» — Их нет, — через силу и задушенные легкие выдавливает твердый голос, и маленькие руки сжимаются в крепкие кулаки, готовясь разбить ими застекленное окошко перед собой. Не поднимая взгляда на другого мужчину, она туго сглатывает горькую слюну, чувствуя очертания вязаных нитей под мягкой кожей внутренней стороны ладони. — Истец снимает свои обвинения из-за недостачи доказательств с нашей стороны»
Ямадзаки хочет согнуться пополам и выплюнуть изнутри собственные кровь и кишки, заглушить раздирающие от боли легкие и сжать ноющее сердце в своих побледневших пальцах, лишь бы избавиться от этого всепоглощающего зуда, медленно пробирающегося по мертвым клеткам под кожей и костями. Ей противно даже от одного отголоска тошнотворных, похороненных глубоко внутри памяти воспоминаний, вставших сейчас перед глазами отчетливой картинкой, будто всё вновь происходит наяву. Но даже так, сквозь мягкую и заплывшую красками пелену зрачков, она может различить просачивающуюся горечь в чужих глазах. Он ведь тоже помнит. Этого нельзя забыть. Отчужденный и невозмутимый фасад, который он долгими годами держал на своём лице, трещит маленькими крупицами сожаления, схожими с острыми осколками битого хрусталя, скатившегося с покрасневших век тонкими дорожками, которые царапают стянутые вдоль горящие щёки, оставляя легкие багровые капли. Опуская взгляд себе под ноги, он крепко сжимает пальцы рук, а Ямадзаки с силой зажмуривает глаза, чувствуя, как нещадно рвется, пронзенная иголками, грудная клетка на мелкие частицы от нахлынувших снесенной волной чувств. Дыхание в болезненной глотке спирает, когда она вновь собственноручно закапывает себя в сырую землю, вспоминая тот злосчастный день в очередной раз. Тогда, в тот самый миг, Ямадзаки, как прибитая ногами к полу, застывшая и неживая, будто пластмассовая кукла, не видя и не слыша ничего вокруг, стояла посреди своего кабинета, зажимая меж побледневших пальцев тонкую оправу знакомого вязаного браслета с красными бусинами, оставленного «кем-то» на кафельном полу. Она не могла сдержать рвущихся наружу едких, раздирающих до крови и мяса и до ужаса жалких всхлипов. Ямадзаки не могла и подумать, что он, самый родной и близкий для неё человек, обещавший оберегать, предаст её. Так нагло, грязно и чертовски больно. Она до последней секунды не допускала даже мысли об этом и категорично, словно малое дитё, отрицала любые, даже весомые, доказательства. Даже найденный с утра браслет, подаренный наставнику на день рождения в прошлом году, связанный своими руками криво и косо, но который он никогда не снимал с своего запястья, пропавший за пару недель до суда, не мог заставить её поверить в чужую причастность. Лишь позже Ямадзаки поняла, что, кроме него, никто другой этого сделать бы не смог. Она чувствовала себя таким глупым и наивным ребенком, отрицавшим вину своего родителя, держа в руках самые прямые доказательства. Хмуро сведя брови и зажав переносицу, ведя внимательными взглядом зеленых глаз по открытому ящику с кучей мелких стопок из десятков заполненных до краев листов, дквушка отчаянно пыталась найти там одну единственную папку синего цвета, выделяющуюся на фоне белых документов и черной пасты. Ямадзаки ясно помнила, как прошлой ночью по второму кругу перечитала все записи и документы ещё раз, отметив важные для себя пункты, и собрала всё в одну объёмную папку, а позже убрала под замок в ящик и больше не доставала их, закончив работу через пару минут после этого. Ключ от ящика и кабинета хранился в кармане её пальто. Никто, кроме наставника, не имел копии. Уже через день должен был состояться суд, но по возвращении следующий утром Ямадзаки не смогла найти нужную ей папку. Она несколько раз проверила каждый отсек, перерыла документы на столе и на каждой полке шкафа, во всех папках и файлах на случай, если из-за усталости и сонливости просто ошиблась и переложила их, но все, абсолютно все попытки оказались безрезультатными. Искать виновника было бесполезно, ведь тот был явно умен и опытен в таких делах. Все записи с камер были удалены, а отпечатки стерты или перемешаны с её собственными. Он подчистил всё, упустив лишь одну маленькую деталь, которая сыграла самую весомую роль. Жалкая и неаккуратная оплошность для такого умника, как он. Ямадзаки могоа бы посмеяться над этим, но уже не было сил. Швырнув потерянный браслет наставника, найденный после всего этого под ящиком стола, она чувствовала, как ребра беспрерывно сдавливало чужой, совсем незнакомой рукой, которая словно желала сломать их к чертям и раскрошить в мелкую горку. Дыхание застряло посреди глотки крупным комком, и даже такой короткий вдох манящего, до скрежета в зубах сладкого кислорода казался ей личной пыткой. Всё вокруг вдруг перестало иметь значение. Звуки стихли, пальцы дрогнули под натиском пульсирующей, бьющей потоком дрожи острых игл по окаменевшему телу. Глаза невидящим взглядом прожигали дрянной браслет в углу кабинета, а внутри всё будто погасло, сузившись до этой вещицы. Ямадзаки будто вновь оказалась в той невообразимой клетке в роли раненого и испуганного животного, взирая на протянутую ей руку с отвращением и неким, спрятанным глубоко внутри, любопытством, не зная, что всё это время рука, терпеливо ожидающая её доверия и действий, скрывала под сжатыми кулаками смертельный яд. Наставник убивал медленно и болезненно в течение долгих лет, чтобы уничтожить свою жертву в один короткий миг. И, пожалуй, из всех возможных смертей, которые могли настигнуть её, эта была самой худшей для Ямадзаки. Она навсегда запомнила это чувство горечи на языке и шершавый пепел, словно от раскрошенной сигареты, и пронзительную, словно оглушающий крик, пульсацию в ноющих венах, ведь никогда прежде не чувствовала такой боли. Ямадзаки в полной мере осознала всю тяжесть боли от предательства единственного дорогого человека. Даже собственный отец, посеявший в сердце тьму и безразличие ко всему живому, не был так важен ей, как наставник. Никто не был. Ямадзаки никогда бы не подумала, что живое существо может ощущать себя так, словно он в любую секунду разорвется в клочья от всех чувств и эмоций, пронзающих иголками каждую клетку. Она не знала, что человек способен выдержать так много и не сломаться. Её тьма, пригретая в плотных тисках другого человека, задыхалась от того смертельного яда, который мелкими каплями впитывался под кожу. Она не могла выдержать этого и разрушала саму себя, пока наставник рыл глубокую яму под её ребрами, чтобы навсегда поселиться там, не желая уходить даже в момент её осознания. Ямадзаки просто не хотелось от него избавляться. Наверное, до сих пор, до последнего дня её жизни, в ней была и будет теплиться та совсем маленькая глупая надежда, что он не виноват, и всё происходящее - лишь стечение, такое случайное, обстоятельств, а вина, застывшая в его глазах, словно глыба льда, посеянная так глубоко и сильно, скрывает под собой нечто другое. Ямадзаки так отчаянно хотела в это верить, но просто не имела права. Она сутками работала над этим делом, вырывая голыми руками разрешение на его возобновление и дальнейшее продолжение расследования, чтобы в один день потерять все долгие месяцы кропотливого труда. Ямадзаки не ела, не спала, даже выходных дней у неё было от силы пять или шесть за все недели. Порой она работала до ночи, засыпая прямо за рабочим столом, не имея сил встать, распугивая пришедших с утра работников, потому что не могла оставить это дело, как бы того ни желали вышестоящие, после стольких приложенных усилий. Это дело было гораздо сложнее, чем то, что попадало к ней раньше. В данном разбирательстве задействованы были не только мелкие сошки или группировки чуть побольше, но и органы власти или чиновники, а также те люди, которые были неподвластны ни одним писаным законам в официальных документах. Ямадзаки с огромнейшим трудом и бессчетным количеством ссор с руководством, благодаря собственному желанию и некой удаче, присущей ей, была назначена на заброшенное дело пятимесячной давности после двух лет стажировки помощником адвоката в суде с удачной характеристикой, из-за чего позже её зарекомендовали на полную ставку в отдел следователей тридцать четвертого участка главного района. Дело, которое попалось ей в руки спустя целый год работы, было случайным образом найдено во время осмотра черного ящика, но тогда она не смогла получить разрешения на его возобновление, ведь прошлому юристу так и не удалось доказать виновность кого-либо из-за недостачи улик и доказательств. Однако это было принято считать верным лишь по официальной версии. Сама Ямадзаки подозревала, что кто-то намеренно и насильно заставил прошлого юриста это сделать, потому что кому-то было неугодно данное разбирательство, поэтому она решила взяться за дело без чужой помощи. В её руки попал самый первый экземпляр полных заявлений двухлетней давности, написанных мужчиной тридцати лет, потерявшего троих дочерей в одну ночь. Помимо него были точно такие же заявления, одно из которых было написано матерью семнадцатилетней девушки, а пять других - от нескольких сестер и друзей. Все пропавшие жертвы мало чем отличались друг от друга, судя по описанию их внешности, характера и даже возраста. Проживающие в Токио в специальном районе Ота, где жила сама Ямадзаки, жертвы были молодыми девушками от шестнадцати до двадцати пяти лет, имевшими среднее образование, но не отличавшимися хорошей успеваемостью, ведущими разгульный образ жизни, любившими показательную одежду, вызывающий характер и яркую внешность. Друзей и знакомых особо не имели, а с семьей поддерживали весьма наятнутые отношения. Некоторые заявления родственники жертв писали спустя несколько недель после того, как заметили пропажу, а порой были и те, кто приходил через месяцы, что значительно усложняло поиски, ведь на расчистку всех следов могло уходить по несколько десятков часов, да и того больше. В общей сумме в участок поступило двенадцать заявлений об исчезновении молодых девушек, но никто так и не удосужился приступить к их поискам, кроме того самого адвоката, отказавшегося от дела спустя три месяца после начала. Дело отослали в черный ящик, куда отправляли заброшенные документы, которые уже не собирались восстанавливать. Ямадзаки даже разрешение на возрождение этого дела не дали бы, если бы всего за пару дней до этого в участок не поступило ещё одно дело о пропаже спустя почти год затишья. Мужчина сорока четырех лет, написавший это заявление спустя всего день после исчезновения своей дочери, вечером того дня, вернувшись с работы, не нашел дома семнадцатилетнюю дочь и не смог выйти с ней на связь более двадцати четырех часов, из-за чего утром второго дня обратился в полицию, дабы сообщить о розыске. Его приняли не сразу, но оставить данные позволили, и, пожалуй, в этом ему повезло, потому что именно в этот рабочий день Ямадзаки пришла раньше всех остальных, из-за чего дело попало сразу в её руки и было рассмотрено, а не брошено к другим. У неё ушло два месяца, чтобы найти хотя бы один малейший след для зацепки, и ещё тридцать восемь дней, проведенных за слежкой. Ещё при первом прочтении тринадцати дел у Ямадзаки закрались мысли о массовом похищении девушек для работорговли и насильственных сексуальных услуг, так как большинство жертв оказались несовершеннолетними подростками, достигшими возраста согласия, но не перешедшие порог восемнадцати или двадцати лет. Только трое из них достигли двадцати четырех и двадцати пяти лет. На данную теорию также указывали факты о разгульном образе жизни и места, где в последние разы видели девушек. Бар «Песнь Нимфы» и клуб «Офелия». При первом посещении Ямадзаки не заметила ничего странного или сомнительного в этом здании, кроме незаконного и чрезмерного употребления наркотиков и оказания секс-услуг в ВИП-комнатах. Но чуть позже начала подмечать подозрительную вялость у работающих там официантов, расширенные зрачки танцовщиц и откровенное поведение посетителей бара, не стесняющихся приставать и лезть к девушкам, ведь никто не мог им отказать. Не сложно было догадаться, что работающих там девушек заставляют оказывать секс-услуги, накачивая наркотиками и афродизиаками для хорошей прибыли. Пропавшие жертвы также оказались под воздействием этой системы, но вот куда их дели позже, ей предстояло ещё выяснить. Ямадзаки расследовала это дело шесть месяцев. Одна, без чьей либо помощи, она вышла на скрытую группировку, похищающих девушек из баров и клубов, чтобы продавать на рынке за дорогую стоимость. Некоторых жертв продавали быстро каким-нибудь богачам-извращенцам, а некоторых — тех, у кого была хорошая фигура и внешность, — использовали кругами по несколько раз на дню, как резиновых кукол, повышая ставку. А когда девушки становились непригодны, их отправляли рабочими в притоны без наценки, где всем было плевать. Большинство погибало уже там от переизбытка наркотиков и алкоголя в крови, а также жестокого обращения без единых ограничений. Спустя полгода Ямадзаки, добившись результатов, смогла взглянуть в глаза одной из тех тварей, что похищали и насиловали девушек, через тюремную решетку, насчитав несколько высоких статей за тяжкие и особо тяжкие преступления. Этот мужчина был всего лишь пешкой. Он распространял рабскую проституцию среди несовершеннолетних девушек и выполнял приказы вышестоящих лиц, поэтому являлся активным участником. Его общий срок, вкупе со всеми предыдущими и первым сроком за избиение, должен был составить пять лет, без права на условно-досрочное освобождение из тюрьмы. Ямадзаки выиграла бы это дело, если бы только за один никчемный день до судебного заседания кто-то не выкрал эти злосчастные документы со всеми копиями, прилагаемыми в папке. Она до сих пор корит себя за то, что не продумала данный исход и не оставила ещё одни запасные копии на флешке. Её дело закрыли без неё, даже не уведомив об этом. Сочли бессмысленным. А мужчина, тот самый отец последней жертвы, истец судебного процесса, отозвал свой иск против этого дела, согласившись на мирное расхождение сторон и полное возмещение причиненного вреда в виде моральной компенсации со стороны ответчика, что при любом раскладе звучало до ужаса по-идиотски. Но суд это постановление принял, ведь его, как и всех других причастных, запугали и подкупили настолько хорошо, что участники дела закрыли на все глаза, объяснившись перед СМИ (потому что ситуация была предана огласке, и закрыть дело тихо, без свидетелей, было бы крайне непрактично) тем, что обвиняемый был неактивным участником и понес своё наказание в виде высокого штрафа, а треть похищенных девушек нашли и вернули «волнующимся» родственникам под надзором полиции. Суд заявил, что продолжит поиски настоящих виновников и, в соответствии с законодательством, накажет в полную силу. И ведь людям необязательно знать, что это дело давно свернули и никто ничего не будет делать. Органы уже знают о местонахождении этого притона, где за крупные суммы продают невинных девушек, используя их, как товар, но не делает ровным счетом ничего для разрешения ситуации, потому что даже вышестоящие чины не имеют права голоса в этой ситуации. Всё уже давно было решено за них. И Ямадзаки стоило понять это раньше, но всё же ей не хотелось верить, что наставник замешан в этом так же сильно, как другие. Она просто хотела верить, как маленькое забытое дитя, что этот человек не предавал её. — Когда-то ты сказал мне, что не дашь стать тем монстром, которым меня прозвал отец, но в итоге сделал то же самое. Ты предал меня, — тихо шепчет девушка, поднимая голову вверх, смотря прямо в чужие глаза, срывая каждое слово языка так, как срывают с костей свежее окровавленное мясо, — я доверяла тебе больше, чем самой себе. Больше, чем кому-либо другому. До последнего не могла даже мысли допустить о твоей причастности к этому делу. Думала, что ошиблась, ведь как ты мог меня предать, когда убеждал в обратном? Но твой уезд после всего этого, такой быстрый и лживый, подтвердил всё лучше слов. Горло саднит, словно по нему изнутри скребут ногтями. Ямадзаки сглатывает, неприятно поморщившись, и протягивает ладонь к покрасневшей шее в глупой надежде, что сможет облегчить боль одним лишь прикосновением. Ничуть не помогает, но она продолжает это делать, задыхаясь всё сильнее. — Тебя никогда не переводили в другую кампанию и не назначали на якобы секретное задание. Ты уволился сам, по собственному желанию, за пару часов до нашей встречи. Ты собрал свои вещи в тот же вечер и вылетел из страны, сменив номер и заблокировав все доступные связи. Ты сделал всё, чтобы бесследно исчезнуть отсюда. Ямадзаки поддается ближе, насаживая себя глубже на лезвие открытого клинка, проталкивая кончик сквозь разломанные ребра. Она втягивает носом воздух, сминая ткань под побелевшими костяшками. — Тогда ответь же мне, зачем было возвращаться обратно? К чему всё это? Замерший на месте мужчина, вперив взгляд в грязный и пыльный пол под своими ногами, покрепче обхватывает рукоять ножа огрубевшими пальцами и делает крошечный шаг назад, желая вновь избежать ответа. Но, вопреки своим же действиям, открывает рот, утирая мокрые от слез щеки сухими пальцами, выдавливая из себя тихий и надломленный шепот из медленных, собранных с огромнейшим трудом, слов. — Ты права, — поднимая голову вверх, повторяя все движения девушки, он, как и она, впивается красными от слез глазами в горящий зеленым пламенем взгляд. — Я виноват перед тобой, и не думаю, что когда-нибудь смогу это исправить, но ты должна знать, Акира, всё, что я делал и тогда, и сейчас, было только ради тебя, — голос дрожит и срывается через каждое произнесенное слово. Наставник поддается ближе, протягивая руку к её телу, мягко опуская ладонь на чужое плечо и поглаживая грубую ткань кончиками пальцев. — У меня не было выбора, чтобы сделать так, как я хотел бы. Мне пришлось уехать из Японии, потому что на тот момент это был один единственный выход для нас. И для тебя особенно, Акира. Ямадзаки застывает, тело каменеет под прикосновением его рук, огонь в глазах разгорается сильнее, словно в него бросили стопку дров. — Выход? — шевелит она губами, повышая голос. — О чем ты говоришь? Его взгляд леденеет в один короткий миг. Сожаление и горечь, пропитавшие каждую черточку лица, сменяются резким и грубым оскалом поджатых губ. Холодный, словно глыба льда, голос прерывает её прежде, чем она успеет спросить что-либо ещё. — Неважно, — отмахивается он. — Ты многого не знаешь, Акира, и будет лучше, если так останется впредь. Ямадзаки легонько качает головой, усмехаясь себе под нос, передергивает плечами, чтобы сбросить чужую руку с тела, и взглядывает за его спину. Она ничуть не удивлена этими словами, но такая перемена настораживает её. Гнев на его лице так очевиден, словно кто-то, не оставивший ему права голоса, до сих пор находится где-то здесь, из-за чего наставник до сих пор сдерживает себя в словах. Наставник никогда не был открытым с людьми, но с ней, хоть и не всем, мог поделиться многим личным или даже попросить некого совета в некоторых делах, чтобы увидеть свежий взгляд. Подобные разговоры ему, как и ей, вставали поперек горла, но друг с другом они научились говорить и слушать. Сейчас же Ямадзаки могла отчетливо видеть: что-то другое, не только их разговор, тревожит его куда больше и не даёт сказать всей правды. Будто кто-то приставил острое лезвие ножа к его горлу, всё больше раня тонкую бледную кожу с каждым высказанным словом. — Мы уже на грани, что может быть хуже этого? — склоняя голову набок, спрашивает его Ямадзаки, чувствуя, как стынет в жилах горящая кровь, а мелкая дрожь пробирается по телу, заставляя легонько качнутся на носках поближе к краю крыши и заглянуть вниз, в пустоту, темнеющую в густоте опавших и сухих листьев. — Этот мир довольно интересный, не так ли? Он такой пугающий своей жестокостью и неизвестностью. До жути похожий на наш собственный. Ты когда-то сказал мне, что все люди равны в реальном мире, что их жизни имеют одинаковую ценность, но это была откровенная ложь. Ты солгал мне. Люди никогда не были и не будут равны, но не здесь, ведь в этом мире все жизни одинаково ничтожны. Они ничего не значат. Будь ты бедным или богатым, чиновником или простым рабочим в магазине — это не важно. Теперь нет. Ценность жизни здесь не определяется купюрами, мы сами её выбираем и делаем всё, чтобы выжить, если хотим этого сами. Хочешь жить — играй и побеждай, а если нет — сиди и покорно жди кончины, пока кто-то или что-то не убьет тебя. Разве это не забавно, наставник? В этом мире мы никто и звать нас никак, так почему же ты до сих пор боишься? Чего или кого ты так боишься? Ямадзаки искоса наблюдает за ним, замечая яркую смену проскользнувших эмоции на его лице, что действительно кажется удивительным, ведь никогда прежде он, как и она, не испытывал так много чувств наедине с кем-то при обычном разговоре. Она вновь сумела пробудить в нём то, что он ежедневно прятал глубоко внутри, под коркой из ледяных сугробов, не позволяя этому вырываться наружу. Ямадзаки качает головой, думая, что точно знает ответ на свой вопрос. Но наставник его никогда не скажет. — Ты говоришь так же, как они, — поднимая подбородок чуть выше, он уклончиво мычит, уходя от вопроса в явном нежелании отвечать ей. Ямадзаки впивается в него взглядом, не упустив легкую заминку и, слегка прищурившись, интересуется: — Как кто? Наставник больше не собирается ей отвечать, только качает головой, не опуская взгляда вниз. Гнев внутри него заметно потух. Осталась лишь та заметная горечь и усталость на его лице, слышимая в каждом вдохе. Он прикрывает глаза, делая шаг поближе к ней на самый край крыши. Больше не хочется говорить, не хочется думать и выяснять отношения. Да и есть ли в этом всём вообще какой-то смысл? Ямадзаки впервые за долгое время увидела и вновь почувствовала этого человека не для того, чтобы опустить так быстро. — Зачем ты приехал? — нарушая застывшую между ними тишину, тихо спрашивает девушка. И пусть на языке крутилось так много незаданных вопросов, интересовал её сейчас лишь один. Стоило ли это того, чтобы сейчас ворошить похороненные воспоминания прошлого? Ямадзаки не знает и не думает, что даже он сможет дать ей ответ. Взгляд карих глаз, ещё пару минут назад усеянных льдом и мраком, болью и сожалением, слегка оттаивают, когда он вновь смотрит ей в глаза, поднимая руку вверх, чтобы легонько, почти невесомо убрать прядь выбившихся волос за ухо. На его лице впервые за эти дни появляется чуть заметная улыбка. Тепло, которое поселяется в её груди от одного лишь взгляда, сейчас напоминает о прежнем чувстве, которое они имели в самом начале. — Чтобы увидеть тебя. Я не знал, где тебя искать, но в участке сказали, что ты получила ранение, и из-за этого была переведена на работу патрулирования специальных районов, поэтому поехал туда, но не успел. На дороге случилось авария, — говорит он. Ямадзаки приоткрывает рот от некого удивления и понимания того, насколько они тогда были близко друг к другу. Ведь эта авария случилось всего за пару минут до салюта из-за парочки подростков, выбежавших на проезжую часть. Они могли бы встретиться в тот день, но просто не успели. Может быть, всего этого и не было бы, стоило им увидеть друг друга раньше. Ямадзаки отводит взгляд в сторону, приседая на колени, собирая голыми коленями прилипшие к коже камушки и грязь. В застывшей тишине она слышит лёгкий шелест листьев под ногами, шорох ткани, развивающейся на прохладном ветру и собственный стук сердца, отдающийся бесконтрольным биением в ушах. Она даже не успевает прийти в себя, чтобы найти подходящий ответ. Все мысли будто перепутались между собой, а слов просто не осталось. Ямадзаки не могла даже выдавить из себя хоть что-то, но, видимо, этого уже и не требовалось. — Мне нужно идти, — проговаривает наставник, сведя брови и зажав два пальца на переносице. — Мы сможем встретиться позже. Она оторопело кивает, поднимая сухие губы, прикусывая недавно зажившую ранку. Ямадзаки даже не слышит, как он уходит, до неё доносится только пронзительный хруст веток где-то за спиной и переносимый ветром запах гнили. В этот раз наставник уходит первым, как и в самом начале, оставляя после себя неприятную трещину в огромной дыре внутри. Девушка морщится от неприятного запаха, улавливая в нём нечто знакомое, но у неё нет никакого желания разбираться сегодня в чем-то ещё, поэтому, поднимаясь на ноги, она уходит оттуда вслед за наставником.***
Оглушающий гудок, прозвучавший из старого динамика, сотрясается от мощного звука сирены, созывающей взбудораженных игроков в просторный коридор первого этажа. Ямадзаки тихо выдыхает, скрещивая руки на груди и легонько прислоняется к стене позади себя, чувствуя охлаждающее прикосновение крашенного бетона на оголенной коже плеч. Заламывая пальцы у локтя, она кидает скучающий взгляд вниз, слыша со всех сторон восторженные оглашения Шляпника, вырванные из глоток обезумевших игроков, собравшихся внизу огромной кучей. Все эти люди, словно сотканные марионетки на одно подобие друг друга собственными руками своего незаменимого главаря и номера один всего Пляжа. Шляпник, стоящий во главе всех исполнителей, окруживших его в разброшенном по маленькому балкончику кругу, словно предводитель бушующего стада, величественно поднимает руки вверх, расставляя их в обе стороны от себя, угомонив толпу одним лишь взмахом пальцев. — Друзья мои, вот и снова настал наш час! Низкий голос Шляпника, пронзённый легкой хрипотцой, будь то шёпот или крик, перекрывает любой сорвавшийся звук с чужих уст, отражаясь от тонких стен громогласным эхом. Обхватывая крепкими руками круглые перила в маленьком кольце, он тихонько и неслышно присвистывает, продолжая: — Не теряйте свой запал: мы ведем собственную войну со страхом! Я знаю, все вы достаточно сильны, чтобы победить, и только благодаря этому — нашей силе, отваге и уму — мы можем найти все карты, спрятанные в этих играх и, наконец, вернутся домой вместе, как одна семья! Итак, конец уже близок! Вперёд! Мужчина взмахивает волосами, громко хлопнув обеими ладонями, растягивая сухие губы в тонкой улыбке, наблюдая за возбужденно галдящими игроками, слышимыми даже за пределами Пляжа, несомненно вдохновленными речью своего главаря. Дергая за невидимые нити, он, будто кукловод, заставляет своих жертв впитывать каждое слово и подчиняться ему, и слепо, не имея даже шанса возразить, следовать приказам. Жалкий и дешевый цирк, заставляющий желать ослепнуть и оглохнуть, чтобы не слышать этого безумия. Ямадзаки отворачивается от вида трёх выпрямленных спин, всегда следующих за первым номером, даже не смотря в сторону своего наставника по правую руку от Анн. Она выдыхает себе под нос, отталкиваясь от стены, параллельно нащупывая пальцами две оставшиеся вишневые сигареты и одну зажигалку в переднем кармане белых шорт. До игры оставалось ещё около получаса, пока все игроки не найдут свои группы, а механики и военные не подготовят все необходимое, поэтому, не желая больше слушать эти вопли и видеть обезумевшие лица игроков, она решает уйти в более безлюдное место. Ямадзаки, наученная долгими годами практики в Академии, ловко, избегая лишнего внимания со стороны десятка застывших руководителей, увиливает из их небольшого строя на балкончике второго этажа. Она тихими шагами, стараясь даже не наступать на заднюю часть подошвы, хотя вряд ли среди этой суматохи и галдежа кто-то вдруг заметить её, проскакивает вниз по ступенькам южной лестницы, чтобы пройти к задней части отеля. Там, на самой дальней территории, находился закрытый от чужих глаз, переулок, не посещаемый никем, кроме военных и некоторых исполнителей. Зачастую возле него находились две невысокие девушки и один широкоплечий парень с автоматом на одном плече. Иногда появлялись другие, но довольно редко. По общему мнению, эта территория не скрывала под собой нечто серьезное, туда просто выбрасывались отходы и мусор из-за стоящих мусорных баков, однако Ямадзаки считала, что все это чушь. По её личному мнению, члены руководства и военные скрывали там что-то запретное, иначе зачем же так тщательно охранять это место от глаз игроков и запрещать им вход? В этом не было бы смысла, если территория являлась обычным мусорным отделом. До попадания в ряды исполнителей, во время первых дней на пляже, когда многие из верхушки отсутствовали на играх, она изучала территорию пляжа по найденной карте в библиотеке и медленно осваивала каждое место, не находя там ничего интересного, кроме парочки потайных уголков, о которых, видимо, многие другие даже не знали. Одно из таких тайных мест, отмеченных мелкими красными крестиками, было для неё недоступно из-за низкого статуса, и уже тогда она отметила его для себя. Позже, после принятия Шляпником её в верховный круг «идеальной утопии», Ямадзаки так и не удалось проникнуть туда из-за вернувшихся военных, охраняющих территорию вместе с руководителями. Проблем с первыми ей итак хватало, а со вторыми даже иметь дело не хотелось. И пусть право на посещение этого места у неё было, она не была уверена, что новичка пропустят туда без причины, поэтому поджидала удобное время, когда никого и близко рядом не будет. Сейчас, перед игрой, когда абсолютно все, от первого до последнего номера, заняты подготовкой, оно было самым подходящим. Два дня назад, после ухода наставника на южном крае крыши рядом с этой скрытой частью, открывающей вид только на мусорные баки и заросшую траву, у неё уже были примерные и вполне обоснованные предположения на счёт таинственности места, которое оно под собой держит, но в тот момент мысли Ямадзаки были заняты совсем другим, поэтому она не обратила особого внимания на отвратительную вонь, исходящую оттуда. Принятая мысль о том, что туда выбрасывались отходы, не была столь глупой, учитывая запах, исходящий из мусорных баков, однако Ямадзаки отличила в этом зловонии нечто иное, а именно — гниль. Гниль сырого мяса. Такой знакомый запах, чуть пряный и терпкий, сладковатый до приторности, напоминал ей о давно загнивших телах мертвых. Ямадзаки предполагала, что подобный вариант нельзя исключать, ведь, как можно было услышать ранее, здесь, на пляже, действует только три правила, и последнее гласит, что если игрок не собирается делиться своими картами с верхушкой, то это засчитывают за акт предательства. А оно, в таком случае, карается только смертью, и никто даже права не имеет противиться этому. Ступая на хлипкую ступеньку, опуская холодную ладонь на лаковые перила, она вытаскивает сигарету из кармана, сжимая тонкий фильтр пальцами. Её руки подрагивают от прохлады, запах сырости впивается в ноздри. Ямадзаки щелкает зажигалкой, разжигая огонь возле своего лица, и подносит к кончику сигареты. Вдыхая никотин в легкие, а затем расслабленно выдыхая, оставив фильтр на губах, она мельком глядит в сторону лестничного пролета между первым и цокольным этажом, замечая проблеск синего козырька натянутой на макушку кепки и серый комбинезон механиков. Уже знакомый Ямадзаки молодой парень, на которого ещё пару дней назад свалился окурок сигареты, понуро передёрнув плечами, крепче хватается за мешок в своих руках и спускается ещё ниже под землю, где, как она знает, не было ничего открытого или, наоборот, скрытого для игроков. Обычно, на цокольном этаже находилась либо Анн, либо другие рабочие пляжа, но никто другой туда больше не ходил. Судя по всему, там находились склады и камеры, которые чаще всего располагались в укромных местечках отелей рядом с охраной. Ямадзаки отводит взгляд, бесшумной тенью проскальзывая через коридор на случай, если кто-то ещё захочет пройтись по этому отдаленному уголку, чтобы избежать остальных игроков и руководителей. Излишняя осторожность никогда не мешала. Из кармана кофты, помимо сигарет и зажигалки, Ямадзаки достаёт ещё одну вещицу, украденную из раздевалки с купальниками: невидимку для волос. Девушка прислоняется грудью к двери, засунув острый кончик металлической палочки в маленькое отверстие, ловко прокручивая её внутри замка, чтобы взломать его. Ямадзаки справляется за считанные секунды, не попавшись на чужие глаза. И самое первое, что она замечает, открывая дверь заднего корпуса, это тот сильнейший запах гнили, что и на крыше, стоявший комом на маленькой территории. Такой приторный и тошнотворный, вызывающий подступающую к горлу рвоту. Огромное количество летающих по всему двору гигантских мух лишь подчеркнули эту вонь, ставшую уже знакомой Ямадзаки после долгих лет работы в полиции. Задерживая дыхание, чтобы даже не дышать этим ядом, отмахиваясь от мух, кружащих вокруг неё, она проходит дальше, вопреки вполне очевидному подтверждению всех догадок. Только Ямадзаки не совсем понимала: зачем исполнителям нужно было охранять и скрывать это место, провонявшее всю округу сгнившим мясом и застоявшейся кровью, если трупы можно было сбрасывать в иные пустоты, ничем не ограниченные, намного дальше от пляжа, чтобы на слышать этого запаха. Ведь если кто-то из игроков найдет его, это будут самые кричащие доказательства того, что идеальная утопия пляжа лишь очередная арена для игр, диктатором которых были не неизвестные личности, а Шляпник и его приспешники. Ямадзаки морщится, подходя ближе к огромному мусорному баку. Судя по траектории запаха и слетевшихся мух, трупы находились именно там, однако, вопреки этому пониманию, девушка всё равно идет на поводу любопытства и, зажав нос двумя пальцами правой руки, аккуратно тянется к тяжелой, местами грязной, крышке. Она с глухим стуком пластика об кирпичную стену откидывает её в сторону и видит содержимое контейнера, которое уже не удивляет ее. Правда вонь, стоящая комом, пробивается сквозь закрытые носовые пазухи, вызывая сладковатый привкус на кончике языка. Сплевывая вязкую слюну, Ямадзаки склоняет голову набок, рассматривая самый свежий на вид труп молодой девушки, убитой около дня назад. Рана от ножа на её боку загнила не так сильно, но кровь припеклась совсем недавно, что говорит о ранней смерти. Остальные же даже смысла осматривать нет, из этого количества есть только пару свежих тел, не превратившихся в огромное и противное месиво за эти дни. — Забавное зрелище, не так ли? — его голос, различимый даже среди шума, раздающегося со всех сторон, звучит с толикой искреннего веселья, когда он растягивает губы, остановившись чуть поодаль нее. — Идеальная утопия во всей красе, но, думаю, тебе к этому не привыкать. Ямадзаки поднимает голову вверх по одному лишь зову, захлопывая крышку бака с большей силой, чем требовалось, видя стоящего на третьей ступеньке лестницы Чишию. Его руки были засунуты в карманы излюбленной белой кофты, грудь - раскрыта нараспашку, а волосы - всё так же небрежно собраны в тонкий хвостик на затылке. Сухие губы были растянуты в раздражающей ухмылке, а янтарные глаза поблескивали под лунным светом, что затемняло их пуще прежнего. Ямадзаки совсем недавно для самой себя отметила, что мама была права в том, как описывала взгляд отца: глаза вовсе не карие, а больше золотистые, с маленькими и короткими крапинками, видимыми на солнечном свету, однако всё такие же темные. Она с толикой не присущего себе интереса подмечает, что выглядит он, при всей своей однотонности и серости, вполне неплохо. Особенно для человека, которому в большинстве случаев плевать абсолютно на всё. Она коротко усмехается себе под нос, убирая пару выбившихся из хвостика прядей, и, сощурив глаза на его манер, чуть шагает вперед, отмахиваясь от трёх назойливых мух под ухом, желая как можно быстрее убраться из этого места. — Верно, — монотонно соглашается Ямадзаки, похлопав ладонями, чтобы убрать засохшую грязь с кожи. — Тебе ведь тоже это знакомо, да? Она спрашивает это без интереса, ведь уже знает ответ. Ещё несколько дней назад, во время их второй совместной игры, когда он спас её от смерти из-за возможной потери крови от ножевого ранения и довез до Пляжа, Ямадзаки, с расплывчатым зрением и скудным пониманием, всё-таки сумела уловить с какой точностью и аккуратностью он проделывает всю работу. Его руки и глаза словно знали каждое движение пальцев. Знали, что, где и как нужно сделать, и нисколько не сомневались. Вот почему Ямадзаки не ошиблась. Его руки хранили память, поэтому, когда она предположила, что он и раньше занимался чем-то подобным, девушка была на верном пути. И веселье, застывшее в его глазах, улыбка, сменяющаяся на расползавшийся удовлетворительный оскал, мягко стертый юрким и шершавым языком, оставляя заметную блестящую полоску. — Угадали таки, — он спускается на две ступени вниз, оказавшись всего на расстоянии метра от Ямадзаки, а она мельком вспоминает о занимательной игре, которую они оба ведут с равным, теперь уже, счетом. — Не так сложно понять это, — вторит Ямадзаки его словам, подобные тем, что он сказал ей в то утро на крыше, пожимая плечами. Чишия только фыркает. — Я не сомневался, что ты сможешь, Ямадзаки-чан, — прищурившись на девушку, он кивает подбородком в сторону мусорных баков оставшихся за её спиной, интересуясь: — Нашла то, что искала? Ямадзаки отводит руку себе за спину, коротко кивнув головой, глянув на него в ответ. — А ты? Его резкое исчезновение на долгое время без единого слова от кого-либо другого всего через несколько дней после её присоединения к всем членам пляжа, до сих пор остается загадкой для неё, ведь, как она узнана позже, все исполнители в тот момент были отправлены на расчистку территории под предлогом игр. Вполне возможно, что и он тоже, потому-что, у них обоих было по крайней мере по пять дней в визе из-за игры в догонялки, поэтому, причина крылась точно в другом. — Скажем так: всё, что мне было нужно узнать, — я знал раньше, — он пожимает плечами. — Мы говорили об этом. Время застыло и не имеет своего конца, однако, кое-что интересное всё же есть. Во всех частях Токио оно протекает по разному, и чем дальше ты идешь, тем сильнее это понимаешь. Город на окраине всё гуще с каждым днём. Ямадзаки хмурится. В момент салюта, взявшегося из ниоткуда, они все были в самом центре произошедшего. Если же взрыв действительно произошел и время в реальном мире застыло, а они оказались на границе между жизнью и смертью, или же миром иллюзий и реальностью, то в таком случае его слова имеют смысл, ведь Сибуя, как эпицентр, уже давно вымерла и может зарасти самой последней из районов. Однако, если отталкиваться не от времени, а чего-то другого, совсем им незнакомого, то весь смысл их прошлых предположений просто теряется. — Любопытно, — уклончиво мычит девушка, скорее рефлекторно, чем осознавая это, погружаясь все глубже в свои мысли. За этим, она и не замечает, как Чишия бесшумно ступает в её сторону на пару коротких шагов, чтобы сравняться плечами, обламывая запахом ледяной мяты и сладкой хвои. Искоса склонив голову вбок, он смотрит на неё с неким прищуром, заставляя перехватить этот взгляд и поднять подбородок чуть вверх. Его глаза падают на её шею, задерживаясь на несколько долгих, тянущихся как часы, секунд. Ямадзаки сглатывает, подняв руку к горлу, прикрыв подушечками пальцев очертания багровых синяков. — Он этого не забудет. Ямадзаки знает, но не понимает зачем он говорит ей об этом. Что-то сродни проявлению доброты от него кажется чем-то абсурдным и смешным, но она помнит, как молча Чишия занял место рядом с Нираги, став некой точкой преткновения между ними, хотя мог не делать этого и оставить её разбираться в одиночку. Или же когда спасал её от смерти два раза на играх и после них. Однако, Ямадзаки знает точно, что этим человеком руководит лишь личная выгода, которую он получит со всего этого и, видимо, для этого, ему она нужна живая.