Бразилия, Амазонка,
о. Ольо-де-онсо, 06:30
Просторы сельвы
Страх. Столь оглушительное чувство едким химическим дымом отравляло безупречную дыхательную систему. Но страх не свой — чужой. Тот пахнет сильнее всего: кисло, тошнотворно, с привкусом гнилого мяса, что даже падальщики не решатся попробовать столь отвратное угощение. И на этот невыносимый аромат неизменно плавной поступью шел он. Безоговорочный правитель необузданных земель. Босые ступни не боялись заготовленных ловушек сельвы — те просто не осилят такого безупречного противника. Да и разве любящая мать-природа способна загубить собственное порожденное дитя? Даже если то совсем уж кровожадно и имеет аппетиты опаснее языческих богов. Только сильный повелитель сможет удержать в руках цепи неуправляемых стихий: вот он перед вами — высокий, с укрытой черной ворожбой смуглой кожей и неуязвимый. Без единого открытого для бренной слабости места. Был. Был таким. Пока плавленный янтарь не пленили жгучие зерна сладкого древесного какао. В памяти слишком свеж взор разъяренных карих глаз, где клубились самые опасные ураганы и тайфуны — те ненавистью питались и полыхали — загляни поглубже и непременно упадешь в объятья скорой гибели. Чужак пленил своей гордостью и необузданностью. Смелый, стойкий и такой же безупречный. Чужой, но среди беспринципных дикарей словно самый родной. Мужчина не мог не зацепиться за безумную потерянную душу — точно как его. Казалось, не сбылось бы предначертанное великими шаманами, все равно бы не дождался уготованных судьбой подарков и забрал его себе в неоспоримые владения — все ненасытное нутро требовало этого детеныша. Котенка, что пока не осознал свою запрятанную сущность хищника. Оттого приятнее несведущее сердце развращать. Он не знал, что это — страсть, эгоистичное желание владеть или безумное помешательство. А может, все сразу и одновременно? Честно говоря, его мало заботила конкретика — главное, свое попало в лапы, а дальше дело вовсе поправимое. Не будут же советники богов плести лживые интриги? Тем более против его всеразрушающей силы. Нет, он вовсе не являлся тираном и диктатором — правитель из него вышел то что надо. Жестокий и неукротимый, но справедливый и обладающий исключительным умом. Душу в низменных грехах искупал сполна, однако собственному племени хлебнуть последствия необратимой кары не позволил. И не допустит никогда подобного сценария. Больше нет. Его боялись, но безмерно уважали и боготворили, можно даже не побояться и сказать — поклонялись. Ведь рядом с ними бороздил дикости просторы проклятый ребенок Морте. На их землях не осталось люда, что мог с достойным мужеством выдержать ядовитое свечение золотых огней — даже бесстрашные шаманы не решались на негласный вызов, всегда уводя взгляд фиолетовых сапфиров. А попавший в сети явного коварства молодой омега посмел идти против установленных порядков. Ничего. Вождь еще займется воспитанием. Пара вожака не смеет быть сомнительной и слабой. В конце концов, пророчество длиною в сотни лет врать не в состоянии: им суждено было найтись и обязательно связать концы ярких судьбоносных нитей, что крепче твердых прорастающих гевей. Пока мужчина не мог сделать однозначных выводов — не глупец и не упрямец, знает, к чему союз обязательно придет. Однако насколько будет путь тернист, когда их смоет оглушающей волной жара и кинет во взаимные объятия нежности и неукротимых чувств, не знал и, честно, знать совсем уж не желал. Зачем гадать, когда гораздо интереснее непосредственно писать судьбу? Здесь и сейчас. Правда, были обстоятельства, которые мешали сосредоточиться на главном жизненном приоритете: вместо того чтобы быть рядом и переживать самый уязвимый цикл своей пары вместе, он без устали брел в глубину бушующего леса, что тоже недоволен вот-вот грядущими насильственными переменами. Слишком много чужих стоп коснулось священных земель. Это их территория, и только им решать, кто достоин знать местные секреты. По этой причине он снова следовал за самым ярким запахом пагубных эмоций — страхом. Тот языками ритуального костра выжигал носовую полость и пульсирующую от рвущегося рыка глотку, туманя жаждущий крови рассудок манящим дурманом. Не сладким, а отравляющим. Наркотику противиться просто невозможно. Природа истинного хищника часто очерняла разум, где каждый день велись бои за здравые крупицы человечности — ведь не все достойны смертоносной кары. Похороненный в душе мальчишка все еще отчаянно кричал о вере в человечество. Как жаль, что он больше не ребенок. Шаг, треск, остановка — тело инстинктивно застыло, обращаясь к сущности оголодавших предков. Темные волоски встали дыбом, грубая кожа покрылась рябью, болезненные шрамы, что никогда не заживали, вновь зашлись предвкушающей пульсацией, а кости заранее начало ломить — привычно, обыденно и необратимо. Процесс запущен. Шаг, короткая, но оглушающая вспышка боли, и вот уже в густом вихре ядовитой зелени таился монстр, о котором местные слагали жуткие легенды — чернее африканской ночи, сильнее мифических гигантов и злее князей проклятого Ада. Зверь, сошедший со страниц утерянных преданий. Гладкая шерсть в свете еще не исчезнувших с небосвода звезд лоснилась благородным серебром, мышцы литые, как сталь, почти с треском перекатывались под плотным слоем непробиваемой кожи, а мощные большие лапы многотонным весом проминали влажную от тропических дождей плодородную поверхность, где в изобилии росли щедрые дары великодушной сельвы. За них здесь и прольется грязная людская кровь. Не первая и не последняя. Шаг, и гибкое убийственное тело грудью прислонилось к промозглой сырости, что зверем не ощущалась вовсе — он весь ударился в голодные звенящие инстинкты, которые сегодня не намерен сдерживать контролем. Чужаки осознанно пришли в пасть ненасытной смерти. Гул громких голосов содрогнул и без того нервную природу, однако страх не нагоняя — джунгли за свой дом были спокойны, зная, кто их охраняет. А вот навязанные гости не в курсе обстоятельств. Те даже не старались осторожничать — к чему это, когда в руках оружие и власть? Да вот только местные законы не терпят вмешательств чужаков. Со своими порядками только расправу можно обрести. — Ну, я ему и говорю, какие к черту злые духи, старикан, — очерняла джунгли экзотическая речь. — А он мне давай что-то лепетать про тупость, — видно, говорящий прямо-таки заходился возбужденным тоном. — Зато потом, когда я показал ему свою малышку, — мужчина, наконец-то вышедший из зарослей кустов, поднял руку вверх, демонстрируя природе далеко не новый пистолет — заметно было по царапинам, — так сразу заткнулся дедок, бля буду, точно язык проглотил. — Ты бы аккуратней с этим, Эндрю, — прогнусавили в ответ, — в следующий раз дошутишься и сам будешь лодку грести. — Да ладно, этих мартышек здесь хоть жопой жуй, — гадкий смех. — Сегодня один, завтра другой, — беззаботно пожал плечами. — Бедняков на работе потому и можно менять как перчатки — требуют мало, а мрут как мухи. — Боже, ты ублюдок даже для ублюдка, — раздался третий голос. — Я тоже от них не в восторге, но пока они делают грязную работу за нас, можно и прикинуться хорошими. — Я тебе, что ли, шлюха перед алтарем? — мужчина резко остановился и развернулся, не подозревая, какую страшную ошибку совершил. Повернулся спиной к поджидающему в тенях правосудию. Кровожадному, безжалостному и неуязвимому. — А шлюх на кой ты приплел? — Ну, как же, — он толкнул язык в щеку, — те тоже на свадьбе молятся Богу, будто никогда не сосали пастырю там же. И опять смех — гадкий, противный, вызывающий тошноту. И такой манящий для охочей до зрелища смерти. — Блять, я сейчас блевану от твоих тупых шуток, — с ним поравнялись. — Нахера я с тобой на дело поперся? — Просто твоя грязная душонка любит золото и кокс, — почти пропели. — Сука, если нас наебали с местом, я пристрелю вас обоих, — самый молчаливый вновь заявил о своем присутствии. — Мы здесь даже и дня не пробыли, а вы уже сожрали мой мозг. — А нехуй было свою омежью задницу тащить сюда… — Ах ты, ублюдок! — к нему подлетели неожиданно, резко. — Что ты сказал про омег, козлина? — Что, правда глаза колет? Ты же… Договорить ему не дали. Треск. Такой громкий, слишком отчетливый — слышно было даже сквозь басистые тирады. — Что это? — мужчины сразу же отвлеклись от препираний и обратились в слух. — Ветер? — В джунглях? Ты совсем тупой? — Может, животное? — Надеюсь, не какая-нибудь пума, — и хоть звучало язвительно, руки тряслись, когда проверял обойму и крепче перехватывал рукоять оружия. — Здесь не должно быть хищников, — начал с подозрением, — Они уверяли… Треск. Снова. — Видимо, хуево, — раздался гневный шепот. — Либо мы все драматизируем, и это какие-нибудь тупые мартышки. Да вот только все нутро подсказывало — здесь кто-то посильнее. Гораздо страшнее и безумнее. А запах людских переживаний уже совсем дурманил сгущавшуюся ночь. Золотые огни почти выдали себя. Большой горячий язык с предвкушением пиршества облизнул покрытый утренней росой нос, смазывая осевшие ароматы дикости с шершавой кожи: зверю было мало соблазнения, оттого по-новой обновлял вкус чужих эмоций. О, боги, как же те блаженно пахли. Из глубины раздался рокот: тот словно был повсюду, резонируя среди упрямой местности так гулко, оглушающе, что троица чуть не испустила дух. Хотя не так далек сей сказ от истины. — Ч-что это… — маски сорваны, гнилые души оголились в уходящей искренности. — Блять, держите стволы, — уже кричали, не скрывая липкого испуга. Тот острым медом обволакивал крадущегося монстра. Лапы ступали мягко, плавно, можно сказать, даже невесомо — вся тяжесть мощи испарялась, стоило звериному нутру предаться опьяняющим желаниям. Хищник, самый настоящий хищник, кружил, игрался с загнанной добычей, что по злополучной глупости сама же угодила на чужой обед. Крики забавляли, нервные движения заводили, а неощутимые людскому миру феромоны просто до помутнения душили, слишком сильной приторностью оседая на зудящих кончиках клыков. Челюсти уже готовы забирать куски. Но не для насыщенности бездонного желудка. Для ревнивой до жадности натуры. Это его земли, его территория, его мир. Никто не смеет здесь творить бесчинства.Он породнился с самой смертью — только вместе им слагать здешние законы.
Рычащий клич. Вспышка. Курок. Выстрел. Ненужные орудия насилия упали побрякушками на землю, а вместе с ними — головы. Там лица исказились ужасом и не успевшим промелькнуть последним осознанием: лишь губы синевой покрылись да глаза навыкат. Все быстро, незаметно и, как всегда, эффектно. И с привкусом звенящей в голове агонии. Он не любил их мучить — честно говоря, будь у мужчины выбор, и вовсе не марал бы руки в чужой гнили. Но выбор у него отняли. Поэтому теперь, когда человеческий рассудок растворился в кровавой похоти кошмара из сказаний, черная душа, что отдана в костлявые ладони воплощения гораздо хуже дьявола, без совести и всякого стыда творила жестокие картины. Терзала хрупкие тела, пока те в лоскуты не уничтожились. Он упивался кровью и муками погрязших в зле пропавших сущностей, вонзаясь огромной смертоносной пастью в остатки бесполезных тел. Мясо плавилось пломбиром на острие клыков, но заслуженного вкуса не давало: только кислота затрагивала стенки полости, заставляя зверя издавать уязвимое рычание, а после нескончаемо плеваться тухлой желчью. Гнилые люди еще и на вкус такие же. Отвратная до зуда гниль. Но он, противясь, продолжал играться с бесхозными ошметками — хищник все еще не напитался превосходством. Глаза горели пуще прежнего, пока с противным счастьем впитывали месиво из органов и алой жидкости — вот бы сюда еще добавить томный запах свежести и дома, что совсем недавно поселился в отчужденном сердце. Образ своего предназначения, что будоражил карими глазами и буйством природного упрямства, заставил улетевший разум вновь вернуться в тело. Усыновленный смертью хищник вспомнил о своей желанной жизни. И снова секунды — в этот раз почти часы. Ведь стать безумным зверем очень просто, а ты попробуй после человеком быть. Кости ломало в лихорадке, тело горело и сжималось, в легких заканчивался воздух, а под глазами вновь разрывались глубокие шрамы. Рычание сменялось стонами, стоны — хрипами и различимым бульканьем. Лопатки выкручивались, колени будто ломались и заново срастались, а кисти и израненные стопы снова вспарывали землю. Еще секунда. На влажную траву с охотой рухнуло большое тело, что исходилось шипящими от грязи ранами — больно, каждый раз больно, но мужчина привык. Просто бывают дни, как этот. Когда собственные мысли ломают, уверенность рушится, а желания с действительностью не совпадают. Ему бы сейчас быть там, дома, рядом с обретенным даром и его необходимыми страданиями. Которые почему-то хочется забрать. Такие, как он, привязываются редко, практически невозможно, но очень быстро и глубоко — особенно, если говорить про их случай. Процесс запущен и необратим — сейчас инстинкты накаляются до предела, забирают в свое правление тело и разум, ломая прежние непоколебимые устои. Ведь с парой нужно по-другому. С парой грубостью нельзя. Только вот вождь прекрасно понимает — прийти к истине точно будет нелегко. Их точно будет ждать совместный поединок и даже не один — знает, бойни будут идти не на жизнь. На смерть. Но для света разума пока что рано — надо бы сначала все звериные желания утолить. Поэтому, набрав всей грудью спасительного кислорода, он встал рывком, сразу разминая затекшие стальные мышцы. Страдания прошли, энергия восстановилась, разве что, неизменные кровавые полоски украшали снизу веки, сгибы всех конечностей и грудь — благо, часть не так бросалась взглядам, теряясь в вихре древних заклинаний. Что черной росписью вплетались в кожу. Шорох. И снова запах страха. Правда, в этот раз уже привычный нюху — не сказать, что приятнее, но уже значительно терпимее. Мужчина даже не обернулся, продолжая непоколебимо стоять, оглядывая сельву и давя своей энергией на могучие просторы. Слишком уверен в собственном превосходстве. А вот долгожданный гость, несмотря на далеко не первый свой визит, больно робко совершал шаги, с опаской проминая влажный лиственный покров. Судя по еле сдерживаемым хрипам и натужным пыхтениям, тот имел какой-то груз в руках — ветки с потрохами выдавали все происходящее. Сбитое дыхание и очень медленная поступь тоже. Все никак не мог привыкнуть к благодати чудища. — Ты не устать бояться? — вышло грубо и с рычащими нотками, словно внутренний зверь еще бесстыдно бродил у кромки человеческой сущности. — П-прост-т-тит-т-е, o Grande Líder, — родной язык из уст чужака ласкал горделивое эго. — Я не… — Не оправдываться, — вождь развернулся и вперился взглядом золотых огней в искаженное лицо молодого парнишки, — просто делать свое дело, а я свое. — Д-да, конечно, — опустил голову и тут же принялся судорожно развязывать шнурок на огромном мешке из жесткой ткани, все никак не попадая пальцами в свободное плетение веревок. Мужчина же просто принялся смиренно наблюдать, не планируя вмешиваться в процесс — впрочем, как и всегда. И в очередной раз ничего нового для себя не подметил: перед ним все тот же юный несмышленыш, можно смело сказать, настоящий детеныш, что, очевидно, попал на эти земли по какой-то ошибке — он не знал, да и не интересовался причиной, по которой европеец поселился среди местного люда, еще и без каких-либо знаний языка. Вождь потому и пошел ему на уступки. Он был убежден, что городские мало отличались от островного нрава: такие же своенравные, громкие, упрямые и доверчивые. Хотя мужчина не менее искренне считал, что там люди потеряли всякие понятия справедливости и чести, милосердия и чистоты. Да, он вовсе не дурак, прекрасно знал о жизни за водными равнинами — другой, грубой и дикой. Когда-то пришлось поплатиться за подневольное незнание. Оттого теперь прорех и в жизни не допустит. Врага нужно знать хорошо. Спустя пять минут возни парень все же справился с завязками и, сделав робкий шаг вперед, подтянул раскрытый мешок с собой, являя взору дикаря содержимое: ткани разных расцветок и видов, от невозможно пестрых до приглушенно пастельных, от мягких и невесомых до плотных и грубых. Молча оглядев подношения, мужчина просто кивнул и выхватил мешок из чужих трясущихся ладоней, ныряя рукой внутрь и доставая себе длинный необработанный кусок черного цвета, после повязывая на бедрах — вождю не пристало перед племенем светить дарованным богами естеством. Придирчиво пробежавшись суровым взором по своему виду, удовлетворенно отметил приятность касаний и хорошую проходимость воздуха — то что нужно в нестабильных погодных колебаниях джунглей. Затем альфа выпрямился, обратно завязал тюк и вперился жгучим взглядом во все такое же бледное лицо, с которого сегодня краска сошла еще пуще. Конечно, кругом ведь кровавый ураган из пепелища тел. Стояли так еще с минуту: парень — зажмурившись, он — с явной задумчивостью. Точно решал в голове судьбы не одной души, прикидывая последствия своих снисходительных решений. Вопрос в столь щепетильном деле крайне важный: пойти на щедрость или дать лишь равную долю договора. Ведь всякое благородство способно привести к развитию чужой корысти. Но, по всей видимости, бушующий внутри зверюга наконец устал и лег беречь необъятные по мощи силы. Тех всегда было в достатке, но все же лучшее хотелось паре подарить. Там силы точно пригодятся. Сверкнув глазами, он отточенными движениями сорвал с шеи драгоценный медальон, что точно по воле судьбы забыл снять — а тот, подлец, и не думал разорваться, все также прочно держался за своего хозяина. После, огладив мозолистыми подушечками пальцев дорогостоящий металл, за который здесь велись настоящие побоища, альфа сжал его в руке и протянул золотой диск прямо в сторону ничего не соображающего паренька. Также молча. Он не любил разговаривать. Доверять даже слова людям слишком роскошно. Для него так точно. Все, что заслужил этот парнишка, тот получил — пара слов с его оскаленных уст уже были неописуемой благодатью. Прокрутив напоследок меж пальцев конец мешка, вождь вновь повернулся спиной, сразу же переходя на быстрый легкий шаг — не удостоил и скупым прощанием. И так сегодня отплатил сполна. Впервые вышел за рамки доверительного договора. Неужто сердце стало пробуждаться?***
Бразилия, Амазонка,
о. Ольо-де-онсо, 09:20
Земли племени народа Onças Sagradas
Осточертело. Как же ему все это осточертело. Постоянно бросало то в жар, то в холод, то в бесконечное марево, то в нелепую бодрость — хотелось одновременно и сжаться комком, и разнести здесь все к чертовой матери. Тэхен словно зависал между мирами — реальным и тем, где ночью и днем бродят небесные духи. Он не понимал, который сейчас час, день, месяц и даже год — в голове мелькали лишь белые пятна, вспышкой слепя утомившийся ум. Не уверен, но большую часть, по его наблюдениям (когда удавалось наслаждаться торжеством разума), омегу мучил бред и лихорадка. На периферии периодически мелькали тихие шумы, но он лишь мог едва дрожать воспаленными глазами — не в силах был и пальцем шевелить. Но редкие касания заботы чувствовал весьма осознанно: рассудок словно пытался зацепиться за то единственное тепло, которое ему давали в суровых условиях страданий. Тэхен помнит, как чьи-то грубые руки с благоговением зачесывали назад его мокрые пряди волос и осторожно разминали частые судороги окаменевших мышц, помнит, как настойчиво, но аккуратно раскрывали его пересохшие, израненные от собственных укусов губы, дабы напоить спасительной сладостной жидкостью, а затем подкладывали к телу мягкие укрепления, что идеально прятали нагое тело в своеобразный защитный кокон. Но ласка испарилась так же, как и появилась. Стремительно и неожиданно. И в этот момент он словно вновь восстал из пепла: открыл глаза цвета мускатного ореха и с непониманием уставился на прежние «покои», что никак не преобразились за все прошедшее время. Разве что стали еще более неуютными. Первое, что Тэхен почувствовал после затяжной бредовой лихорадки — раздражение. Да такое сильное, что из его горла вырвался неконтролируемый рык. Настоящий рык. Омега даже замер, прислушиваясь к грудным вибрациям: внутри будто что-то приглушенно, но ощутимо гудело, можно даже сказать, поднывало — точно хотело пробраться на волю. Ощущения напоминали пограничное состояние между кашлем и чихом: местами щекотно, противно, но несмертельно. Однако все равно присутствовал значительный дискомфорт — слишком лишним и инородным казались незнакомые колебания. В нем словно что-то изменилось. В прямом смысле этого значения. Но Тэхен не мог определить точно: это «что-то» словно еще не пробудилось, тоже зависая где-то возле стыков двух миров. Оно лишь грело человеческое тело своим незримым обязательным присутствием — «смотри, я здесь, внутри тебя, совсем скоро доберусь к тебе». «Ты только подожди». А омеге не нравились такие перемены — хотя нет, не так. Они его пугали. Пожалуй, впервые за все время пребывания на одичалых землях его окутал настолько сильный страх. А тот и рад насытиться здоровой кровью: зубоскалистой гиеной ластится у ног, облизывая пальцы на ногах морозом паники и внутренней тревоги. В кожу иглами вонзался, сдавливал трахею, заставлял охваченное недугом тело трястись еще больше. Не давал сойти с ума вязкий концентрат. Тэхен и не думал, что способен так остро реагировать на какие-либо запахи, особенно на этот: его прямо-таки выворачивало без сахарного облака, что ровно сутки в легких поселилось. Он тянулся, как слепой котенок в поисках долгожданного источника своей «мяты» — правда, тот все никак не находился, будто одновременно был непозволительно близко и несправедливо далеко. Омега простонал и зарылся носом в какое-то подобие подушки, что источала более густой аромат — хотя он не исключал, что все это ему уже казалось, сбивая мысли окончательно. Однако после минуты тяжелых жадных вдохов в нем открылось какое-то второе, до этого неощутимое дыхание, отчего наконец он смог разлепить слезящиеся глаза и задержаться взором наподольше. И неожиданно пространство стало абсолютно не устраивать. Не то чтобы Тэхен до этого питал симпатию к, в прямом смысле слова, «безвыходной» норе, однако в данный момент дискомфорт ощущался наиболее остро. Что-то внутри вопило, что все здесь расположено совсем неправильно: нужно по-другому, безопасно. Вот ту шкуру хотелось сдвинуть вправо, а вот те сваленные грудой камни и вовсе хотелось выкинуть за пределы — им здесь точно не место. Да, определенно, не место. Каким-то чудом найдя в себе силы на подъем, он не спеша и крайне осторожно принялся вставать, медленно выпрямляя суставы и мышцы. Те деревянные почти не хотели слушаться: омеге в прямом смысле пришлось вспоминать всю механику сложных движений. Пришлось заново учиться ходить. Ему бы в пору сдаться, особенно, когда загорелая кожа, что успела будто стать плотнее и грубее, на очередном падении заработала новую россыпь синяков: да вот незадача, то было совершенно не в характере Тэхена. Он несносный, упрямый и страстный. До мозга костей боец и правдоруб. Только такие в научном сообществе и выживают — иначе нельзя, загрызут. Правда, еще недавний привычный уклад казался теперь настоящим миражом, будто все это было в прошлой жизни, а может, и вовсе — каким-то глупым видением, навеянным секундным помутнением и очередными цветными мурашками в глазах. Все разделилось на пресловутое «до» и «после». И пока что хотелось возвратиться в «до». К сожалению, желаемое чаще всего не приходит в твои руки только по одному велению пальца, особенно, когда жажда начинается в истоках родника прошлого: сейчас Тэхен мог лишь карабкаться в противной реальности, где приходилось, сжав плотно челюсти, превозмогая боль, мириться с новым положением, заново ища свое место у подножия судьбы. Но он сильный. Обязательно справится. Тело выпрямилось — с натугой, скрипом и держащейся на хлипкой слизи верой, но выпрямилось. Ладони хотели по инерции зацепиться за какую-либо опору, но неожиданный острый спазм в нижней части живота отвел первостепенное желание, вынуждая онемевшие пальцы впиваться в голые участки кожи, сквозь которую стекала крупными слезами боль. Неправильно, все неправильно. Тэхен не только реальность отвергает. Но и себя. Желание томилось здесь одно — вернуться обратно в теплый кокон вкусно пахнущих вещей и завалиться жалким эмбрионом на гладкую густую шерсть, зарываясь измученным лицом в благословенный вихрь ласки. Пусть и искусственный. Однако другая часть, более сильная, одичалая и доминантная подавляла человеческие мысли, меняя вектор направления в до абсурда глупый нарратив — свой, принципиальный, понятный только ей. Грубый голос хищника раздавал слишком четкие приказы:«Измени. Обустрой. Сделай безопасным.»
«Не беги, прими меня и обуздай.»
«Доверься. Все разрушь и сам создай.»
«Паре будь подобострастным и подвластным.»
«Но лишь сейчас, а после претендуй на власть.»
В глазах на секунду потемнело, и омеге показалось, что он наконец утратил весь контроль над телом: душа выбилась из колеи, одним глазком заглядывая в бездну. И там встречаясь с жгучими огнями. Но были ли они знакомы? Стон. Скрип. Вымученный шаг. Тэхен, превозмогая морозный скрежет всех суставов, двинулся в сторону надоевших глазу драгоценностей, первым делом отметая в сторону бельмо камней. Несмотря на совсем уязвимое состояние, мышцы обернулись сталью, не позволяя корпусу рассыпаться: работали автоматически, на одних оголенных инстинктах, но уверенно и старательно. Будто от их действий зависели миллионы судеб. О, омега даже не подозревал, насколько все серьезно. Воспаленная кожа ладоней горела ярким пламенем, соприкасаясь с грубыми предметами: Тэхен их не жалел, яростно сметал к злосчастным стенам, не терпя вычурные виды горной роскоши. В сторону летели и золотые кубки, непонятно откуда появившиеся, тяжелые бусы с увесистыми шариками, что даже не блестели в свете приглушенных маленьких костров, железные кувшины и миски, звоном резонирующие от импульсов удара. Такая же участь постигла все твердые дорогие вещи — парень походил на сошедшего с ума художника, что разрушением творил свои картины. Шел ко дну, чтобы после всплыть за кислородом. Постепенно начало отпускать — не сразу, возвращающимися наплывами. Однако становилось легче: когда острый взор кофейной гущи придирчиво огладил границы каменного заточения, убедившись в прочности большого круга по периметру, из груди вырвалось рокочущее напряжение. Он облизнул сухие губы, теперь уже издав удовлетворенный стон — чувство безопасности приблизилось, вселяя прочную уверенность. Но все равно еще многого не хватало. Теперь омега принялся за второй круг, еще не доходящий до его сокровенного убежища, но значительно приближенный к нему: в ход пошли глиняные изделия, которые юркие пальцы подпирали с двух сторон плотными валиками ткани. Он не заметил, как опустился на колени и, высунув от тяжести стараний розовый язык, принялся сооружать четкий ровный контур. Когда окружность все-таки замкнулась, Тэхен также придирчиво ее оглядел: неплохо, но недостаточно хорошо. Нутро скреблось о гораздо большем. Величественном. Недосягаемом. Устрашающим. Чтобы враги боялись, зная, чья это территория. Заметив в углу нетронутые кости, что обманчивым мрамором светили в черноте оттенков, он одним рывком ловко и умело перепрыгнул возведенные «баррикады», сгребая в охапку пугающий декор: даже не придал значения отступившей слабости, что сменилась бешеным рвением и неубиваемым усердием. Омега увлеченно разглядывал кости разной формы, с такой же методичностью выбирая самые лучшие и красивые — те как раз пошли на «передний» план, короной обрамляя утонувшие в жестких тканях глиняные фигуры. Менее презентабельные отправились на подкрепление сложной конструкции, служа опорой и вторым каркасом. Боже, как красиво. Но все еще недостаточно. Голосовые связки сжались в расстройстве, выдавая непонятный животный звук — Тэхен словно глухим заделался, не обращая внимания на странности своего тела. Он был поглощен навязчивыми мыслями, полностью скрывая разум в тени охвативших душу неожиданных страстей. Фыркнув, он, «потоптавшись» по шкурам на кошачий манер, обернулся на свой теплый кокон, из которого совсем недавно вылез. Тот теперь казался недостаточно удобным. Мало. Всего мало. Тэхен беспомощно забегал глазами по безвыходной пещере, судорожно втягивая колючий воздух: не находил желаемых частиц, коих так не доставало в этом изобилии даров жестоких джунглей. Руки вцепились в мягкость расписных подушек и гладкость шелковых отборных тканей: подушечки пальцев нервно шарили по поверхности в поисках крупиц успокоения, а из покрасневших глаз срывались первые слезные жемчужины. Он… плачет? Почему? Конкретного ответа не было: просто до тошноты неудобно, неприятно, раздражающе. Изнутри как будто царапали наждачкой, сверху поливая раны солевым раствором. Там, под кожей, все пенилось, искрилось, жглось, побуждая поднывающую боль вновь вернуться в свои излюбленные владения. Отчаяние и безысходность затапливали, лишая легкие и носоглотку доступа к спасительному воздуху — он задыхался, хватаясь за горло и хрипя, пока красные от давления щеки заливало несвойственной ему истерикой. Поэтому Тэхен не сразу обратил внимание на посторонний шорох. Что теперь обострившимся слухом улавливался в глухоте до боли четко. Волоски на голом теле встали дыбом: дрожь окутала бронзовый бархат, вены вздулись и воспылали огнем, а воспаленные глаза защипало, но в этот раз не от слез. Злости. Кто-то посмел посягнуть на его территорию. Когда он слаб, уязвим и беспомощен. Что-то нечеловеческое заполонило разум: темное, густое и властное. Мысли были чужими, но его — звучит абсурдно, но это все, что оставалось у потерявшего себя омеги. Грудную клетку озарило вспышкой, пустившей по костям настоящий ток. Он зарычал, по-настоящему, по-звериному, громко, четко и враждебно. И снова пятна в глазах. Человек отступил, и во владения пожаловал еще один дикарь. Более грациозный, изощренный и спокойный. Но такой же хищник. Что сейчас был зол как Сатана. Туловище обернулось опрометчиво и резко — послышался противный хруст натуженных суставов. Но омега и бровью не повел: лишь вцепился пальцами в длинный шерстяной покров, настоящими когтями разрывая шкуру. Ноздри часто сокращались, в груди не утихала глубинная вибрация, а верхняя губа страшно оттопырилась, являя свету пока что слабые, но уже безумно острые клыки — те в крови десен утопали, орошая полость привкусом железа. Глаза и вовсе заслонило мраком: радужка светилась редкими янтарными вкраплениями, а зрачок натянулся смоляной стрелой — и не было в том взоре даже капли светлости.Зверь обрел права над телом.
Еще неполные, однако ощутимые. — Você não é forte o suficiente para me mostrar suas presas, — заклинание, не иначе. Инородная речь, как и всегда, прошла мимо ушей — только в этот раз Тэхен не стремился к пониманию. Заговори с ним на родном, также останется бесстрастным. В ответ раздался рык — гневный, импульсивный и отнюдь не мягкий. Омега оскалился, встав на четвереньки, глубоко прогнувшись спиной, золотом мерцающей в поту — плевать, что тело все еще земное, хрупкое, людское. Зверю то не объяснишь, что рано тот забрал бразды правления. Со стороны омега выглядел скорее забавно, чем устрашающе: по крайней мере, для стоящего напротив мужчины он не то чтобы представлял сильную угрозу. Хотя буйство сущности всегда непредсказуемо. Вот сейчас оно не видело в знакомом ненавистном лике ни грамма осязаемых фактур. Тэхен ощущал лишь запах, доминирующий, сильный и едкий. Тот постепенно наполнял душное пространство, проникая сквозь расширенные поры в организм — пленник зверя жадно поглощал пока полупустой, но слишком уж желанный аромат, забываясь в сахарных аккордах. Даже властных золотых огней не разбирал. Вдыхал, рычал и заново вдыхал. Поэтому мужчина, что предстал еще давно вождем, учтиво опустился на колени, видя несбиваемый гнев новообращенной пары — шел на попятную, позволяя найти общий компромисс. Он злодей, но понимающий и справедливый. И против законов родных земель ни в жизни против не пойдет. Жизнь — это свято, а сильный род божественных зверей — благословение племен. Что утеряли мощь много тысяч лет назад. — Silêncio, gatinho, — мягко, тягуче, с паузами. Вождь не отрывал восхищенных глаз от нагого тела, где сейчас миролюбивой битвой схлестнулись две упертые донельзя сущности: местами кожа покрылась черными маленькими пятнами, начиная замысловатый марш от родимого пятна — что вовсе не оно, а богами данная печать, светило для проклятого сына смерти; на руках взбухли вены, отдавая в темноте рубиновым вельветом; крепкие белоснежные когти раздирали в клочья все пространство под собой; взлохмаченные волосы липли черным непослушным вьюном к напряженной шее и загривку, по которому жесткая поросль покрова направлялась к острым позвонкам, светлеющей охровой линией заканчиваясь в районе поясницы; а юркий, наверняка горячий язык нетерпеливо слизывал алый сок с недавно пробудившихся клыков. Но пуще прежнего пленила лишь одна деталь. Глаза. Полыхающие огнем безумия, горящие, мерцающие золотыми звездами, такие же, как у него. Кажется, здесь у них взаимность. Дикарь никак не мог наглядеться чернью жгучего сладкого напитка, что разливался стружкой дикого кокоса: перламутровое золото смешалось с мудростью теобромовой коры, искрясь оттенками величия и тайн. Превосходен. Как же омега превосходен. — Eu ajudo-te, — вождь понизил голос еще на тон, пригнувшись грудью к земле. Он, все также неотрывно смотря в одичавшие зрачки, осторожно и медленно достал из-за спины мешок, подтягивая к груди. Омега внимательно следил за чужими действиями и приглушенно рычал — но уже более миролюбиво. Смесь горячих феромонов манящим нектаром ублажала внутреннюю сущность. Когда альфа раскрыл мешок и нырнул в темное отверстие рукой, вибрации в груди усилились и также быстро спали, стоило большой ладони показаться снова: пальцы мужчины крепкой хваткой удерживали полупрозрачную фату, что источала оглушительный аромат мускатной карамели — запах концентрированный, мощный, безумно сладкий и уютный. То, что нужно. Глаза Тэхена сверкнули предвкушением, а сам он опрометчиво резко сократил расстояние, вплотную подбираясь к вытянутой руке. Влажный нос уткнулся в собранную ткань, и омега сделал глубокий вдох. И снова тот же сценарий. Вдох, выдох, вдох. Лицо полностью зарылось в слегка колючий материал, впитывая всеми фибрами личное лекарство: казалось, волокна вобрали целую историю диковинного амбре. На языке чувствовалась свежая, только вот созревшая сладкая дыня — омега под прикрытыми веками видел величественные заросли строптивой сельвы, что сейчас любезно допускала в свою душу гостя: вот он наблюдает высокие деревья, что полнились огромными плодами, вот среди такого изобилия замечает самое крепкое, высокое и красивое, а вот видит, как тот самый плод с него грузно падает на землю, раскалываясь под тяжестью гравитации на части, брызгая ярким соком на зеленую траву. Вживую видел истоки дурманящего запаха. Омега облизнулся и издал одобрительное мурлыканье — зверь признал такие нужные дары, купаясь в объятиях мускусного манго. Надежного, сильного и дикого. Он потерся о фату горящим лицом, будто мог оставить собственные метки превосходства — еще немного и облизывать начнет. На его действия удовлетворенно усмехнулись — правда, рассудок находился под плотной непроглядной пеленой, не позволяя человеческой душе увидеть, а главное, осознать всю происходящую абсурдность. Тэхен словно был все еще здесь, но мог совершать только механические действия: глаза были завязаны, уши обезоружены затычками, а горло сковано железными цепями. Он терялся в острых новых ощущениях, с трудом чувствуя картину мира — в его власти остались одни запахи и уязвимая тактильность. Погряз в пришедшей первобытности. Невольно отпустил собственный контроль. Вдруг омега резко отпрянул, тупо пялясь пустым взором в чужую грудь — словно переключатель опять сменил выбранную сторону. Зрачки расширились, почти заполоняя радужку, взгляд прояснился, но, увы, лишь на миг — к носу снова поднесли излюбленную ткань, напоминая о самом важном. Человеку приказано уйти на отдых. Пусть зверь удовлетворит свои желания. Секунда, и цепкие руки грубо выхватили фату, сразу отползая к центру, к своему уютному гнезду. Сетка сразу же отправилась в нужное место, опутывая круговой вихрь из подушек и полуразвалившихся валиков. Получалась своеобразная мягкая лодочка, походящая по форме и строению на лотос. Равномерно распределив материал, омега издал удовлетворенный полурык и, еще немного притоптав ступнями ткань, вернулся обратно к опять протянутой руке — там уже поджидала новая вещь, такая же приятная на ощупь и густо пахнущая. Ее словно сутки в фруктовом растворе держали. Боль в мышцах позабылась, Тэхен бегал резво и с задором: по его виду было заметно, как ему нравилось мастерить понятную только ему конструкцию. Хотя определенная логика прослеживалась: более жесткая плотная ткань неизменно отправлялась в конец, туда, где приблизительно лежат ноги; ткань средней плотности подпирала бортики по бокам, как бы уплотняя сооружение, но не сильно строго; а вот более мягкие ткани и прозрачные, как раз по типу мелкой сетки отправлялись к изголовью с внутренней и внешней стороны — точно создавали воздушность и свободу, подобную при сне на перине. Альфа же тем временем застыл в неподвижной позе, просто с интересом наблюдая за процессом: никогда воочию не видел столь уязвимый для омег период — все знания постиг благодаря наскальным завещаниям богов. Когда у тех еще была жива вера в собственных детей. Вот очередной круг завершился, и омега возвращался за новым подаянием: Тэхен уже протянул когтистые пальцы к руке, с удивлением встретив пустое пространство. Он замер, вновь погрузившись куда-то глубоко в себя, а затем поднял недовольное лицо под взор хищных золотых огней, в немом молчании высказывая свое непонимание. Неужели это все? — Você vai ser burra, gatinha, — прохрипел вождь, — não pode cheirar muito, você vai sufocar, — прямо и серьезно глядел на омегу. А тот даже и не слушал — опасно зашипел и двинулся на своего дарителя. В целом, альфа предполагал такой расклад событий, но, признаться, не ожидал от обращенной крови такой прыти — Тэхен кинулся, вцепившись когтями в изрисованную кожу и пустив густую кровь по грубой меди. Из глотки вырывалось угрожающее клокотание, набирая обороты громкости каждую секунду — омега заводился не то от страсти, не то от жадности. Мало. Все еще крайне мало. Он завороженно наблюдал за стекающими алыми струйками, отчего-то желая попробовать жидкость на вкус — та пахла орехами и жженым сахаром, а еще так заманчиво влекла, что вдоль позвонка пробежал табун мурашек. Не сдержавшись, омега прислонился языком к ране, застыв так на мгновенье. Полость обдало едким сладким перцем, отчего ему пришлось также отпрянуть и начать плеваться. Но, парадоксально, мысль о вкушении телесного вина так и не оставила животные желания. Словно пока что просто было рано. — Omega, não apresse seu destino, — глаза дикаря одарили горделивым прищуром, пригвождая чужое тело к земле. — Temos a eternidade pela frente, Vida. Тэхен поморщился — ему надоели чужие нарекания. Уверенный тон раздражал пока неокрепшие барабанные перепонки, а в животе начинало в протесте ныть — он сам с собой боролся, стараясь разобрать непроходимый лабиринт своей души. Что обрела совсем иные грани. Поняв, что ему не светит большее, он, напоследок проведя все таким же влажным носом по собственным «меткам», горделиво развернулся и направился в гнездо, укладываясь в ворох с головой. Когда кудрявая макушка коснулась маленьких подушек, дикарь с цепи сорвался, быстро приближаясь к бортику. Омега не успел переварить скорость посторонних действий, вскинулся, зашипел, уже готовясь к нападению, однако дикарь своими поступками удивил: остановился у самых уязвимых границ, просто сел рядом и уставился золотыми зеницами в оскаленный профиль, склоняя шею вбок и поднимая руки вверх. Он не претендует на чужую безопасность. Тэхен раздраженно прохрипел, показывая клыки. Не понравилась ему такая резкость — сейчас все угроза, особенно этот мужчина. Нутро разрывалось от противоречия: одна часть тянулась к соблазнительной тьме, а другая отчаянно вопила о необходимом побеге — куда угодно, лишь бы подальше от этой давящей ауры. Одна боготворила за сотворенное, другая — ненавидела. Постепенно веки стали слипаться — организм наконец-то полностью вымотался, истратив последние ресурсы. Омега вцепился в шерсть, также кутаясь в нее. Тело расслабилось, удовлетворенно греясь во вкусной мягкости. По голове прошлись невесомые касания, убаюкивающие, обманчиво ласковые и безопасные. Разбуженная сущность снова уходила на покой, приглашая человека во владения обратно. Перед глазами блики, в голове — туман, обволакивающий и ядовитый. — Logo você vai parar de resistir, — шептал заклинание, унося касаниями чужую душу в темную пучину. Шорох. Стук. Тихий шелест. И Тэхен с концами погряз в очередном забвении.***
Бразилия, Сан Паулу,
Эмбу, 10:03
Холодный ливень барабанил по старой металлической крыше, давя на нервы и раздражая громким нескончаемым стуком. Хлипкие стены из гипсокартона держались на добром слове, раскачиваясь под напором порывистого ветра. Сухие треснувшие половицы пропитались сыростью и вкупе с удушающей жарой создавали внутри помещения парниковый эффект. Мрак облизывал промозглые углы, где неподвижно затаились мелкие грызуны. Но не только маленькие падальщики обрели свое укрытие. Смрад покрупнее давно решил осесть в забытой совестью дыре. Вновь дым сигарет травил остатки воздуха — серый туман душил, царапал глотки и покрасневшие глаза. Запах гари, пороха и дешевых чайных трав осел даже внутри стенок пищевода — настолько глубоко проник. Табак токсином наполнял давно отравленные души, но ни один присутствующий не дрогнул. Все как обычно. Дежавю. — Пауль, — сигарета изящно легла в железный футляр, продолжая тлеть, — подойди. Мужчина, кормящий морозным ликом мглу, вышел из тени, подходя уверенно к столу — неизменная часть интерьера, которая всегда следовала за хозяевами. Они не любили перемен. Только если речь не о деньгах. — Как думаешь, — мягкий бархатный голос с хитростью играл, — за месяц мы успеем добраться сюда? — палец в кожаной перчатке плавно приземлился в центр маркерного круга, что красовался красным кольцом на полотне потертой карты. — Насколько наши аппетиты реальны? — Думаю, — начал задумчиво, — за три месяца удастся зачистить территорию. — За несколько веков не удалось, а тут ставишь аж на месяцы? — как всегда игриво, сладко. — У нас есть преимущество, — мужчина почувствовал уверенность, — местные не знают, с какой стороны мы заходим. — Но и мы не знаем, сколько местных, — протяжно промычали. — Если племен окажется намного больше? — Всех убьем, — без раздумий. — Самонадеянно, — хмыкнули, — но мне нравятся твои мысли. — Поверьте, — в глазах искрила одержимая преданность, — мы найдем для этих зверей яд. — Славно, если так, — ладонь снова потянулась к сигарете. — Будем надеяться, что в этот раз палач не подведет. Кстати, как они там? — Пока не выходили на связь, — коротко и четко. — Но мы получили сигнал о прибытии. — Прекрасно, — красивый мелодичный смех окрасил гнилью стены, — просто прекрасно. Надеюсь, игра стоит этих свеч. — О, даже если нет, — мужчина расплылся в скалистой улыбке, — золото окупит все сполна.Сюжет до желтой тошноты прост и банален.
Жажда большего вновь вырыла могилы людям.
Сколько же в итоге канет в лету судеб?
И стоит ли равнять чужие жизни к рудам?
Читать не нужно между строк. Ведь только мудрая судьба давно уж в курсе всех событий. Кто ж в этой битве победит: людская жадность, справедливый рок? А может, прочная коса кровавых нитей?Ответ таился где-то в темноте.
Меж владений диких джунглей.
И света в сломленной душе.
Прямой дорогой подводя к смерти каждого тут ждущей.