Бразилия, Амазонка,
о. Ольо-де-онсо, 18:15
Земли племени народа Onças Sagradas
Тревога. Перманентная, щетинистая и до ломоты неприятная. Брикс было боязно. Пожалуй, впервые в жизни она посмела растерять свою бойкость и снять прочные защитные латы из черствой грубости: язвить не хотелось, обороняться — тоже. Честно говоря, ее хваленая выдержка серебристым пепелищем усеяла голодные земли джунглей еще в тот момент, когда глаза ее близкого друга закатились в дурмане. Что с Тэхеном, куда его унесли, жив ли тот вообще — слишком много вопросов крутилось в голове. Неизвестность выбивала почву из-под ног, отправляя в свободный полет — в арктические сети невесомости. Пару раз омега уже получала палкой по босым ногам: переживание рождало бездействие, а бездействие — ругань местных смотрителей. Не дура, поняла еще в первый день, что здесь есть иерархия, причем довольно сложная и многоуровневая. Пока что точно не определила каждый слой, однако одну вещь уяснила. Самая клоака — место, куда их бросили еще в первый день. Причем не только яма символизировала всю низину, но и целое крайнее кольцо территории. Там мрачно, серо, мокро, грязно и бездушно — в целом, любые отвратные эпитеты подойдут. Главное, что они туда больше не возвращались. После празднества их сразу увели: Брикс даже пыталась отбиваться, но все без толку — кинули в маленький хлипкий домик из связанных пластов бамбука и листьев папоротника, подперли мешками со всех сторон и бросили до утра. Сьюзан тогда снова плакала. А она держалась. На одной лишь хлипкой вере. Хотя с ними стали обращаться чуть лучше: теперь водили в купальни, выдавали сменную одежду — старую и больше похожую на тряпки, но уже что-то; кормили два раза в день — выстраивали целых три шеренги людей и выдавали по пиале фруктовой каши с утра и мясное рагу с теми же фруктами вечером. Насытиться не удавалось, а вот восстановить силы — вполне себе. Видимо, высшим, как их про себя обозвала Брикс, этого было достаточно. Их использовали в качестве рабочих единиц: каждый день давали разнообразные поручения и пристально следили за выполнением. Но такая «особая привилегия» была только у них, чужаков. Местные работники имели больше свобод и возможностей — как минимум, на них не смотрели десятки пар недоверчивых обозленных глаз. С ними иначе. Никто здесь не думал доверять и быть милосердным. Туземцы странникам не товарищи. Конечно, это был не самый худший вариант развития событий. Они живы, целы, в относительной стабильности и безопасности. Работу выполняли не такую уж тяжелую, хотя для тех, кто прежде сидел все время в лаборатории, задачи казались трудными: преимущественно поручали стирку, сбор и плетение банных веников, а также сортировку чистых и грязных вещей. Ладно, терпимо. Вот бы знать еще, куда увели остальных членов команды: Кэнтаро, Алтана, Тэхена. За друга Брикс переживала особенно: если про альф она знала с уст Тэхена — те были где-то в поселении, то вот про самого омегу информация держалась в тайне. Сколько бы она не предпринимала попыток достучаться хоть до кого-то — жестами, звуками, мимикой — все пустое. Тайны оставались тайнами. Выбора не было — пришлось довериться судьбе. А в такие моменты сущность людей больно склонна меняться. Девушка не была верующей, но за судьбы троих продолжала молиться. Вот как легко оказалось сменить свои нерушимые принципы. В опасности и атеист к Богу взывает. — Интересно, как там сейчас Тэхен? — из раздумий вырвал уставший голос Сьюзан. Та молодец, окрепла — стала более твердой и выносливой. Как забавно они поменялись местами. Девушка откинула замыленную тряпку в сторону и, слегка постанывая от тянущей боли в мышцах, принялась разминать напряженную шею и плечи — сегодня им вновь поручили выстирать вещи. Лучистые глаза с надеждой всматривались в лицо Брикс, словно стараясь найти точный и прямой ответ так — не встречаясь с ручными монстрами загадок диких земель. — Надеюсь, у него дела лучше, чем у нас, — а Брикс лишь смогла вымученно улыбнуться, чуть встряхнув лезущей в глаза кудрявой челкой. Опять жарко, тошно и неспокойно. Тревога. Тревога. Тревога. Так и вопит острой пульсацией в голове. И девушке оставалось только понадеяться на удачу и чудо. Хоть бы с Тэхеном было все хорошо.***
Просторы сельвы
Во рту металлическими опилками рассыпался вкус собственной крови. Голова была чугунной, одурманенной — будто под действием чистого восточного опиума. Цветные мушки плясали вальс перед глазами, вызывая очередной приступ помутнения. Все было плохо. Тэхен бился в ознобе: клетка, куда его посадили, как дикое безвольное животное на убой, имела удивительно холодный стальной пол, что за все время расположения в джунглях так и не напитался теплотой. Откуда той взяться среди празднества порока и людской тщеславной лжи?Среди буйства смерти только кровь способна быть горячей.
Впервые он боялся открывать глаза — знал, что ничего хорошего там в мире дикости и всегда оголодавшей черствости не разглядит. Пока его не трогали, но думалось, такая блажь дана ему совсем уж ненадолго: громкие улюлюканья, периодические лязги металлических кинжалов о ставшие преградой прутья и редкие, но ощутимые броски мелких камешков в его уставшее от изнурительной борьбы тело не придавали веры в чужое милосердие. То сгнило в паре с добротой еще в утробе матерей. Лежать статично и совершенно не двигаться, даже на миллиметр, дышать медленно и практически незаметно было адски трудно — но Тэхен держался. Выбора ведь нет. В ловушке битва за собственную душу всегда испытывает стойкость. И твои последние пределы. Свист. Стук. Удар по прутьям. Лязг. Свист. Снова стук. — Hé, salope, réveille-toi, — противно, с оттяжкой, а еще гнусаво. И бросок — на этот раз булыжником и прямо в позвоночник. Больно. И не только телу. Душу раздирает. Но Тэхен только простонал: гордость все еще стояла выше прочих «неудобств». Зажмурившись, тут же резко распахнул глаза, устремив острый, подобно лезвию заточенного только что ножа взгляд вперед — на лица, где застыли презренные улыбки и искаженные от вечной злости глубокие морщины. Какие же мерзкие рожи. — Toujours une créature tenace, — сорвалось с чужого грязного рта. Тэхена затошнило. Похоже, в джунглях это чувство теперь будет сплошь и рядом. Они молчали. Смотрели друг на друга, будто готовясь к настоящей смертельной схватке — один в роли хищника, другой в роли жертвы. И омега отказывался брать последнюю роль на себя. Вообще-то ситуация была более чем опасная: в племени он хотя бы понимал, что можно ожидать от людей. Там народ пусть даже и дикий, совершенно необузданный и своенравный, однако все же следовал своим законам. Здесь ситуация была иная — тут под масками людей прятались гнилые души оголодавших монстров. И Дьявол только разберет, какие в них устои и порядки. Лицо напротив опять исказилось ехидной сальной улыбкой — казалось, если уголки губ мужчины дернутся еще выше, вся кожа сразу же посыпется и разойдется трещинами. Он был похож на змею — Тэхен не понаслышке знает, все же в свое время на герпетологию выбор пал не просто так. Мужчина, явно альфа, стоял с отклоненной в сторону головой, упираясь руками на колени, при этом словно заваливаясь слегка вбок: поза выглядела неестественно, слишком обтекаемо и изогнуто. Точно анаконда в человеке спряталась. Глаза хоть и европейского типа, но были прищурены чересчур узко, коварно, по форме напоминая заостренные тонкие листья. А бледно-зеленый цвет радужки только подчеркивал пресмыкающиеся черты, живо передавая мерзость и склизкость характера. Форма головы была угловатой, а само лицо худым, иссушенным и по цвету серо-болотным. Губы обветренные, почти бесцветные и, откровенно говоря, чем-то похожие на скукоженную гусеницу. Мерзко. Мерзко. Мерзко. — Ouvrez la cage, — наконец-то выдал альфа и сделал шаг в сторону. Все его нутро напряглось. Казалось, внутри прямо за грудной клеткой начал разрастаться колючий огненный шар, давя своими острыми шипами на кости и органы — словно что-то так и намеревалось вырваться, подняться по глотке и опалить пламенем губителей. Он даже почувствовал вибрацию — ту, знакомую и согревающую, но вместе с тем угрожающую и слегка болезненную. Ей нужно было выбраться. — Suis-je fou ou cette chienne essaie-t-elle de grogner? — незнакомый голос, затем хохот. — Exactement sauvage. Увы, не сегодня. К нему стали приближаться: быстро, шаг за шагом, очень агрессивно. Толстая подошва чужих походных сапог поднимала пыль, откидывая в сторону мелкую гальку. Земля громыхала, тряслась — Тэхен тоже трясся. Смотрел загнанно, дико, предостерегающе. Зрачки расширились, когда он понял, что чужие руки в одно мгновенье приблизились и напористо схватились за клетку. Увесистый замок на клетке щелкнул, а омега стремительно пополз на локтях назад — нутро отчаянно вопило. Дальше ничего хорошего. Лодыжку обожгло чужим грубым касанием. Ким тут же забрыкался, задергался сильно, пытаясь отпинываться — безуспешно. Его рывком потянули вперед, с садистским наслаждением протаскивая вьющееся из стороны в сторону тело по неровной поверхности. Слезы все же выступили в уголках глаз. Спину жгло так, будто по ней прошлись свежей наждачкой. Руки пылали еще больше, в особенности пальцы — те крепче всех цеплялись за толстые металлические прутья, сжимая те с надеждой. Вдруг спасут. Но они подвели. Тэхен не смог сдержать крика: хоть мышцы и стали более эластичными, однако даже обретенная «особенность» их не уберегла от боли. Его тянули намеренно долго, позволяя цепляющемуся за безопасность омеге калечить самого себя. Чем сильнее тот впивался в прутья, тем грубее его тянули за ноги, заставляя мышцы тела, а особенно рук, чуть ли не рваться под напором. Он горел как в настоящем огне, кусая губы до алой крови — хотелось орать так, чтобы самые разъяренные и крупные хищники услышали его мученический крик. Чтобы, когда его страдания закончатся, нелюди узнали боль не меньше. — J'en ai marre, — раздраженно выплюнули. Клетку обошли, а затем носком ботинка зарядили по пальцам: удар пришелся на фаланги, а после на костяшки — для верности ударили два раза. Хватка рефлекторно разжалась, а Тэхен вновь завопил — в этот раз громче и с надрывом. Руки безвольно упали на землю, а его, уязвленного и покалеченного, вытащили наружу. Омега зажмурил глаза, пытаясь «убежать» от боли хотя бы так — по-детски и наивно. Он старался совладать с собственным дыханием, пока его, как тряпичную ненужную куклу, тащили по земле. В кожу впивалось все: та самая галька, сухие острые щепки, кажется, были даже оторванные крышки от консервов — тонкая ткань одежды нисколько не спасала. Некогда летящее красивое полупрозрачное полотно скомкалось, местами порвалось, если резюмировать — превратилось в непонятное серое месиво из грязи, пыли и бледных следов собственной крови. Все приходилось на спину. Удивительно, в плену у дикарей он видел больше уважения и человечности.Там с ним обращались как с врагом, но все же человеком, здесь же — как с невзрачным мусором.
Там смерть дарили плавным движением клинка, здесь — путем долгих пыток, наверняка.
Внезапно движения остановили и отошли от тела: Тэхен смог сделать глубокий вдох и проморгаться. Потускневшие глаза уставились вперед, на собственные безвольно лежащие руки: пальцы опухли, а на месте удара кожа почернела — настолько серьезные были гематомы. На пробу он попытался ими пошевелить — не вышло. Внутри разбитым стеклом царапало и рвало. — А теперь давай говорить, — надо же, все же решились с ним пойти на контакт. — Этот язык ты ведь знаешь, верно? Глаза коварной змеи прищурились. — Вы тоже, верно? — улыбнулся Тэхен. Улыбка та была язвительная, злая, ненавидящая. — Вопросы здесь задаю я, — мужчина раздраженно рявкнул. — Сколько здесь всего племен? Тэхен нахально выгнул бровь и с хрипом приподнялся на локтях, продолжая улыбаться — эти идиоты всерьез думают, что он им что-то скажет? Омега всегда был своенравным и упертым, а в джунглях эти качества только сильнее обострились. Если браконьеры думают, что смогут заставить вывалить им хоть какую-либо информацию, то они еще более самонадеянные, чем он изначально предполагал. И глупые, наглухо и без надежд. — Решил поиграть в молчанку, дикарская сука? — от злости вены на лбу вспухли. — С нами не получится, — махнул рукой, подзывая кого-то из-за спины. Тэхен хотел обернуться, однако его остановила грубая хватка на волосах: сжали также неожиданно, до боли, оттягивая корни, заставив омегу приподнять и запрокинуть голову назад. Возвышаясь, на него смотрела очередная пара мерзких узких глаз, предвкушающе сверкая серебристым нездоровым блеском. — Fais-le mal, mais ne le tue pas, — сухим приказом. Он дернулся, но тело потонуло в слабости — как не вовремя. Собственный организм подставлял, заранее проигрывая каждую предстоящую битву за жизнь. Хватка усилилась, а в следующую секунду его лицом припечатали к земле, для надежности протаскивая щеками по гравию — вот же ж ирония какая. Когда он бороздил просторы сельвы, всюду были мягкие полотна почвы, не высохшей после дождя, а стоило попасть в охотничий капкан людей — природа иссушилась, встречая колющими объятиями и терновыми поцелуями. Те оставляли очередные, казалось, бесконечные рубиновые следы на еще недавно мягкой бронзе кожи, разукрашивая красоту природы оттенками увядших диких роз. Вот сейчас они поползли мазками по щекам и лбу. Стук, удар, хруст. Удар, хруст, еле различимый хрип. Лицо горело: его ударили три раза. Первый — на пробу, словно надеясь обмануть неуловимой призрачной пощадой. Второй — сразу резко и стремительно, не давая возможности даже прикрыть в защите веки. Третий — так, чтобы каждая клеточка бархатного кожного покрова тщательно запомнила и почувствовала все острые неровности, тонкие зубчатые края камней и твердый, практически ледяной гранит. Омега настоящим чудом и везением не сломал нос — хотя кровь оттуда все же хлынула, окропляя дары джунглей и помечая те собственным уникальным ароматом. Видимо, сотрясение какое-нибудь удалось заработать, и непонятно, лучше ли это, чем раздробленные кости? Потому что в глазах поплыло опять, только теперь благодаря жестоким, грубым воздействиям со стороны. Поверхность лица онемела, некрасиво опухла вслед за пальцами, зудя и поднывая. — Говори, — опалили холодом. Вопреки ситуации, Тэхену хотелось рассмеяться — по-истеричному, безумно. Сопротивляясь скованности мышц, он поднял режущий взгляд на альфу: радужки покрылись обмороженной корой, что была прочнее любого существующего в мире щита — они налились чернотой, обращая мягкий мед в липкую опасную смолу. Хищник все никак уснуть не может. И сделать ничего не может — тоже. — Я уже говорил, — процедил, отплевывая в сторону кровь — губа тоже пострадала. — Я не местный. И в душе не ебу, сколько здесь племен. — Врешь, — альфа был уверен, — ты один из них, — и опять кивком указал на племенную одежду, точнее, на ее остатки. — Если вы так в этом убеждены, то почему думаете, что я стану отвечать? Раз уж я такой же дикарь. — Боль еще никого не оставляла бесстрастным, — длинный язык предвкушающе заскользил по губам. Густые локоны вновь намотали на пальцы — судя по всему, процедура начнется по-новой. Десны защекотало, ком тошноты снова подкатил, а раскаленные до предела мышцы зажглись очередным импульсом рези. Дыхание сперло, и омега приготовился еще к одной порции пыток. Секунда. Две. Три. Ничего. Все внезапно в тишине утопло. — Que diable? — настороженно, шепотом. Хватка на голове ослабла, и Тэхен ударился затылком о землю — в этот раз хотя бы самостоятельно. Шаг, второй и еще: гравий шипел и хрустел сыпучими искрами под толстыми подошвами чужих ботинок, что неаккуратно прошлись рядом с телом омеги, уходя чуть в сторону, позволяя глубоко задышать и увидеть сумрачные небесные пейзажи. Он услышал звуки затвора оружия и беспокойные крики попугаев где-то глубоко в тропическом лесу — однако те орали истошно, так, словно предвещая смерть. Только вот чью: свою или чужую? Внезапно мужчины вокруг замерли: время словно остановилось посреди безумной гонки, приглашая на их уютный пир жестокости пахнущее свинцом и примесью сладостей фруктов напряжение. Хотя постойте, то пахло не просто фруктами. Окутывая крепким приторным удушьем глотки, то пахло диким переспелым манго. Поддавшись общей гнетущей ауре, омега тоже замер статуей: чуть приподнялся на локтях и застыл, стараясь успокоить разбушевавшуюся грудную клетку — медленный вдох, медленный выдох. Сердце забилось быстрее — в настоящем ожидании. Но вот чего? Минута. Прошла ровно минута. Прежде чем Ад обрушился на земли.А Смерть пришла на зов своих.
Все синхронно повернулись направо, в страхе всматриваясь в черноту притаившейся сельвы — знали, что вот-вот произойдет непоправимое, невозвратное. Каждый вцепился в оружие — кто в кинжалы, кто в пистолеты с автоматами. Ким же только смог поджать пальцы на босых ногах — ему цепляться нечем, не за что. Только если за надежду. В тишине чертовски громко раздался звук чего-то катящегося: сначала глухой переменный стук, а потом хруст — похоже на то, что кто-то слабо пнул мяч, и тот со скачками покатился по земле. Только вот это был вовсе не мяч. А оторванная голова. Свежая, окровавленная. Тэхен не сдержался — от вида пустого безжизненного взгляда будто в самую душу, высунутого языка и окровавленных кусков человеческого мяса его вырвало желчью. Похоже, не его одного, судя по таким же отвратительным звукам выворачивания желудков. — Tirez! — крик, а после гремящие хлопки очереди автоматов. И снова тишина. В воздухе запахло порохом, гарью и безысходностью. Полупрозрачный дым щекотал носовые пазухи, вызывая неуместный чих — Тэхен, превозмогая боль, сморщился, дабы заглушить царапающее чувство. Затем начал мысленно считать - знакомый интервал. Один, два, три. Хруст веток. Один, два, три. Удары массивных лап. Один, два, три. Крики — истошные, громкие, разрывающие связки. Один, два, три. Суматоха, опрокинутые факелы и бесконечный бег. Один, два, три. Смерть в ночи пришла по души нерадивых должников.Ведь те ей знатно жизнь невинных задолжали.
Омегу оглушило: сокрушительный, низкий и совершенно дикий рык пронесся ударной волной по джунглям, кажется, сотрясая целый остров. Он, дезориентированный, слепо пополз назад, пытаясь онемевшими конечностями зацепиться за неровности почвы — вот сейчас действительно стало страшно. Такой рев Ким не слышал даже у самых разъяренных раненых хищников: да он вообще-то совсем не припомнит, где мог слышать что-то подобное. Это было так… Мощно, подавляюще, до трясущихся коленей и сухости во рту. Так громко, властно, точно снизошел до своих владений местный повелитель. Ночное чудовище. Царь всех живых мертвецов. Покоритель необузданной сельвы. Посланник той самой Смерти. Ее любимое, поцелованное тьмой дитя. — Non, pitié! — по-настоящему молебный, последний ор. Тэхен рефлекторно повернул голову в сторону и ужаснулся: нечто большое, нет, даже гигантское, а еще массивное, угольно-черное, рычащее и неуловимо быстрое разрывало на части одного из браконьеров, раскидывая куски на метры вперед. Пули не прекращали рассекать воздух, но карателю было наплевать — тот обезумел в жажде крови и отмщения. Бесполезные свинцовые шарики со звоном лишь отлетали по сторонам, будто спотыкаясь о невидимую мистическую стену. Омега тоже спотыкался, стараясь уползти в укрытие. Уши резали истошные крики, многочисленные взрывы, лязг металла и громкие выстрелы, а в голове резонировал звон, высокий и стягивающий барабанные перепонки. Воздух в легких неожиданно стал кончаться, силы — тоже. Но, собрав всю свою волю в кулак, он перевернулся на живот и, упершись пальцами в холодящие кожу камни, короткими ползками направился к клетке. Надо же, заточение неожиданно стало единственным спасением. Но подушечки пальцев едва успели коснуться металлических прутьев клетки, когда позади все стихло. Насовсем. Тэхен замер вместе с миром — в который раз. Он даже задержал дыхание — неважно, что то и так замедленно и сбито. В животе закрутило как от голода, пот вдруг выступил на теле каплями вечерней росы, а кожу пронзило мелкими раскаленными иголками, что задвигались внутри подобно противным древесным жучкам. Тэхен боялся обернуться. Его затрясло сильно и по-крупному — как при начинающихся конвульсиях. Иррациональный, продиктованный животным началом предков страх сковал и обуздал строптивца, не позволяя залезть обратно в клетку и закрыть замок. А ведь оставался жалкий сантиметр. Один жалкий сантиметр до спасения. Неужели он так и закончит? Мягкая поступь позади отрезвила, но двинуться так и не заставила — лишь сглотнуть вяжущую сухость в горле. Шаги хоть и звучали громко и устрашающе, однако чувствовалась в них кошачья грация и несомненная непоколебимость. К нему подкрадывались, не скрывая, наоборот, таким образом дразнились, даже поучали. Мол, зря, котенок, из укрытия ты выбрался. Теперь вот за поступки отвечай. И Тэхен в этот момент, прямо в эту секунду смирился с жестоким жизненным уроком: не сопротивлялся, не бился, не кричал. Покладисто ожидал вердикта местного чудовища. Он его так и не разглядел, но сознание рисовало просто фантастически страшные полотна и без этого: омеге воображался огромный звероподобный языческий бог, покрытый черной жесткой шерстью, с золотом горящими глазами, с заточенными толстыми клыками размером с его голову — специально, чтобы ту прокусить и раздавить, с крепкими изогнутыми когтями и, безусловно, могучими здоровыми лапами. Он представлял, как кровь не просто капает — льется с огромной оскаленной пасти, оставляя за существом длинный алый след из невысказанных прощений и убитой бесчеловечности. Он, все еще не оборачиваясь, наяву видел чужой разъяренный взгляд, несущий в недрах праведный огонь и животные желания. Только вот какими они были? Чудище остановилось: рядом, непозволительно близко, оно опаляло затылок теплом, шумно выдыхая. Краем глаза можно было разглядеть лапы с когтями, точь-в-точь как из фантазии, что расположились аккурат по обе стороны от вихрастой макушки. Тэхен не удержал всхлипа и опять сомкнул веки — вдруг так будет легче принять собственную участь. Секунда, две, три. В нос забился плотный, полностью перекрывающий запах в крови утопшего леса аромат, что ощущался всеми фибрами еще до побега там, в окруженной камнем и запрятанной глубоко пещере. Запах карамели, дикого вяжущего фрукта и сейчас жженого муската. — А-а, — не сдержал стона, украсив утихомирившиеся джунгли сорванной нотой. Вдоль шеи прошелся мокрый, шершавый и невыносимо горячий язык, увлажняя открытые участки ран: кровавая слюна потекла вперед, собираясь под прижатым подбородком в небольшую лужицу. Мокро, дьявольски мокро. Дальше язык прошелся по щекам и ушам, приятно щекоча, а после нырнул ниже, к лопаткам, плечам, особенно долго задерживаясь на стороне родимого пятна, скрупулезно пересчитывая каждый миллиметр кожи, каждый вставший тонкий волосок. Слюны было много, очень много — та на удивление ощущалась не мерзко, а приятно и даже как-то спасительно. Боль как будто отступать начала. Его словно метили, тщательно вылизывая — так обычно животные выражают эмоции, в частности — кошачьи. И столько много этих эмоций было в незамысловатом действии: ему показывали и привязанность, и будто стремились укрыть в защите собственным отличительным запахом, при этом выражая одновременно сильную злость. А еще, что немаловажно, неопознанный зверь успокаивался, умилительно тарахтя и пуская грудную вибрацию вдоль омежьего тела. Что-то внутри Тэхена отзывалось. К его огромному стыду — он возбудился. Волна похоти пришла неожиданно, а меж ягодиц намокло, стоило языку пройтись в опасной близости к интимной зоне. Что это, черт возьми, такое? Он после небольшой передышки заново забился в конвульсивных судорогах, пропадая в расщелине противоречивых чувств: покорности, страха и вожделения. Когда омега уже находился где-то на грани помешательства, его с силой перевернули на спину. Тэхен не понял, как это произошло, просто в следующий момент перед его лицом предстала морда ягуара-меланиста, огромная, раза в четыре или пять больше обычных особей, что, как правило, обитали глубоко в джунглях. Картинка поплыла: смазанно он успел подметить бледные, практически незаметные глазу коричневые пятна, на щеках застрявшие куски мяса, много крови и горящие огнем глаза хищника. Это последнее, что он запомнил. Осознанные, уже такие знакомые глаза дикаря.Сошел с ума, показалось или сельва наконец-то приоткрыла одну из своих самых страшных тайн?
***
Бразилия, Амазонка,
о. Ольо-де-онсо, 20:30
Мягкие волны невесомости бережно окутывали уставшее тело, расслабляя внутреннюю и внешнюю напряженность. Касания казались родными, теплыми и безопасными: омега словно вернулся в самые ранние годы своего детства, когда родители любовно раскачивали люльку, убаюкивая беспокойное дитя. Было также тихо, спокойно и правильно. Просыпаться не хотелось. Но надобность была. Постепенно организм насыщался энергией, восстанавливал утерянные силы и по-новой разжигал боевой дух. Руки, ноги, а также голова начали приятно гудеть — на пальцах от этого заискрился неуловимый человеческому глазу ток. А самое удивительное — и грамма боли рядом не кружило. Жизнь расцветала. А как же вкусно пахло. Смесь душистой пыльцы тропических цветов, растущих какао-бобов и сырых кусков коры отдавала ванилью, карамельным сиропом и изысканным ненавязчивым вплетением отголосков влажной травы и рыхлой почвы. Сочетание необычное, однако очень приятное на вкус: хотелось запах поймать языком и раскатать по мягкой поверхности, чтобы потом смаковать с глубинным прерывистым урчанием и легкими судорогами в мышцах живота. Желудок отозвался предвкушающим спазмом. На этом моменте Тэхен полностью пробудился: мозг, уже приспособленный к резкой отключке и такой же внезапной бодрости, за секунду запустил работу всех органов, включаясь в активный мысленный процесс. Сначала открылся правый глаз, лениво проморгался, фокусируя зарябивший горизонт. Затем подключился и левый, достраивая мутную картинку в цельное полотно. Вокруг было пусто и уютно? Он сразу приосанился и удивленно заозирался по сторонам: впереди, совсем поблизости тлел приглушенный костер, причудливо обставленный плотным кругом из камней и веток, специально таким образом, чтобы тепло рассеивалось и питало близлежащую местность, а яркие всполохи огня не привлекали посторонних, утопая в ограждающем куполе. Дикая сельва величаво, но смиренно наблюдала за омегой со всех сторон, изредка напоминая о своей опасности далекими криками птиц и ненавязчивым шумом стрекочущих сверчков. Да, наверное так: тут Тэхен в силах только грубо предположить, потому что не может вспомнить насекомых, обитающих в джунглях и разговаривающих вот так. А он четко улавливал эти еле заметные звуки. В них читалось между строк предостережение. «Все изменится», — судачили те. Тэхен не был согласен. Все уже изменилось. Словно в солидарности с его мнением, на небе замигали звезды — на остров опустился нарядный купол непроглядной, но красивой ночи. Небо переливалось мрачными оттенками и жемчужным мерцанием. Зрелище завораживало: он никогда не видел настолько удивительной картины. Огромный широкий небосвод раскинулся атласным нефритовым платком, к собственному удивлению, не давя, как это обычно бывает, когда небесный купол расположен настолько низко, а наоборот, даря чувство небывалой свободы и безграничного простора. Захотелось воспарить вольной птицей, раскинув в стороны длинные изящные крылья, пропуская могучий ветер между мягких перьев. Ему бы парить и в свободе купаться, а не быть пленником в чужих судьбоносных интригах. Урчание в животе вновь вернуло разум на землю, в происходящую реальность. Хотя точно ли все здесь было не сном? Тэхен терялся и признавался самому себе — он запутался, попал в пурпурные паучьи сети непредсказуемой судьбы и плотно увяз в сплетении тайн и загадок. Он не понимал, где он, что он и почему он. Мысли жужжали пчелиным роем, заглушая говорливую природу. Первое, что омегу смутило — отсутствие боли. Вообще любой. Ему сначала по этой причине и показалось, что все произошедшее приключилось с ним не наяву: пальцы без проблем шевелились и пропускали меж изгибов длинные колосья травы, каждой клеточкой ощущая ее освежающую сырость, а также грубость зеленой оболочки. Лицо с удовольствием ловило мягкие укусы опять проскользнувшего в плотное царство деревьев сквозняка, покрываясь здоровым румянцем, что наливался красными цветами в рыжем свете пламени. Кожа, где его касалась грязь, залечилась, сверкая прежней гладкостью и бронзовым отливом. Ни одной царапины на теле не осталось. Второе, что его вводило в ступор — обстановка, в которой он проснулся. Чисто, безопасно, спокойно. Непривычно. Учитывая, что он четко помнит, как провалился в темноту, опять, напрашивался только один вывод. Его спасли, укрыли и обустроили ночлег. Боже, неужели это правда его реальность? Пожалуй, только остаточная тянущая боль в мышцах, его одиночество и порванная одежда, что была сейчас скручена тугим поясом на бедрах, прикрывая один лишь пах, свидетельствовали о пережитом опасном приключении. А еще четкий образ золотистых хищных глаз. Да нет, он бредит. Видимо, организм не мог выбрать определенную четкую позицию: запомнить каждую деталь и признать крушение всех привычных ему устоев или поддаться соблазну и принять помощь забытья, отрицая все необъяснимое. Пока что Тэхен находился где-то между. Взгляд еще раз скользнул по собственному телу, заново пробегаясь по смуглой неприкрытой коже. Да, идеально чисто и нет абсолютно никаких увечий. Рука потянулась к груди, плотно прилегая к месту, где умиротворенно билось сердце — проверял, насколько он живой. Удар за ударом. Вдох за вдохом. Живой. Осознание накатило только сейчас: он же мог не выбраться. Его могли не спасти. Чудище из людских кошмаров оказалось человечнее всех людей на той поляне. Дыхание участилось, а задрожавшая рука поползла дальше, к кромке перевязанной ткани. Та на ощупь оказалось шершавой и грубой — конечно, столько ударов, грязи и тягот побега пережить на себе, ее только выкидывать и впору. Однако таинственный спаситель позаботился о вероятном дискомфорте в случае полной наготы. Что-то дельное сотворил из оборванных лоскутов. Прощупав ткань и дойдя пальцами до границ, что кончались за несколько сантиметров до коленей, он вернул руку назад и уперся той в землю, осторожно поднимаясь. Хотелось двигаться, наконец-то размять затекшие суставы и детальнее изучить местность. Побег ведь все еще в силе. Конечно, было грубо и достаточно опрометчиво покидать небольшую «базу» прямо сейчас, однако у Тэхена были довольно веские причины и серьезные доводы в пользу скорейшего ухода. Во-первых, что за спаситель у него такой — непонятно. Он его не видел, а мотивы незнакомца могли быть совершенно разными: как хорошими, так и плохими. Вдруг его спас какой-нибудь каннибал — мысль, кстати, вполне себе здравая. Омега теперь не понаслышке знает, насколько это дикие земли. Здесь уж явно шанс встретить людоедов гораздо выше, чем в родных каменных джунглях мегаполиса. Во-вторых, не было до конца ясно, остался ли за ним хвост — больше пойманным быть не хотелось. Все, что он помнил последним, не поддавалось объяснению. В конце концов, не притащило же чудовище его своими лапами сюда. Загадки он любил, но вот быть их участником… Отсюда вытекает тот самый третий пункт — до базы необходимо добраться как можно скорее. И убраться с этого проклятого странного острова. Поэтому промедление было непозволительно. Почувствовав легкость в теле, Тэхен проверил собственные силы и уверенность стойки, а после сделал шаг вперед. Опять бежал, когда строго заверяли. «Глупостей не натвори.» А он творил. Теплый свет становился все отдаленнее и отдаленнее, но к его собственному удивлению, тот и вовсе был не нужен. Он прекрасно видел в темноте, подмечая каждую деталь как никогда точно. Лес не казался пугающим, напротив — каким-то искренне родным и долгожданно близким. Словно дыра, которая зияла пепелищем в его такой уж непростой душе, нашла недостающую деталь, что была способна заменить тепло родных краев. Это странно. Не то что у него в груди болело, нет. Странно, как совершенно незнакомая, необузданная, своенравная местность пробралась упругими прочными лианами к сердцу, надежно обвивая и поражая орган немыслимой привязанностью и неоправданной любовью. Почему сбегать так тяжело? Ощущение было сродни наркотической зависимости. Одного вздоха хватило, чтобы опьянеть и пропасть с концами. Причем было очевидно, что обретенная страсть принесет немало боли — она уже принесла. Но дышать хотелось. Как некстати вспомнился детеныш тапира — крошечный, раненый и брошенный самой судьбой. А Тэхен ведь обещал того забрать. Господи, это так безрассудно, глупо и небезопасно. Он свернул. Прошел буквально пару метров и сразу же сменил маршрут, стараясь прислушаться к внутреннему чутью и найти хотя бы немного знакомые детали поблизости. Да, омега даже не представлял, как далеко находился от территорий, где произошло ужасное, однако желание найти и спасти, сдержать данное обещание превысило прочие срочные задачи и зыбучие припрятанные страхи. Он точно самоубийца. Дурак. Фаталист. Вечный ребенок. Добрая душа. Искренний свет. Человек. Настоящее воплощение Жизни. — Что я творю? — слетело шепотом с губ, когда омега чуть не оступился и не полетел в небольшой, но довольно глубокий овраг, успев зацепиться за толстую ветку близ стоящего дерева. — Eu estou querendo saber que diabos está fazendo, gatinho, — сзади раздался рык, прямо на ухо, а после его грубо потянули за плечо, моментально прижимая спиной к твердой коре. Тэхен еле проглотил образовавшийся колючий ком. На загривке волосы встали дыбом, липкий пот крупными каплями скатился к пояснице, очертив острые выпирающие позвонки, сердце ненормально ускорилось, а внутри все сжалось от отчаяния. Нет, только не это. Только не плен. Только не пылающие глаза бесчувственного дикаря. — Decidiu fugir de novo, Vida? — рык только нарастал, а покрытые чернилами пальцы сильнее сдавливали подбородок, заставляя в подчиняющем жесте запрокинуть голову вверх, открывая шею. А Тэхен замер — впервые не знал, как действовать и что предпринять. Когда вот так, один на один, под покровом ночи — душа становится уязвимой. Он становится уязвимым, позволяя на время скинуть маску бахвальства. Увы, ее снова придется надеть. — Отпусти! — омега по щелчку переключился, задергался в крепкой хватке, колотя сжатыми кулаками такую же голую горячую грудь напротив. Непозволительная близость. Противоречивая, ненавистная и на подсознании желанная. — Não se contorça, — сдавленно процедил, не прекращая насыщать пространство злостью, — vou amarrá — los a mim com uma corda, até vamos ao banheiro em casal. — Да не понимаю я тебя! — взорвался Тэхен. — Хоть матом на своем крой, мне все равно! Просто отпусти, будь человеком, — уже с надрывом, от безысходности. Конечно, проделал такой путь, чтобы вернуться вновь назад. — Eu não vou deixar ir, — заклинание слетело с губ, — nunca. А омега мгновенно замер, опешив, словно понял угрожающую речь туземца: хищные глаза красноречиво рассказали обо всем. И слов не надо — не отпустят, даже в мыслях этот смех не мелькал у дикаря. Он в западне, безвылазном плену, пропал с концами без шанса на успех. Тэхен все равно будет пытаться. Он сделал рывок, пользуясь чужим секундным замешательством, выскользнул из хватки цепких рук и побежал, сверкая пятками и вихрастой смоляной макушкой. В ушах набатом трепыхался сердечный стук, грудная клетка сокращалась, а связки на икрах и лодыжках тянуло и жгло. Тэхен не оборачивался — знал, иначе собьется с темпа. Позади золотой костер настигал желтыми искрами. Шагов он не слышал — только свои. Однако уверенность в преследовании была слишком большой: стоящий над дикарями дикарь своего не упустит. Тот по натуре добытчик, охотник и, главное, полноправный владелец адского острова. Тишина давила. Тэхен будто бежал от собственной тени, а не реальной угрозы. Хруст веток не слышался, обезьяны не кричали в азарте, а листва не шелестела. Не выдержав давящей неизвестности, он обернулся — инстинкты добычи взяли не вовремя верх. А за ним никого. От неожиданности такого расклада омега запнулся, чуть не упав и не пропахав коленями землю, благо, опять вовремя появившаяся поблизости ветка спасла от очередной неуклюжести. Он остановился, напряженно всматриваясь в даль темноты, переводя дыхание — давно марафоны не бегал. И там никого. За ним не погнались? Но Тэхен же чувствовал всем нутром, сердцем и даже душой — он был рядом, тянул свои усеянные татуировками руки и победно скалился. Опять помутнение? Неужели омега сошел с ума? Вероятно. Про себя Тэхен решил, что показаться врачу по приезде необходимо в срочном порядке — с рассудком были явные проблемы. Кажется, эта мысль уже мелькала у него в голове, но если прежде он дурачился, сейчас же напитался уверенностью. Последний раз оглядев мрачную пелену, он собирался было сделать шаг в сторону, но опять оступился и повернулся вбок, сталкиваясь с горящими золотыми огнями лицом к лицу. Все произошло с нечеловеческой скоростью. Секунда, две, три. Острая улыбка успела осветить мрак, а после омегу без всяких проблем бесстыдно перехватили за живот, разворачивая, чтобы перевернуть тело вверх ногами и водрузить на плечо, крепко фиксируя талию хваткой. Тэхен понял, что произошло, только когда картинка перед глазами заскакала, а тело, принимающее на себя весь его вес, уверенно двинулось назад, в сторону костра. Ему оставалось наблюдать удаляющиеся, покрытые космической чернотой заросли, мощную голую спину, на которой так четко перекатывались твердые мышцы и голые ягодицы, упругие и поджарые, а еще совершенно неприкрытые. О, мамочки, какой кошмар. Дикарь! Самый настоящий! — Эй, — снова пошел в наступление, — поставь меня, — в ответ тишина. Очевидно, больше с ним переговоры не намерены вести. — Я сам пойду, сам, — в раздражении хлопнул ладонью по спине, надеясь на реакцию — ожидаемо, не получил. — Да послушай же ты, лысая обезьяна, это очень важно! — попытался докричаться, вызвать хоть какие-нибудь эмоции. Бесполезно. Вождь обратился арктической глыбой, позабыв о хорошем слухе и прекрасном понимании. Намеренно игнорировал. Поучал.С котятами только так.
— Я самолично приду и залезу к тебе обратно в чертову пещеру, только дай найти детеныша! — омега не сдавался. — Он там один, раненый и брошенный. Тишина. Очередная чертова тишина. — Бесчувственное чудовище, тебе хоть что-то известно о сострадании? — терпение кончалось. — Ну и подавись своей жестокостью! Я снова от тебя сбегу! И в качестве подтверждения протеста, омега с силой впился в чужую упругую кожу зубами, смыкая челюсти поплотнее, практически прокусывая толстый слой, зато добиваясь от дикаря долгожданного ответа. Тот остановился, сквозь зубы выдохнул, словно подавляя разъяренный рык, и чуть ослабил хватку. Но не для милосердия — расправы. Громкий хлопок. В ответ на дерзость омежьи ягодицы обожгло хлестким ударом. Не сильным, но ощутимым — без пошлого контекста, так, словно ради воспитания. Однако жар опалил молодое тело сразу же. Спесь вся растерялась. Тэхен не ожидал таких касаний — в особенности не ожидал такой реакции. Кожа хоть и не почувствовала теплоту чужой, грубой от работ ладони, однако на месте, даже сквозь слой одежды, отпечатком остались колючие крапинки. Они пузырились, игриво щипали загорелый бархат, пуская по телу легкие искры наслаждения. Это было постыдно, унизительно, томно. Замолчал он после надолго. От этого сразу стало как-то пустынно в ночных джунглях. Даже шорохи не слышались — дикарь передвигался невесомо, совсем не издавая звуков. А сельва словно переняла его настроение: тоже угомонилась, отправляя собственных детей на отдых и покой. Ночь вступила в свои полные права, приходя на время править в диком царстве, раздавая подданным подарки в виде сладких мирных снов. Когда затылком почувствовал подбирающиеся бледные лучи костра, отмер. Но теперь начал чуть тише, смиреннее, даже умоляюще. Пришлось на гордость наступить. — Молю, — пересохшие от недавнего крика губы еле разомкнулись, — я обещал ему помочь. Он совсем маленький, покалеченный, а моей перевязки надолго не хватит. Дети не должны так рано видеть смерть. Тэхен и животных душами наделял. Не мог не. В собственных метаниях не заметил, как на последних словах альфа дрогнул. Это было на полсекунды, практически неуловимо — но было. У кровожадного зверя вообще-то тоже есть сердце. Дикарь остановился — пришли. Альфа продолжал молчать, лишь изредка покачиваясь из стороны в сторону, наверняка что-то разыскивая. Щелкнув пальцами, он вместе с Тэхеном обошел вокруг толстого ствола вековой сейбы, задирая голову вверх — омега тоже за компанию. И пока Ким пытался сосредоточенно разглядеть нечто особенное, вождь уже вовсю действовал: что-то рвал сверху, после подбирал снизу, а затем и вовсе — наклонялся вместе с ним к земле. Его тело сбросили быстро, но аккуратно: перед тем как приземлиться задницей на сплетение древесных корней омега успел почувствовать подкладку из листьев снизу и за спиной. Те были плотными, жесткими, а главное прочными — лопатки ощущали выпуклые притупленные шипы причудливой коры, однако мягче, безболезненно. Чужая, пусть и грубая забота подсластила дальние углы души. Альфа передвигался очень быстро: острое зрение едва ли улавливало отточенные движения. Вот сильные руки огибают ствол, крепко удерживая что-то жесткое, а вот уже перед лицом омеги предстает хмурый вид усеянного росписью лица. И снова глаза к глазам. Дыхание к дыханию. Сердце к душе. Раздался тихий скрип, и Тэхен проморгался. Оцепенение спало, а следом вернулась решимость и прыть. За прошедший день те пуще прежнего окрепли, так и рвались наружу после вынужденной передышки. Он потянулся вперед и замер, широко распахнув глаза — его держали. Сначала Ким не понял, в чем вообще дело. Взгляд скользнул вниз, натыкаясь на плотное плетение узлов, похожих на африканские косички. А прядями служили толстые лианы, темно-зеленые, где-то средних по меркам царства флоры лет — как раз самые прочные и практически неуязвимые. Такие не разорвать и не прокусить. Только ножом орудовать, и то — с отчаянием и мощью. — Да ты… Да ты… — он мог лишь хватать воздух ртом, пыхтя от недовольства. Тэхен человек, а не вещь. Как с ним так можно обращаться? Мужчина напротив только ухмыльнулся уголком губ — в этот раз забавляясь и потешаясь. Не отрывая давящего взора, он поднес ладонь к своей шее, выставляя два пальца вперед и тут же касаясь области чуть ниже ушей, принимаясь круговыми движениями массировать и растирать кожу. Омега на это недоуменно уставился. Даже дышать стал реже, с рваными интервалами — настолько дикарь вводил в ступор и поражал. Подушечки пальцев прилегали плотно, без намека на пространство, продавливали карамельную кожу, оставляя под собой красные следы. Самое интересное, альфа, расправившись с одной стороной, перешел на другую, проделав то же самое. И все также не отводя взгляда. — Что ты делаешь? — Тэхен знал, что ему не ответят, но вопросы не переставали возникать и по итогу вырываться. Ожидаемо — молчание. Длилось все это минуты две. Альфа еще несколько раз повторил поочередно странный «ритуал», далее встал, чуть пригибая колени, припал к стволу дерева, прижимаясь корпусом. А потом он начал двигаться. Дикарь, можно сказать, обтирал собой дерево? Что ж, это странно даже для него. Тэхен, конечно, наслышан о наличии разных ритуалов, поверий и обрядов у обособленных от современного мира племен, однако и представить не мог что-то подобное. Альфа будто метил территорию. — Черт возьми, — прошептал самому себе, — а ведь правда… Но какого дьявола? Эволюция, к сожалению или к счастью, давно внесла кардинальные перемены с их организмом. Начиная как раз-таки с запаха — сейчас не осталось в мире человеческих особей, что имели бы явные специфические запахи и ощутимые феромоны. Их «животное» начало вымерло бог знает сколько столетий назад, не сохранившись ни в одном уголке мира. Или все же…? — Блять, — воскликнул омега из-за резко материализовавшегося перед ним мужчины — тот закончил свой странный обход. Хотя если всматриваться в расплывшиеся по всей радужке зрачки — так не казалось. Все только начиналось. — Нет, я надеюсь ты не… — но закончить не дали, потому что дикарь в своем безумии припал к груди омеги, соприкасаясь вспотевшей кожей. Какой раз за день Тэхен опешил и впал в ступор? Этот бред закончится когда-нибудь вообще? Похоже, только если убраться с острова. Но нужно сначала хотя бы попробовать убраться. Его обтирали с наслаждением и как-то остервенело. Кожа пылала, вся чесалась из-за мурашек, наливалась коралловыми оттенками, пятнами расходясь по наготе. Температура тела повысилась, давление подскочило, голова закружилась. Тэхен опять провалился в дурман. Манящий, желанный, искренний. Звериный. Шершавые пальцы коснулись и его шеи: сначала точечно прощупывали, явно ища что-то, а когда обнаружили — надавили на уплотнения. Ким даже не знал, что у него такое есть на теле. Походило на железу. Ту самую, что признавалась во всем научном сообществе рудиментом. Запаховую железу. От шеи к плечам, груди, пояснице и особенно к паху протянулся почти что предоргазменный импульс — так хорошо было. Уплотнения стимулировались, а с его губ беспорядочно рвались приглушенные стоны, переходящие во всхлипы. В легких надулась большая грелка, норовя взорваться фейерверком и пустить внутри фиалковые огоньки, чтобы те щекотали счастьем. Безумно приятно. Хотелось мурчать. Пальцы оторвались от массажа только для того, чтобы скользнуть ниже, по груди, не переставая совершать круговые движения. Тэхен приоткрыл веки и столкнулся с возбужденной желтизной — теперь глаза дикаря отдавали неоном, теряя золотой блеск, но приобретая непривычные нотки чего-то светлого. Он словно встретился с крохотными, но яркими светлячками — они рассеивали мрак, непременно обещая скорый ожидаемый рассвет. Теперь великий вождь дикого племени не казался устрашающим, больше походил на объевшегося мятой большого домашнего кота, у которого вот-вот и слюни по подбородку от кайфа потекут. В итоге потекли. Альфа, бессовестно пользуясь чужим опьянением, высунул длинный язык и нарисовал на теле Тэхена вязкую линию от яремной впадины до пупка, немного царапая кожу шершавым языком — почему тот шершавый, омега не успел задуматься. Он просто всецело был поглощен желанием и похотью. Одновременно будто не своей, но собственно желанной. Как так получилось? Юркий язык повторил маршрут, после чего мужчина выпрямился, садясь сначала на пятки, а потом и вовсе вставая и отдаляясь на шаг. Сразу стало холодно, пусто, а внутри потянуло разочарованием. — Сидеть здесь и больше не пытаться сбежать. Я все равно тебя найти, — одурманенная голова даже не сразу восприняла и обработала информацию. Но вот когда дошло… — Ты…меня…понимаешь? — долетело глухим звуком в удаляющуюся фигуру. Сколько же еще сюрпризов таит в себе загадочная сельва?***
Бразилия, Амазонка,
о. Ольо-де-онсо, 21:20
Строптивый. Необузданный. До зуда в клыках безрассудный. Поэтому и привлекательный. Внутри все клокотало и не планировало стихать: зверь кровью разбужен, а местью так и не утолился. Глаза то и дело нездорово блестели, клыки удлинялись вместе с когтями, а челюсть все еще ныла от той силы, с которой он смыкал острые зубы на глотках грешников. Хотелось еще. Достать из-под земли и выпотрошить органы по-новой. И так до бесконечности, пока гнилая плоть не распадется на несуществующие частицы. В нем говорила злость и жажда защитить свое. Хранящий тайны остров, коварные, но любимые сердцем джунгли, живущие здесь люди, даже чертов воздух и особенно он — все это принадлежало ему одному. Не потерпит губителей у себя дома. А омега благодаря импульсивности не понимал, куда лезет — ну, точно новорожденный котенок, норовящий всунуть нетерпеливый нос в каждую неизведанную щель. Пожалуй, только чужая уязвимость сбивала пыл и садила всегда голодное чудовище на цепь. Инстинкты слишком привязали к паре.Пусть та пока не сведает о предначертанной Богами связи.
Ничего, скоро тайное взойдет из тьмы. Тогда-то его Вида увидит истинный луч света. Ведь уже в глазах ее мелькают блики правды. Просто признавать ту всегда тяжелее, чем прятаться в ласковых тенях любезной лжи. Правда ведь не щадит тебя, рубит сгоряча и сразу, не делая поблажки ни старикам, ни детям. Их племя тоже не щадили. Ни стариков, ни маленьких детей. Правда жестока, беспощадна и по-равному целебна. От груди по глотке протянулась рябь: гибкие мышцы и кожа натянулись от вибрации, перекатываясь, словно прямо в организме нечто развлекалось танцами. Так происходило, когда мужчина ослаблял контроль над скалящимся зверем — тому ведь никогда покой не снится, думает лишь об одном. Голоде и власти. И как отрадно, что привязанный сейчас к стволу омега удовлетворял сразу оба безудержных желания. Насколько же много потенциала он видел в угодившем в плен юнце: он как недавно разведенный огонь. Такой же упорный, сильный, с жаждой разгореться и обжечь усеянные диким лесом земли, купая мир в собственном непримиримом жаре. Только подкинь веток и открой просторы для ветра, все спалит и с Адом сравняет. Это не могло не вызвать улыбку — дикарь восхищался. Достойную же часть души ему подарили Боги. Неужто подоспела плата за страдания? Славно, если так. Иначе в этот раз альфа даже к Смерти заглянет в гости с войной и разрушением. Пойдет даже против собственных отца и матери в одном лице. Против дьявольского Бога, что породил его жестокое всесильное «я». Запах от представленных в голове картинок сгустился. Шлейф удушающе начал действовать даже на него самого, но оно и к лучшему. Никто не сунется на меченную сыном Смерти и Порока территорию. Его природный аромат подавлял все живое — стоит переборщить, и природа начнет лить слезы от боли и нескончаемых страданий. В джунглях знали все: к главному правителю во владения без разрешения нельзя, а каждый его взмах ресниц — уже закон. Так было, есть и будет вечность. По этой причине он позволил себе отлучиться так далеко: знал, что к омеге не осмелится приблизиться даже маленький жучок. Его феромон концентрированный, прочный, самый едкий и устрашающий: он видел эффект от обманчиво сладкой силы. Неугодные плавились в объятиях мук, вдыхая фруктовые пары главного подарка плодородной сельвы. Но тот мог создавать и благо: направлять, поддерживать и успокаивать. За разрушением всегда поблизости стоит немое созидание — это неизменный постулат, осознанно не замечаемая другими истина. Он замечал, он созидал. Концентрируясь, альфа осознанно выпускал говорящий, немного приторный аромат, периодически останавливаясь у деревьев и дополнительно растирая рукой более ощутимую смесь феромонов. Так, чтобы придуманный им путь дошел до всех животных в радиусе нескольких километров. Точнее, до одного конкретного. Детеныша, по которому так разрывалось сердце одного строптивца. Он не совсем понял, какого конкретно зверя имели ввиду — просто не слышал прежде такого слова. Однако четко уловил информацию о ране. Это значительно упрощало поиски. Ведь запах крови дикарю уже родной. Он чует ту за много верст. Вот как сейчас: где-то в гортани осела металлическая пыль, вызывая приятное першение. На вкусовых рецепторах перекатывались ноты терпкого алого сока, отдающие горькими ядовитыми ягодами и марлевым послевкусием. В носу стоял запах сырой шерсти, горького свинца и растущего страха. Неподалеку раздался писк, переходящий в свист. Волосы устремились молниями вверх, а нутро все взбудоражилось — инстинкт охотника не подавить так просто. Подушечки на ступнях уплотнились и округлились, поэтому поступь стала тише, мягче. Вот как бесшумно передвигался. Шрамы под глазами закровоточили: так всегда бывало при трансформации, особенно частичной. Местами подобные полосы ран проступали на предплечьях, спине, загривке и икрах, но с этим регенерация справлялась лучше. Только на веках оставались неизлечимые рубцы. Плата за нечеловеческую мощь.Не первая, и не последняя.
С каждым шагом писк усиливался — звереныш тонко чувствовал опасность. Явно не знал, откуда она придет, но слепо звал на помощь. Пусть у кого-то здесь хватает разума на это. Хотя в джунглях звать на помощь опрометчиво. Отозваться могут далеко не те. Но сегодня альфа уверенно играл в святую благодетель: достаточно, по крайней мере, на время напитал щедрую на пищу почву кровавым удобрением. Пора и соблюсти баланс. Шаг — и звуки стихли. Малыш почувствовал своего правителя. Такая реакция забавляла: остров преклонялся перед сильными ногами сурового вождя. Его чувствовали, его слушались, ему доверяли. Даже в страхе его действия не оспаривались. — Mostre-se, — уверенно, со всем спокойствием. Из кустов донесся шорох. Были слышны робкие боязливые хромые шаги, шумное сопение и кряхтение. Сначала показался вытянутый трубой маленький хоботок, следом черные глаза-бусинки, дискообразные уши и пятнисто-полосатое тельце — худое и дрожащее от холода. Сразу бросилась в глаза умело завязанная ткань, что местами пропиталась кровавыми следами. Детеныш выглядел болезненно, жалко и точно как описывал омега — брошено. — Anta bebê, — голос не смягчился, а вот душа — вполне себе. В ответ на рычащую по природе хрипотцу малыш прижал к голове уши, зажмурив глаза. Боялся. Смирился. — Não se preocupe, eu te levo pra casa, — все же сжалился и сбавил громкость голоса. Мужчина наклонился и аккуратно взял в ладони маленькое хрупкое создание, прижимая к горячей груди. Звереныш сжался в комок, утыкаясь хоботком в сгиб локтя. Спрятался. Ну, пусть думает, что его не найдут. Теперь-то он под неоспоримой защитой. Так и вернулись к «привалу». Вокруг голубыми бабочками порхал ночной покой: конечно, здесь же полностью все пахло альфой и тонким шлейфом сладкой прохлады — запах его пары. Правда, более точных слов подобрать для описания было чересчур уж сложно: он не знал, что еще подобно благоухает. Но аромат манил и плавил. Обстановка осталась неизменной — огонь все также пылал и грел. Только его Вида наконец-то уснула. Послушался-таки, хотя видно, что не до конца: подойдя чуть ближе, мужчина заметил съехавшие в сторону подкладки листьев и следы от пяток на земле — пытались выбраться. Но быстро сдались, успокоившись. Любовался умиротворенной картиной еще минут пять, детально рассматривая блестящую от пота смуглую кожу — на тон светлее его, непослушные волны смоляных волос, в спокойствии хрупкие, но в пылу страсти острые и фактурные черты лица и сильные упругие рельефы расслабленных мышц, что издалека казались самой долгожданной периной — так вроде бы странники называли мягкую воздушную подкладку для сна. Хорошо, что их никто не торопил — альфа просто не мог оторвать жадный взор. В конце концов, в племя они успеют вернуться в любой момент, хоть ясным днем, хоть кромешной ночью: ничего рядом с ним опасности не предвещало. Он — главная опасность. Подкравшись той же невесомой мягкой поступью, вождь сначала опустил на землю дремлющего звереныша, развязал тугие лианы, затем поднял спящее тело на руки, удобнее устроив голову на своем плече, а в конце, как ягодку на угощении, положил на чужой, мерно вздымающийся живот пятнистый комочек, прижимая две свои находки как можно плотнее к себе. Закрывал и защищал. Наступив на камни, что так долго сдерживали бескрайние границы пламени, альфа потушил костер, лишая временное пристанище какого-либо света — только луна теперь освещала кромешные уголки тропического леса, скромно прорываясь и здороваясь сквозь густые шапки древесных крон. Ну что же, в добрый путь.***
Бразилия, Амазонка,
о. Ольо-де-онсо, 04:00
Это явно не то, что он хотел увидеть первым после пробуждения. Совсем не то. И Тэхен уже приготовился разразиться гневной тирадой — за все «хорошее», как послышалось едва уловимое «тс». Дикарь в отрицании покачал головой и поджал губы, указав подбородком куда-то вниз и в сторону. Омега сам не в курсе, по какой причине не начал привычно упираться, а повернул вслед траектории головой, устремляя широко распахнутые глаза в указанном направлении. На сопящего тапира, что спрятал голову в тепле людского тела. Тэхен не знал, что его обескуражило больше: то, что к нему прислушались и выполнили важную и дорогую просьбу, или то, что его бережно и крепко прижимали к твердой груди, по всей видимости, неся его на руках все это время. Сколько же силы в этой нечеловеческой машине для убийств? А достоин ли вообще дикарь столь бесчестного и грубого нарекания? На счету его ведь не одна спасенная на грани смерти жизнь. Хотя и смерть он сеял не меньше милосердия. Пальцы зарылись в короткий мягкий мех маленького зверя. Он легко почесал ногтевой пластиной пока что не такую толстую кожу, чем вызвал у спящего комка глубинный чих. Ощутил добрые касания. Находиться вплотную с врагом — как минимум непривычно. Множество эмоций сменялось, но омега был самым настоящим заложником ситуации — ничего нельзя радикально поменять. Но несмотря ни на что, Тэхен смог отвлечься от противоречивой смущающей ситуации: поймал в незамысловатых поглаживаниях какой-то личный «дзен». Пытался думать, но получалось весьма плохо. Последнее время слишком много мыслей. И все путаются. Казалось бы, ученый — в его природе работать головой и жить одной, неоспоримо точной логикой. Увы, наука не идеальна. И в ней бывают сбои. Так, ладно, он же ранее успел решить — думать будет потом. В данную минуту ему следовало просто наблюдать и смириться с положением, притаясь на время. Усыпить бдительность. А если повезет — приручить зверя. Ведь Гончая к руке ластящаяся не ожидает быть обманутой.Но сможет ли Тэхен пойти на ложь?
Уже светало, но пока не так заметно. Небо на глазах растекалось молоком, постепенно выкрашивая в белый сине-фиолетовую накидку умиротворенной ночи. Тем не менее луна пока держалась стойко, будто намертво вцепившись в уходящий цикл дня. Светила ярко, зазывающе, немного интимно и сокровенно. Делилась каким-то секретом — Тэхен прислушивался, но лишь улавливал сопение детеныша, чужое глубокое дыхание и свое собственное сердцебиение. И внезапный шум водопада. Звук ворвался неожиданно, мгновенно пробираясь в долгосрочную память — красивую мелодию природы хотелось сохранить. Шум успокаивал, дарил ясность ума, расслаблял, проходясь массажем без касаний по напряженным мышцам. Омега бог знает сколько напряжен. Еще с самого первого дня прибытия на остров. Поэтому обычный звук спадающей воды казался благодатью. А как было бы здорово прикоснуться к наверняка прохладной поверхности водоема — м, мечта. Не такая далекая. — Veio, — прямо на ухо, отчего Тэхен вздрогнул. Листья папоротников и молодых пальм в нетерпении тянули руки к медовой коже. Орхидеи и пассифлоры стелились элегантным ковром, заманивая душистым амбре в нежный цветочный дурман. Сладкие растения блистали насыщенными красками самоцветов, очаровывая и завоевывая внимание путников. Красиво. А следующий кадр еще красивее. Дикарь сделал шаг в глубину зарослей, отчего Тэхену пришлось зажмуриться и немного скрючиться, чтобы ни ему, ни детенышу в глаза не попали острые кончики резных листьев. Когда от напряжения стало давить в висках, он расслабился и распахнул веки. И обомлел. Кожу лица опалило мягкими клубами пара. Стало влажно и душно — как-то по-особенному приятно. Мелкие брызги капель своенравно разбегались по сторонам, красуясь кристальной чистотой перед небесными светилами: уходящей на покой луной и только пробуждающимся солнцем. Проказницы словно соревновались в энергичности прыти и причудливости изгибов. Свет преломлялся, пролетая нежной радугой над головами. И растворяясь в громкой и мощной стене водопада. Такого величественного, свободного. Поток воды прорезал своей мощью покрытые мхом и лианами скалы, вытекая будто из самого сердца острова и растворяясь в божественно чистом, по всей видимости, глубоком водоеме. Лазурь искрилась перламутром, немо колыхая гладь. — Зачем мы здесь? Вопрос остался без ответа. Альфа просто без слов прошел вперед, внезапно опустил омегу на ноги, отчего он еле успел схватить тапира, и встал сзади, сложив руки, напряженно выдыхая. От такого вида по телу прошла неприятная липкая волна — взгляд пригвождал, подавлял и точно ждал беспрекословного подчинения. Ох, не суждено черствому вождю узреть так скоро то. Да и удастся ли вообще? Одной судьбе известно. — Что ты от меня хочешь? — с вызовом спросил Тэхен, параллельно успокаивая пробудившееся от смены положения животное — детеныш тапира, заметив своего спасителя, умиленно запищал, сразу же цепляясь хоботком за шею и лицо. Хотел бы омега ему улыбнуться, да ситуация не та. У него тут битва с несмиряемым характером звереющего короля. Самое ужасное и до дрожи раздражающее — дикарь его понимал, но вновь являть свои способности не собирался. Видимо, надеялся, что Тэхен не так благоразумен: его сознание, конечно, подкидывало сюрпризы в виде миражей, но в знакомой речи с уст аборигена он был уверен. Твердо и на сто процентов. В видении ночного чудища сомнения закрались, в словах на языке родном — совершенно нет. — Молчишь? Я тоже буду молчать. Напугал он вождя, конечно, ага. Ему упрямый лепет, как муравей слону. Совсем не угрожающе. Немая перепалка длилась недолго — Ким не выдержал. Сначала зло и яростно держал карие глаза не отводя и прямо, но чем дольше смотрел в хищные бесстыжие зеркала, тем глубже утопал в песках зыбучей охры. Похоже было на гипноз, причем умелый и искусный — не заметишь, как душу дьяволу отдашь. Но походу сам мужчина устал от столь нелепых потех: отмер, сделал шаг вперед, вынуждая омегу пятиться — пятки уже как раз касались влаги. Он очередным кивком указал на паховую область, соединил на руках пальцы и дернул ими вниз, «снимая» что-то невидимое. Дикарь хочет, чтобы он разделся…? Тэхен, опустив опять уснувшего звереныша неподалеку от себя, принципиально сложил руки на груди, выказывая свое «фи». Еще чего, раскомандовался. Эх, вот бы строптивец припомнил сейчас советы Марлы.Зверя нужно не провоцировать — с ним нужно дружить.
Альфа поиграл желваками, оскалился и сократил расстояние — так стремительно, что омега и выпустить из легких воздух не успел. Его схватили за запястье, стремясь развернуть к себе спиной, но Тэхен не был бы Тэхеном, если бы не оскалился в ответ — извернулся змеей, зашипел дикой кошкой и впился зубами в татуированную ладонь, серьезно думая раскусить прочный слой грубой толстой кожи. Удивительно, и как не боялся чужого гнева. В джунглях стал таким беспечным, весь рассудок вместе со страхом потерял.Так кто из них двоих дикарь?
На выходку прорычали: так правдоподобно, явно по-животному — Тэхен почти поверил. Но подняв напряженный взгляд, столкнулся только с гневом простого человека. Никаких когтей, длинной черной шерсти и окровавленных клыков. Но и гнев людей бывает не менее опасным. В подтверждении собственных размышлений его все же развернули, только теперь не жалея, с грубостью и раздражением — это было явно импульсивно, с чрезмерным старанием. У него закружилась голова. Как раз вспомнилось, что вообще-то его организм сбоит, впадая то в неоправданную фазу энергии, то падая без сил, ощущая временную атрофию мышц. А он только почувствовал себя здоровым и сильным. — Что ты… — голова упала на твердое плечо, а веки сами по себе прикрылись. Кожа стала чувствительней, горячее, как при лихорадке. Опять все заново: пот по вискам, учащенное дыхание, расфокусировка зрения и колющая боль по телу. Слабость, сухость в горле, добавилась пульсация в деснах. И насыщенный фруктовый концентрат вернулся. Раньше запах им игнорировался, будто незримым духом следуя по пятам, тогда как сейчас опять показал свое влияние, появившись неожиданно и не вовремя. Тэхен опять терял себя. — Мыться, — успокоившись, дикарь пошел на мировую, — я тебя не пустить с запахом чужаков на свои земли. Звучало грубо. Но было в этих фразах какое-то противоречие: что-то неестественное в интонации. На талии сомкнулась уверенная хватка, однако уже более нежная и аккуратная — его приподняли, перенесли через полосу острых валунов, опуская в спасительную прохладу воды. Одной рукой приобняв за плечи, второй дикарь потянулся к перевязанной на бедре ткани, умело развязывая крепкий узел и откидывая ненужную тряпку в сторону, на сушу. Тэхен бы поежился и разразился гневом, да не мог. Ох, тело, тело, опять подводишь ты в ответственный момент. Он был вынужден повиснуть на более сильном и стойком корпусе. Прислонился спиной к напряженным мышцам живота, по которому рассеивалась легкая вибрация, что зарождалась позади солнечного сплетения. Та передалась и ему: внутри клокотало что-то неописуемое, отзывчивое и приятное, растекаясь по сосудам живительным кипятком. Дикарь не отпускал талию, наоборот, с каждым шагом в глубину прислонялся ближе, самой мертвой хваткой цепляясь за расслабленные мышцы. Страховал, был опорой и поддержкой. Лишнего не позволял. — Будет легче, — сухие губы коснулись ушной раковины, — я обещать. До дна Тэхен не доставал совсем немного. Чтобы не вставать на носочки и не тратить колеблющуюся энергию, с инициативы мужчины он уперся в его тыльные стороны ступней, обретая своеобразный стержень. Сам расслабился. Отпустил себя. Видимо, так может лишь в бреду. Они остановились недалеко от низвергающихся потоков водопада — так, чтобы безопасно, но была возможность дотронуться рукой и зачерпнуть природную мощь самолично. Жаль, сил не было и на это — омега мог позволить себе просто быть неподвижной куклой. Но альфа был по-настоящему учтив — опять проявлял человеческие качества. Осторожно, неторопливо ополаскивал чистой водой покрытую слоем пыли и грязи кожу, делая ту по-настоящему сияющей, шелковой и разнеженной. Оглаживал сгорбленные из-за усталости плечи, ноющую шею, разминал твердые участки. После прошелся за ушами, смывая забившуюся еще с первого побега грязь, запускал пальцы в кудри, расчесывая колтуны и заодно очищая поверхность от мертвых частичек кожи. Растер лопатки, награждая легкой краснотой, затронул поясницу и начало ягодиц — но дальше не полез. Возможно, посчитал уже излишеством. Близость чужого пышущего тела была странной, но на подсознании такой желанной. Он дрожал, впервые в жизни робея до молчания — говорить нечего. Только чувствовать. Спокойствие и комфорт накрывали воздушной шалью. Брызги щекотали лицо, в животе порхали тропические бабочки от круговых массирующих движений и освежающей прохлады. Вода насыщала, питала, исцеляла. Дикарь не соврал. Стало легче. Но вот надолго ли?