«Один человек как-то сказал мне, что глаза человека отражают его душу. Они — зеркало, в котором можно рассмотреть всё до мельчайших деталей. И, знаешь, милая, я не понимала этого до тех пор, пока не заглянула в те самые, ставшие для меня спасением. Его светло-карие глаза, похожие на тягучий мёд, с короткими крапинками вокруг, смотрели на меня так, словно в мире не существовало ничего прекраснее. Словно была лишь я одна и никого больше. Это были глаза человека, навсегда забравшего мое сердце, душу и тело. Ставшего для меня единственной любовью»
Костлявые пальцы тонких, синеватых, с выступившими венками на запястьях рук слабо тянутся к покрасневшему от крепкой хватки чужих пальцев горлу, оставляя лёгкие, едва заметные прикосновения на горящей коже, мягко ощупывая расцветающие багровыми синяками отметины. На её бледной, почти болезненно белой коже, блестящей при лунном освещении маленькой комнаты одноместного номера, эти уродливые отпечатки видны настолько отчетливо, что любой проходящий мимо человек за пару метров от неё сумеет разглядеть их. Ямадзаки глухо сглатывает, чувствуя, как без того изнеможденная от сухости глотка отдает пронзительной болью изнутри, неприятно стягивая раненные стенки. Дыхание спирает в грудной клетке, заставляя зажмуриться, откашливаясь в сжатый кулак перевязанных ладоней. Влажный язык юрко проходится по треснутым губам, застывшие ранки шипят под натиском легкой мокроты. Зелёные глаза, отдающие теперь больше болотной тиной, нежели ярким видом и ароматом лечебных трав, впиваются в отражение зеркала, скучающе разглядывая своё оголенное тело с ног до головы, подмечая торчащие тазобедренные косточки и ребра, просвечивающие сквозь тонкую кожу, мелкую рыхлость на мышцах худых бедер и совсем небольшой рельеф на животе. Каштановые волосы темного оттенка, подобному цвету волос матери, едва достигают лопаток своими неровным кончиками и выглядят так, словно их не мыли уже больше трёх суток. Неподдельный ужас, озаряющий лицо каждого, кто мог бы её видеть, сейчас был бы очень уместен, потому что на вид она — ходячий труп. Скелет без души, но с истощенным телом. Один лишь взгляд на это безобразие вызывает у неё тошноту и омерзение, но точно никакого удовольствия. Нет ни единого места на её теле, которое могло бы привлечь внимание и кого-то заинтересовать. Ямадзаки лишь на одно короткое мгновение позволяет себе ощутить укол некого сожаления при воспоминаниях о крепких мышцах на руках, подтянутых бедрах, видимого пресса на животе, о белоснежности кожи, не граничащей с бледностью и синевой трупа. Невыносимо и жалко смотреть на то, насколько сильно она стала слаба и вяла, чего не было уже давно. Ведь в последний раз такое истощение взяло её во время первого года практики на втором курсе Академии. Когда она только-только начала внедряться в систему органов и юридических дел, Ямадзаки потеряла счет времени и всего происходящего вокруг, забывая не только есть, но и поспать и отдохнуть. Она была похожа на мертвеца, чего в один день наставник просто не выдержал и силком, не слушая ни единого возражения, на которое она всё ещё была способна, выгнал её похудевшую и уставшую тушу с работы. Он сам взял выходные на три полных дня не только на работе, но и в Академии; оставил ей пару судков с приготовленной едой и просто дал отоспаться, чтобы позже провести долгую воспитательную беседу о важности собственного здоровья и адекватного графика рабочего дня, совмещенного с учебой. Ямадзаки тогда и сама не понимала, насколько сильно была благодарна ему за это, потому что позже именно эти усилия сподвигнули её следить не только за своим телом, но и за развивающейся силой на тренировках в Академии, чтобы в дальнейшем не повторять таких ошибок. Шумно выдохнув, она отводит взгляд от зеркала и, заправив грязные пряди волос за уши, крепко зажмуривается, отгоняя от себя стоящую перед глазами картинку, вернув ей прежнее тело и силу, способную выдержать почти всё. Ямадзаки опускает руки на край раковины, ничуть не заботясь о впитывающихся крупных каплях воды в медицинские бинты, ведь после душа их всё равно придется поменять, как и те, что обвивают плечи и талию. А лучше — оставить на ночь, чтобы дать открытым ранам подышать, ибо так они затянутся раньше конца месяца, и процесс заживления пойдет быстрее, а боль от них уже не будет напоминать о себе слишком явно. Тогда Ямадзаки сможет вернуться к легким силовым тренировкам, дабы достичь былой формы. Иначе больше никак нельзя, учитывая тот факт, что она привлекла внимание человека, состоящего во второй группе военных, о которых известно было лишь то, что эти люди подчиняются только своему лидеру, стоящему третьим номером в рейтинге, а тот, в свою очередь, Шляпнику. Они считались чрезвычайно опасными из-за дозволенного ношения оружия на пляже и имели приоритет, выполняя «грязную» работу. Однако, Ямадзаки сомневалась, что подобное продлится слишком долго.«— Ямадзаки, ты ведь знаешь — ничто не длится вечность. Всё имеет свойство заканчиваться»
За те прошедшие дни после её первой игры и нескольких часов пребывания на пляже, когда она, движимая своим любопытством, которое однажды, наверное, ее просто погубит, прошлась по окрестностям территории этого «пристанища», подслушивая приглушенные разговоры парочки обитателей, и сумела уловить несколько особо интересных тем. И одна из них — равенство с рейтингами на пляже. Очевидно, что это было не просто так, ведь вся верхушка пляжа состояла из исполнителей и занимала первую двадцатку, не собираясь уступать эти места кому-то другому. Впрочем, сами игроки тоже не имели сильного энтузиазма для вступления в их ряды, так как, по словам одного парнишки, которого она встретила с его другом перед второй игрой:«— Эти там скоро перебьют друг друга, а потом и нас заодно, когда все карты соберут. Валить отсюда надо»
Сказанные слова были смутно схожи с теми, которые сказал ей Хаяси в ночь после игры шестерки треф. Он говорил, что «они», имея в виду либо вторую группу, либо людей пляжа, просто кучка идиотов, слепо следующих за своим главарём. Ничего конкретного, кратко, но вполне ясно для неё, если брать во внимание, что многие игроки говорили о том же, уходя за пределы слышимости кого-либо. Хаяси имел в виду военных, но и люди пляжа очень подходили под это описание, ведь они мало чем отличались от них. Разве что оружие им было недоступно. Отталкиваясь от раковины, Ямадзаки, не снимая бинты, разматывает рулон целлофановых пакетов, отрывая от него две штуки. На раны на ладонях ей плевать, но если мыло попадет на открытую часть перевязанного бока или плеча, то мыться дальше будет уже просто невозможно. Орудуя скотчем и тупыми ножницами, она заклеивает разрезанные кусочки пакетов вокруг ранений, бережно придерживая края. Даже решает пощадить ладони и тоже заматывает их в едва ли прочную защиту, понимая, что пора закончить это кровавое безобразие из истерзанной кожи и отметин на хлипком теле, ибо вряд ли оно сможет выдержать ещё одно ранение. Хотя до этого она думала так же. Позволяя горячим, почти обжигающим струям резкого напора воды облить себя с ног до головы, Ямадзаки ведёт ладонью по влажным волосам, слыша, как бьются капли о целлофановое покрытие на коже, соскальзывая вниз. Выдавливая в руку шампунь, отдающий ароматом редких трав, она вспенивает его с помощью воды и наносит на голову, втирая пену в кожу, массируя то с одной, то с другой стороны кончиками пальцев. Мыльные и грязные капли с примесью застывшей крови стекают по её телу, собираясь у ног маленькими струйками. Ямадзаки мочалкой стирает остатки с кожи, оставляя запах лотоса и лаванды от геля. Пар, исходящий от воды, остаётся на плитке и зеркале в ванной комнате, поэтому, убавляя не только напор душа, но и температуру, она смывает с себя всю мыльную пену. Шурша пакетами, Ямадзаки сдвигает занавеску и, впуская холодный воздух из номера, вылезает из ванны, закутав волосы в полотенце, оставляя мокрое тело оголенным. Прохлада, исходящая от окна, окутывает застывшие капли на покрывающейся мурашками коже. Ямадзаки легко вздыхает, переступая через порог в проветренную комнату, забирая с расправленной кровати пачку бинтов и лечебной мази, а также прихватывает сигареты, на ходу вытаскивая одну из них из пачки и поджигая кончик открытым огнём зажигалки. Ямадзаки ничуть не переживает из-за пожарной сигнализации, которую сняла собственными руками еще ночью первого дня пребывания здесь, сомневаясь впрочем, что та вообще работала. Она заходит обратно в ванную, потому что только там было зеркало, чтобы тщательно и спокойно облепить себя новым слоем бинтов и, наконец, лечь спать. Вдыхая едкий дым сигареты, зажимая между губ тонкую палочку, Ямадзаки берёт в руки открытую пачку, вытаскивая оттуда короткий тканевый рулон, который полностью разворачивает. Она опускает бинты на брошенную одежду возле раковины и, отлепив отклеившийся скотч от тела, снимает пакеты и чуть промокшую на краях повязку. Раны остались совсем нетронутыми. Ямадзаки смачивает вату перекисью, чтобы очистить вокруг них сухие корочки застывшей крови. Руки легкими касаниями оставляют мазь на заживающей ране, плавно обматывая чистый бинт вокруг талии, связывая в тугой узел оставшиеся концы. К тому моменту, когда она проделывает то же самое с плечом и ладонями, сигарета уже докурена до фильтра, а её окурок валяется в подобии пепельницы подле ванны. Ямадзаки перебирается в свою комнату, накинув на подрагивающее тело объемную футболку с воздушной отделкой. Она забирается в постель, сдирая мягкое одеяло, и накрывается им до головы, поворачиваясь набок, лицом к открытому нараспашку окну. Глядя в отражающийся лунный свет, тускло освещающий всё пространство вокруг, Ямадзаки зарывается носом в плотную ткань, прикрывая горящие от усталости глаза, даже не замечая, как глухая тьма окутывает расслабленное тело, сжимая худые пальцы на ногах, чтобы медленно потянуть туда, куда не ступает нога человека. В самую гущу.***
Глухой удар, звучащий так отчетливо и близко, заставляет Ямадзаки тут же подорваться с кровати, вытянув руку в сторону тумбочки для поиска пистолета, который обычно хранился рядом с кроватью на непредвиденный случай в её квартире. За единственным ударом следует напряженная тишина, а она, едва разлепив сонные веки, бьётся ладонью о пустую поверхность, будто пистолет на ней материализуется из воздуха. Крутанув головой в сторону входной двери, Ямадзаки оторопело моргает, проясняя размытый фон вокруг себя. От резкого подъёма плечо болезненно ноет, отдавая колющими иглами в боку, но, игнорируя всё это, девушка слышит лишь тихий стук в дверь, заставляющий её заметно сощуриться и аккуратно подняться с постели, кинув одеяло на другую половину кровати. Ямадзаки бесшумно ступает по полу, ловко проскальзывая в узкий коридор возле выхода и, привстав на носочки, заглядывает в глазок, замечая по ту сторону двери расплывчатое, почти наполовину скрытое изображение смутно знакомого женского силуэта со скрещенными руками на открытой груди. Нетерпеливо постукивая ногой по красному ковру, покрывающему пол, она зажимала меж губ пластмассовую палочку, похожую на сигарету, и перекатывала ее из стороны в сторону. Взгляд зелёных глаз скользит по мутному лицу девушки и, даже сквозь туманную призму глазка, Ямадзаки хватает всего секунды на то, чтобы распознать незваную гостью. Та самая девушка, которую она встретила вчера вместе с Анн, но так и не узнала её имени, потому что торопливо ушла от них после слов о собрании, желая оказаться в собственной комнате как можно быстрее и счистить с себя не только грязь прошедшего дня, но и чужие отпечатки, оставшиеся на шее. Дёргая за ручку двери, она открывает её нараспашку, видя, как стоящая за ней девушка слегка подскакивает, а зрачки темно-карих глаз расширяются то ли от удивления, то ли от нервозности, что совсем не вяжется с её довольно воинственной личностью. Ямадзаки ещё вчера сумела уловить тьму, таившуюся на самом дне чужих глаз, которая быстро развеялась, когда на плечо легла твёрдая рука Анн, словно та одним лишь прикосновением обуздала то, что творилось внутри этой девушки, даже не взглянув на неё. Возможно, они гораздо ближе, чем может показаться. Если, конечно, маленькая цепочка с ключом, подобно той, что она видела раньше на шее другой, таит в себе нечто большее. Неловко передернув плечами, девушка растягивает сухие губы в тонкой улыбке, сверкнув совершенно чистыми глазами в сторону Ямадзаки. Не тратя времени на бессмысленные приветствия, она с легким прищуром протягивает руку, сжимая пальцы вокруг светлой колбочки, напоминающей тональное средство или корректор. — Подумала, ты не захочешь, чтобы кто-то заметил эти синяки, — мягко бормочет она, проведя острым концом длинного ногтя, окрашенного в лавандовый цвет, по своему бледному горлу. Ямадзаки коротко выдыхает, накрывая выставившиеся на всеобщее обозрение багровые отметины, вспоминая о них только сейчас. Глядя на тональное средство в чужих руках, которое точно на один тон светлее, чем у неё, растягивает губы в легкой улыбке, выдавливая из себя слова благодарности. В реальном мире она красилась крайне редко, ибо обычно просто не успевала этого делать. Дела не будут ждать, когда ты накрасишься и красиво уложишь волосы, ведь они могли появиться буквально в три часа ночи после долгой смены, и, как бы не хотелось, выйти в любом случае придётся. Но в дни, когда работы не было и можно было просто прогуляться по улице, ей нравилось подводить контур губ карандашом нежно-розового оттенка, а после покрывать их бесцветным блеском, что не особо приветствовали в Академии, ведь там даже маникюр и длинные ногти были запрещены в силу постоянных тренировок. Забрав колбочку из ослабевших пальцев, Ямадзаки крутит её в руках, понимая, что этим уже кто-то (видимо, Анн, — оттенок кожи у них одинаково бледный), пользовался, так как сквозь стекло просвечивается лишь малая половина от общего количества тона. — Ямадзаки, да? — откашливается девушка, привлекая внимание зелёных глаз к себе. — Я — Куина Хикари. — Да, — кивает она, раскрывая дверь шире, взмахом руки предлагая ей войти во внутрь номера. — Акира Ямадзаки. Не выказывая своего удивления, она, пуще прежнего растягивая губы в искренней улыбке, проходит через узкий коридор в комнату, сдвигая кончик одеяла подальше от края, чтобы усесться на покрывало. Ямадзаки даже не раздражается этому, потому что это обычный ночлег на неопределенное время. Не её квартира, где нарушение порядка было бы довольно неприятным. — Тот самый рассвет, — задумчиво мычит Куина, выдернув палочку изо рта. — Я слышала о тебе. Прикрывая дверь, она оборачивается к ней, поджимая губы. — Ты исполнитель? — интересуется Ямадзаки. — Ни за что! — смеётся девушка. — Мне такого счастья не надо. Ты была на игре с Анн, она мне и рассказала. Кстати о ней: твоё первое собрание через пятнадцать минут, и я бы посоветовала поторопиться. Они не любят задерживаться там дольше нужного. Ямадзаки мычит, нажимая на крышку тонального средства и выдавливая пару крупных капель на два пальца левой руки. Не будь её кожа столь белой, может, эти отметины и не были бы так сильно видны. В другие дни ей даже нравится её бледность, но сейчас — нет. Она замазывает синяки толстым слоем, распределяя его по всей коже на шее, понимая, что те все равно будут просвечивать сквозь него. Даже с несколькими слоями средства. — По крайней мере, издалека их не так видно, — бодро сообщает Куина, но, кажется, она сама не осознает, что все это время её руки грубо сжимают ткань покрывала до побеления костяшек. — Ты перешла дорогу не тому парню, Ямадзаки-сан, но, судя по лицу этого ублюдка, удар был хорош. Жаль, я этого не видела. Ямадзаки хмыкает, отложив колбочку в сторону и схватившись за зубную щетку. — Думаю, ты могла бы сделать это лучше, — вскользь замечает она. Даже не видя выражения чужого лица, девушка может предположить его по наступившему молчанию. — Он так же сказал. Она едва слышно шепчет эти слова своим хриплым, ломаным на концах голосом, не думая, что Ямадзаки услышит их, но она крупно ошибается. Намеренно включив воду, делая вид, что ничего не услышала, девушка сплевывает образовавшуюся от мятной пасты густую пену, заполняя рот прохладной водой из-под крана, чтобы прочистить его изнутри. Ямадзаки вытирает мокрое лицо бумажным полотенцем, выключив льющуюся воду. Тишина накрывает номер, нарушаемая лишь равномерным дыханием обеих девушек, когда она переступает через порог, взглянув на Куину. — Ты что-то сказала? — спрашивает Ямадзаки. Отмахиваясь, девушка кивает головой, подскакивая с кровати. — Спросила, как тебе пляж? — Впечатляет, — мычит она, заправив непослушные волосы за ухо. — А тебе? Сколько ты уже здесь? — Около двух недель. Не скажу, что местечко райское, но для пристанища пойдёт, — хмыкает Куина. Её тонкая рука взлетает вверх, глаза щурятся, когда она ногтем с неким укором указывает в сторону тумбочки у кровати, растягивая губы в подобии ухмылки. — Я тут заметила у тебя кое-что, не поделишься? — девушка вертит между пальцев пластмассовую трубочку, с щелчком отбрасывая её в открытое окно. — Дымлю, как паровоз, а эта штука совершенно бесполезна. Ямадзаки кивает, позволяя ей самой взять уже примеченную полупустую пачку вишневых сигарет и зажигалку, брошенную где-то рядом с ними. Она, честно сказать, даже не смотрела, куда кинула их вечером прошлого дня, но, если их заметили, значит они были рядом с кроватью. — Спасибо, — шепчет Куина, зажав вытянутую сигарету. — В последнее время общество косо смотрит на курящих, не замечала? Всем мешаем и совсем не заботимся о собственном здоровье. — Проблема не в нас, — поддакивает Ямадзаки, наспех натягивая короткие шорты. — В точку, — смеётся девушка, махая сигаретой. — Чепуха это всё, но ведь даже забавно. Мы в любой момент можем умереть по непонятным причинам, но это — мой собственный выбор. Конечно, крайне непочтительно с моей стороны умереть первой. Моя мама не может ходить, даже с постели встать сама не в силах. Думаю, я бы хотела вернуться ради неё. А ты? — оборачивается она к ней, стряхнув пепел с кончика сигареты. — Тебе есть ради кого вернуться? Поднимая руки вверх, чтобы собрать распущенные волосы в высокий хвост, Ямадзаки так и замирает, задумываясь над этим вопросом. Ведь действительно, зачем возвращаться туда, где её никто не ждёт? Отец узнает через официальное заявление о смерти и испытает только облегчение, а кроме него у неё из родственников никого и нет. Здесь же у нее есть единственный человек, кто до сих пор остаётся самым дорогим и родным в её жизни. И, наверное, как бы Ямадзаки не избегала встречи с ним, она знала, что останется, если он поступит так же. Но этот вопрос заставил её задуматься и о тех, кто находился рядом с ней. А ради кого мог вернуться Хаяси, если его тоже никто больше не ждёт? Или, например, Чишия? Был ли у него тот, кто ждал его в реальном мире? Она почему-то сомневалась в этом. Ямадзаки пожимает плечами, коротко выдохнув. — Нет. — Понятно, — тихо говорит Куина. Она одаривает ее странным взглядом, будто перед ней стоит кто-то другой, а не Ямадзаки. Прищурившись, отбросив окурок докуренной сигареты в окно, девушка шагает ближе к ней, поманив за собой двумя пальцами. — Пятнадцать минут прошло, пора на собрание. Ямадзаки, так и не собрав волосы в хвост, решила разделить их на две ровные половинки и прикрыть шею, дабы скрыть просвечивающие сквозь тональное средство пятна. Напоследок схватив чужую колбочку, она выходит из номера следом за высокой девушкой, плотно прикрывая дверной проём за собой. Замков у них нет из-за отдельного пункта запрета на пляже, ибо, по словам Шляпника, скрывать им нечего. Хотя Ямадзаки крайне сомневалась, что кому-то вздумается лезть в чужие номера, — ничего интересного там не найти. Сжимая квадратную колбочку в руках, она порывается протянуть её обратно Куине, но та, только заметив это, тут же качает головой, поджимая губы. — Он твой. Синяки проходят не так быстро. Как ты сама сказала, мне это лучше известно, — отмахивается она, больше не собираясь говорить об этом. Ямадзаки и не хотела, но, видимо, это достаточно больная тема, чтобы не желать обсуждать её, а она, по своему незнанию, переступила через некую грань, которая была возведена. До четвертого этажа они идут молча, не напрягая друг друга, хотя она не совсем понимает, почему Куина решила проводить её, однако и не возражает против этого. Тишина с ней отличается от той, что с другими. Может, из-за того, что они знакомы от силы двадцать минут, а может, причина кроется в другом, но это, как и с Хаяси, не похоже на то, что она чувствовала, когда была рядом с Чишией. И, почему-то, это запутывает клубок внутри ещё сильнее. Ямадзаки замирает рядом с дверью, ведущей в апартаменты Шляпника, не сводя взгляда со стоящей сбоку от неё Куины. — Припозднились немного, — хмыкает она, и, обернувшись к двери спиной, махает ей на прощание, глянув через плечо. — Удачи, Ямадзаки-сан, мы ещё увидимся с тобой. — Увидимся, — бросает девушка, но её пальцы так и замирают рядом с золотой ручкой, почему-то не решаясь дернуть за неё, словно невидимая сила держит запястье в своей плотной хватке. Ямадзаки выдыхает, прикрывая глаза, слыша, как стремительные чужие шаги становятся все дальше. Её руки непроизвольно тянутся к различимым отметинам на изуродованной глотке и, с неким отвращением от застрявшей тошноты внутри горла, не прикасаясь к коже, дабы не стереть тональное средство, ведут острым ногтем вдоль этого безобразия, словно по одному лишь ощущению прослеживая очертания грубых пальцев. Всего на минуту ей даже становится интересна реакция наставника на этот «раскрас», ведь раньше он никогда не терпел нападок в её сторону. Сделал бы это сейчас? Сказать честно, она не знает, но маленькая доля в ней уверена, что такого не произойдёт. Он не сможет. Пальцы прослеживают путь вдоль шеи, накрывая маленькую выемку в центре, чуть надавливая на неё. И, как некстати, именно сейчас она вспоминает висящие на этом самом месте цепочки двух девушек, понимая, что, на самом деле, это были не просто аксессуары. Цепочки — парные. Ключ и замок. Действительно интересно: что же связывает их? Ямадзаки хотелось бы узнать, это может быть забавно, ведь, по её мнению, это нечто большее, чем дружба. Заполнив грудь манящим воздухом, Ямадзаки чуть ли не давится им, когда в один миг чувствует такой знакомый и до жути пряный аромат ледяной мяты и хвои. Все мысли, пробравшиеся в её голову на такое короткое время, что она бесцельно и глупо провела у этой двери, в считанный миг испаряются, оставив ничтожную пустоту. Выдыхая сквозь скрипящие зубы, она чувствует, как сладкая горечь оседает на кончике языка, заполняя легкие подобно тем вишневым сигаретам. В последний раз они виделись в то самое утро на рассвете, когда он привёл её на пляж, но с того дня прошло более шести дней. Что тогда, что сейчас, Ямадзаки не может ни остановить, ни объяснить это возникшее чувство тепла, охватившее её лишь от одного только аромата, безумно обжигающего всё тело. — Ты долго тут стоять собираешься? — скучающе интересуется грубоватый с низкой хрипотой голос за спиной, звучащий так близко, будто шепчет ей на ухо. — Они не любят опоздавших. Вдыхая стоящий между ними аромат мяты и вишни, исходящий от неё, Ямадзаки не может понять, как он так бесшумно сумел подобраться к ней со спины и остаться, до некоторых пор, абсолютно незамеченным, ничем не выдав себя ранее. Но больше всего Ямадзаки не может понять, почему в грудной клетке под натиском рёбер забилось что-то так яростно и сильно, что даже вены на запястьях неприятно отдают ноющей пульсацией. Это не похоже ни на что другое, посещавшее её раньше. Ни на спокойствие, ни на тревогу. Это что-то иное, совсем незнакомое и даже пугающее. Ямадзаки оборачивается так резко, что щелкают кости в позвонках. Натыкаясь на ответный взгляд темных глаз в паре метров от себя, она понимает, что то ощущение близости было обманчивым, хотя и почти верным, но недостаточным, чтобы так явно почувствовать другого рядом. Ямадзаки с неким прищуром на дне глаз подмечает, что на первый взгляд Чишия ничуть не изменился с того дня на крыше. Те же спадающие у лица светлые локоны и собранная на затылке в маленькой хвостик остальная часть волос; белая кофта на замке с открытой нараспашку грудью; шорты черного цвета, достигающие колен; и браслет, поблескивающий на запястье. Тонкие, чуть суховатые от ранок губы изогнулись в резком оскале, никогда не покидающем его лицо, однако, это значительно отличалось от того, что творилось в глазах напротив, ведь там была застывшая и непроглядная пустота, ничем не отличавшаяся от прежней. Чужой взгляд, прикованный к ней, скользит по худому и раненному телу, осматривая с ног до головы. Его подрагивающие зрачки расширяются, а подбородок накреняется в сторону, когда он замечает выглядывающие синяки на коже её шеи. На дне глаз блещет что-то непонятное и совсем незнакомое для неё при этом виде, но даже так, Ямадзаки может понять, что в них нет ни капли удивления. — Ну и вид, — хмыкает Чишия. — Встретила Нираги? — Тебе, видимо, лучше знать, — глухо отзывается её усталый голос. — Он не оставит тебя в покое. — Я знаю, — вздыхает она. — Хочешь поговорить об этом? Ты сам сказал — они не любят опоздавших. — Посмотрим, — качает он головой, приближаясь к ней. Ямадзаки отворачивается от него и, слыша его тихие шаги позади себя, хватается за потертую ручку во второй раз, наконец поворачивая её, широко распахивая высокую дверь перед собой. Взгляд тут же падает на длинный стол в центре комнаты напротив огромной доски со всей покерной колодой карт, который она уже видела прежде, но теперь все места за ним, исключая три стула, были заняты верхушкой руководителей пляжа, остальные же расположились за их спинами у стен. А Шляпник, как номер один, восседал в центре всей этой компании, занимая главенствующее место. Он, кстати, и замечает её самым первым. — Мой милый рассвет, — восклицает Шляпник. — Проходи-проходи, мы ждем только наших умников. Они удивительно непунктуальны сегодня. Ямадзаки скорее ощущает, чем видит, как чужое лицо озаряется пуще прежнего, когда за её спиной маячит белобрысая макушка одного из таких «умников», потому что его пальцы бегло пробегаются по позвоночнику, подталкивая вперед. Искоса глянув на него с немым прищуром, она давит в себе возникшее желание вздрогнуть от резкого жара, и невозмутимо проходит внутрь зала, цепляясь взглядом за уже знакомые ей лица Хаяси и Анн, сидящих по обе руки от Шляпника. Девушка занимала место по правую, а мужчина — по левую сторону через один свободный стул, видимо оставленный для второго «умника», числившего по рейтингу после Шляпника. Большинство из присутствующих ей были незнакомы, но некоторых она встречала на пляже пару раз. Мужчина лет двадцати семи или тридцати в рубашке, его волосы беспорядочно торчали во все стороны и были такими пушистыми на вид, что, Ямадзаки не сомневалась, на ощупь они были как воздушное облако или нечто подобное. Подле него место занимала черноволосая девушка с коротко подстриженными прядями у лица, одетая в закрытый черный топ и юбку с длинным разрезом у бедра. А напротив неё, место по левую руку от Анн было занято широкоплечим мускулистым мужчиной, который был знаком Ямадзаки с её третьей игры, пятерки пик, в догонялки. Они встретились в самом начале, поехали вместе в лифте и вышли на седьмом этаже вместе, но ни во время игры, ни после Ямадзаки этого человека уже не видела. Хмурый мужчина, без каких-либо эмоции на лице, выражающий ауру мрачности и холода, возвышался над каждым человеком в этой комнате и был особенно хорош, судя по виду, в искусстве боя. Видимо, он как раз таки и есть один из военных. Вероятнее всего, третий номер и главарь этих людей. Одетый в тонкую накидку, не скрывающую мышцы верха, и плотные штаны зеленого цвета с армейскими ботинками на ногах, мужчина значительно отличался от всех. И, во время наблюдения за ним, представление о военных в голове Ямадзаки складывалось именно таким. Однако, сидящий рядом Нираги, не отличавшийся телосложением от того худощавого парня на той же игре, полностью разрушал его. Он, как и другие, тоже присутствовал на этом собрании, вальяжно раскинув ноги и руки в стороны на своём стуле, уже приковав все свое внимание к Ямадзаки. Но не только к ней, всего на секунду его взгляд скользнул за девичью спину, мазнув потемневшими глазами по чужой макушке. Что же, по крайней мере, не к ней одной он испытывает такую неприязнь с некоторых пор. — Чишия! — чересчур радостно улыбается Шляпник. — Не знал, что ты вернешься сегодня. — Я закончил раньше, — уклончиво отвечает он с полуулыбкой. — Тогда, нам будет что обсудить сегодня, друзья. Помимо насущных вопросов, — деловито заключает мужчина. — Садитесь, мы все равно не начнем без нашего номера два. Ямадзаки кидает короткий взгляд на те оставшиеся два стула, которые по едва ли удачному совпадению стояли рядом с Нираги и тем самым широкоплечим мужчиной-военным, возвышающимся над ней. Ямадзаки не боится ни того, ни другого, но, трезво оценивая свои навыки, понимает, что борьба будет не на равных и точно не закончится её победой. И, кажется, знает не только она. Чишия опережает её, пользуясь секундной заминкой, чтобы выдвинуть стул, стоящий ближе к Нираги, ловко занимая место рядом с ним, не обращая внимания на брошенные со всех сторон взгляды. Ямадзаки оторопело и даже слегка удивленно смотрит на него, не совсем понимая, зачем ему нужно было это делать. Вряд ли от чистой совести или чего-то благородного. Она хмурится, садясь на последний стул в этом ряду рядом с ним и, закинув ногу на ногу, скрещивает руки на груди, чувствуя, как любопытный взгляд со стороны прожигает её лицо такими же черными как волосы глазами. — Ты видела нашего номера два? — поддаваясь ближе к столу, спрашивает девушка, не скрывая мягкости в своём голосе. Ямадзаки коротко качает головой. Она понятия не имеет, кем этот номер два приходится. — Очень жаль, — черноволосая поджимает розоватые губы, всего на миг взгляд скользит по её спрятанной за волосы шее, но не подаёт виду, элегантно взмахнув бледной кистью. — Вы скоро встретитесь. Кстати, меня зовут Кано Мира. Приятно встретить тебя, Ямадзаки. Девушка улыбается ей так ярко и до жути неестественно, словно эту улыбку насильно вырвали у кого-то другого и нацепили на неё. Глаза сверкают от ярких искр, высказывая свое блеклое добродушие, которое, на самом деле, таковым не является, оставляя лишь неприятный оттенок на коже от одного только взгляда. Она, чувствуя горящее желание содрать с себя скальп из-за пронзительного зуда, склоняет голову набок, подражая скудной миловидности Миры, растягивая уголки губ в резком оскале, видимом в другом человеке. Обнажая передние зубы, она своими руками принимает правила чужой и неизведанной игры, как собственные. — Как и мне, — лепечет Ямадзаки. Мужчина, сидящий рядом с Мирой, тут же встревает в нарастающую проблему, решая её быстрее, чем она завяжется, но так и не разрывает их зрительный контакт, длящийся гораздо дольше положенного. — А я — Махиро, — радостно приговаривает он. — Ямадзаки-сан, мы рады увидеть человека, принесшего пляжу шестерку черви. — Верно, — подхватывает Мира с небывалым огоньком в глазах. — Какой она была? Твоя игра. — Занимательной, — мычит Ямадзаки. — Я был впечатлен, — подаёт голос Шляпник, обращая внимания на себя. — Принесенная тобой карта шестерки черви и лестные отзывы от наших руководителей по поводу действий и решений на играх очень меня порадовали, поэтому я принял решение взять тебя в наши ряды и, скажу честно, думаю, что не пожалею об этом. При этих словах она отводит свой взгляд от Миры, поддавшись ближе к краю стола, чтобы взглянуть на другой конец, где расположились первые номера, видя, как гордо улыбается ей Хаяси, махая ладошкой, уже открывая рот, дабы что-то запричитать, но сделать этого не даёт ему резко открывшаяся дверь, сообщающая о прибытии последнего опоздавшего человека. Как несложно догадаться, того самого умника и драгоценного номера два, горячо любимого пляжем. Оглядываясь на него, Ямадзаки всего на мгновение ловит кинутый на неё взгляд черных, по-детски озорных и довольных глаз, но не может обратить на них должного внимания, когда перед её взором появляется нечто более важное. Тот самый, являвшийся не последним человеком среди исполнителей, взгляд которого цепляется только за неё среди всех людей. Человек, о котором она так старательно пыталась даже не думать в отчаянных попытках избежать встречи; как бы невозможно это ни было, после того дня. — Стоило догадаться раньше, — совсем тихо, едва ли слышно шепчет Ямадзаки себе под нос, зная, что в короткой, такой до ужаса застывшей тишине, ближний к ней человек все равно услышит эти слова, подобно громкому крику. Но сейчас уже плевать.