, наверное, самое жестокое, что можно было сказать матери, потерявшей рассудок из-за смерти драгоценного ребенка. Но женщина не заботится об ответе. Она бросается вниз, раздирая голые колени о грязный бетон, окрашенный кровью её собственной дочери. Дрожащие руки дергают за молнию. Громкий и раздирающий глотку крик раздается на всю округу, распугивая притаившихся на ветвях деревьев птиц и людей, невольно ставших свидетелями страшной трагедии. Ямадзаки зажмуривается, приваливаясь своей спиной к твердой и напряженной спине наставника, задрав голову к небу, позволяя слезам стечь вниз по обгоревшим щекам. Чужие, но такие знакомые руки обхватывают её за плечи, разворачивая к себе лицом, укрывая от посторонних глаз, уводя из этого места так быстро, как только может. Ямадзаки позволяет вести себя, слыша, как позади ломается ещё одна жизнь, ставшая десятичным номером в собственном списке невинных жизней на её счету.***
Полгода назад, специальный район Ота, жилой комплекс.
Ямадзаки выдыхает тонкую струйку дыма, сжимая пальцы на переданной пачке ментоловых сигарет и, не глянув на зашедшего мужчину, скучающе склоняет голову набок. — Ты уезжаешь, — тянет она. — И только сейчас говоришь об этом? Кудзурю качает головой и выдыхает так, словно каждое слово и движение дается ему с трудом. Он подходит к ней со спины, положив широкую ладонь на плечо. Ямадзаки хочет оттолкнуть его, но не может. Сильнее сжимает пальцы, ненавидя себя за ощущение безопасности. Слишком много всего произошло между ними, чтобы их отношения остались такими же, как и пять лет назад. Они больше не учитель и его ученица. Однажды он сказал ей, что в тот первый день учебы пять лет назад узнал поступившую благодаря высоким баллам студентку, чья характеристика привлекла его внимание. Поэтому-то он и взял наставничество над ней спустя всего два месяца после поступления. Потому что увидел потенциал, который так и не сумели разглядеть другие сквозь призму постоянного молчания и слабой активности на парах. Они говорили, что она лишь пустая оболочка человека, и не видели нечто большее, хоть она и имела высшие оценки в своей группе. А Кудзурю увидел. И не промахнулся. — Я узнал об этом недавно. Прости, я подписал бумаги о неразглашении и не смогу тебе больше ничего сказать. Ямадзаки хмыкает, передернув плечами, всё-таки смахивая чужую руку. Она понимает, что он пытается сказать. Это прощание, которое так ей ненавистно. Ямадзаки никогда не привязывалась к людям достаточно сильно, чтобы иметь хоть какие-то эмоции по поводу их ухода, но сейчас было такое чувство, словно рука, спасшая её однажды, собственноручно толкнула тело в пропасть, разорвав грудную клетку, оставляя глухую жару внутри. — Тогда, думаю, это прощание, — шепчет она, затушив окурок сигареты об балконную раму. — Ты пришел это сказать? — Прости меня, Акира. Единственный человек, зовущий её по имени, данном при рождении, даже отец брезговал обращаться к ней так. Все стынет, а она снова падает, но в этот раз нет никакой глупой руки. Кровь из разорванной дыры льется градом, но это незаметно на фоне резко возникшей пустоты. Словно одним только своим словом этот человек смог убить в ней все то, что она чувствовала раньше. Ямадзаки вновь стала той, кем была. Пустой оболочкой человека. Безрадостной. Ямадзаки опирается спиной на окна, скрещивая руки на груди, растягивая губы в сухой улыбке. — Спасибо и прощайте, Кудзурю-сэнсэй. Надеюсь, вы будете счастливы. И он уходит, не проронив больше ни слова. Дыра внутри растет, а пустота отдает ноющей болью, вызывая только недоумение. Почему же там, где нет ничего, болит так сильно, что невозможно даже вздохнуть? Что, черт возьми, с ней стало? Ямадзаки скатывается вниз по стене, выкуривая вторую, третью, четвертую сигарету, до тех пор, пока не закончится вся пачка, а когда тянется за второй, натыкается на полупустую пачку ментоловых сигарет, но не решается выкурить её. Сминая твердую оболочку в руках, Ямадзаки выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, не зная, сколько проводит так времени. Каждую минуту следующих дней она ждала лишь хотя бы одно сообщение от наставника, хоть и понимала, что это невозможно. Они больше никогда не увидятся вновь. Ей пора забыть.