Вечно 17.

Маша вернулась под утро. Немного весёлая, немного охрипшая, немного, но много, в общем. Ликёр на губах от крепкого, терпкого поцелуя оседал неприятной горечью разочарования, которое Дима не мог скрыть. Не то, чтобы не везло в любви. нет, очень даже везло, даже как-то раз женился по юности, но также быстро развёлся, не имея никакого желания продолжать убитые бытовухой отношения. Бывшая студентка филфака МГУ, умница, красавица, которая сидела в первых рядах, взахлёб слушая лекцию Чеботарёва. Подумалось тогда, что совсем молоденькая. Второй или третий курс, ан нет, сидела на последнем курсе магистратуры. Чёрт дёрнул заговорить после, поулыбаться и допустить шальную мысль на какой-то эйфории, что могло бы что-то получиться. Высокая, худенькая, светло-русая с золотистым отливом, и глаза… Глаза такие большие и бездонные, с лёгким азартом и крошечными морщинками в уголках. Правда чёрные. Чёрные, как две дырки. Нечитаемые, но чертовски харизматичные, не смотря на цвет. Было многое, было разное. Мужчине хотелось уже навсегда. Ощущать себя справочником для каждого встречного поперечного было неприятно. К тому же в его возрасте хотелось уже стабильности, а не эмоциональных качелей, с которых слезть, ой, как непросто. Уже тошнило, если честно. От кульбитов сомнений и желаний остановить эту карусель в груди сердце замирало. Действо уже давно не стоило и одной парафиновой свечки, разве что старых, уже порядком пользованных, растёкшихся белой маслянистой лужей, на которой Чеботарёв летал каждый раз, как в первый. Ругался как дед старый, всё сетуя на самого себя и забывчивость избавиться от неё, чтобы больше не падать, и всё равно продолжал из раза в раз. Сколько уже вот так в Питерской двушке под хмурыми облаками? Полтора года бок о бок, и ещё полгода перебежек из Москвы в Питер и обратно. Нехилый срок, но ещё не так жалко, хотя нет… Наглая ложь самому себе. Нет, сейчас причиной такого резкого желания всё бросить, дать девушке отоспаться, а затем расставить точки на «и», была вовсе не она и её подвыпившая, весёло-плаксивая тень, которая успела раздеться до белья и стрелять глазками с потёкшим макияжем на задумчивого, всклокоченного после сна мужчину. За окном только-только в шестом часу начал заниматься рассвет. Хмурый, холодный и неприветливый, как и сам Дима в том же шестом часу утра. В голове билось подстреленной птицей, что вставать через два часа на работу, идти в университет и развлекать таких же детей, как и Маша. Хотя нет, некоторые из них были даже осознаннее, но это не точно. Придури хватало у всех. В оправдание Маши можно было сказать, что Чеботарёв сам видел кого выбирал, но и в оправдание Димы нельзя было не сказать, что в тихом омуте… Хороши оба, на самом деле. И если Калинина вполне себе радовалась жизни, открывая свои многогранные стороны постепенно и удивляя мужчину из раза в раз, то Чеботарёв хотел выть от собственной глупой ошибки. — Дим… Кровать просела под весом девушки, и пришлось открыть уставшие глаза. Умылась и забрала волосы в хвост, оголяя тоненькую длинную шейку, истыканную маленькими родинками. Смотрел долго, прожигал взглядом, пытаясь считать эмоции и мысли. Обычно, прокатывало, но Машка необычная. С ней не как со всеми. Подползла ближе, радуясь как ребёнок вниманию к себе, перекинула ножку через ноги мужчины, усаживаясь на его бёдра через тонкое, ещё совсем летнее одеяло. «Надо будет сменить на зимнее…» — подумалось Чеботарёву. Не хватало тлеющей сигареты в зубах. Девушка не вызывала никаких эмоций, даже не смотря на симпатичное бельё. Усталость вместе с раздражением давали о себе знать. — Мне вставать через два часа, а тебе нужно отоспаться и привести себя в порядок. — Ты такой холодный стал, — надула и без того пухлые губы, заломала брови, склоняясь над лицом Димы. Взгляд по привычке упал на грудь. — У нас ведь целых два часа до твоей работы… Мы могли бы… — Нет. Нет, не могли. Девушка вздрогнула, посмотрев на Чеботарёва как кролик на удава. Этот безаппеляционный, профессиональный взгляд действовал получше ушата ледяной воды. Даже взгляд стал более ясным, будто добрая часть алкоголя выветрилась за раз. Слезла, сев рядом и обнимая себя за плечи. Мужчина вздохнул тяжело, поднимаясь. Тело тяжелое, ноги деревянные. Конечно, быть весь день на ногах, плясать перед маркерной доской, добираться до дома на общественном транспорте, потому что машина в ремонте… Уже предчувствовал, что этот день принесёт множество потрясений, ведь началось раннее утро довольно сумбурно и уж точно неприятно. Маша выглядела потерянно, явно не складывая два плюс два почему Дима так морозится. А Дима тяжело вздыхал, пока доставал свою футболку из шкафа. Забрался на кровать, приобнимая худенькие плечи, нежно ведя тёплыми ладонями к застёжке бюстгалтера. — Ты устала. Тебе нужно отоспаться, а потом мы с тобой поговорим. Ткнулся носом в волосы на затылке, вдыхая запахи шампуня, духов и ещё сотни других, посторонних, и сунул в руки футболку. — Одевайся и ложись. Всё молча и как-то отстранённо, но это уже неважно. Вечер будет непростым, но пока что не стоило так далеко заглядывать. Впереди целый день новых свершений, лекций и тестов… Жутко захотелось прикурить, особенно, пока собирался на работу, стараясь не шуметь. Все два часа напролёт успокаивал её пьяный, но правдивый бред. Она плакалась, просила её не бросать, а Дима молчал и просто оставался рядом, поглаживая по сгорбленной спине. А чего говорить? Врать и говорить, что всё будет в порядке? Бред. В порядке не будет, потому что он бросит. Сегодня же вечером. Уснула еле-еле, повиснув на руках мужчины, а там и будильник задрезжал, хорошо успел выключить до катастрофы вселенского масштаба. День херня от и до. Чеботарёв в этом убедился окончательно, когда вызывал такси, стоя на остановке минут сорок, на сорок первой не выдержал, когда с порога в деканате сообщили о заменах, когда Тихон решил шуткануть, спросив в рифму: «А ты чего такой грустный?». Продолжения не требовалось. Стихоплёт хренов. «Ладно, — думал Дмитрий Юрьевич, нервно кусая карандаш и глухо постукивая мысом ботинка по столу. — Неприятно, но решаемо. Но никаких больше студенток, студентов, моложе на десять лет! И…» — Дмитрий Юрич, я всё. Преподаватель вздрогнул еле заметно, перевёл взгляд на Горошко. Широкое лицо, усыпанное солнечными поцелуями веснушек, светлые, по сравнению с тоном кожи, пятнышки витилиго, такие редкие, такие необычные, карие глаза. Кажется, они никогда не были слишком тёмными или чёрными, как у Маши. Вечно на позитиве, вечно молодой, вечно «пьяный», глаза Серёжи переливались почище любого самоцвета на солнце, источая какую-то просто сумасшедшую энергию. Дима впервые видел такого студента. Редкая внешность и редкая, просто необъяснимая грань между: бог в помощь и синдромом отличника. А то что он был у пацана — факт. Рассеянно опустил взгляд на протянутый тест и взял. — Можете идти. Серёжа аж засветился, расплылся в своей широченной улыбке от уха до уха, показал через плечо, чтобы Дмитрий Юрьевич не увидел, а он увидел, фак кому-то и вышел за дверь. Вот засранец. Захлопнулась дверь за спиной, и Серёжа в ужасе шарахнулся к окну, пытаясь продышаться. Коридор пустой, никто не узнает, что только что он чуть не словил инфаркт от этого взгляда… Этого сумасшедшего, строгого, изучающего взгляда, который прожигал насквозь, от которого ноги деревенели и не хотели слушаться совершенно. Срочно нужен был воздух. Высунулся по пояс с третьего этажа, ловя макушкой питерскую непогоду. Пофиг, главное остыть и пережить мини апокалипсис в груди. Твою мать… Мать твою… Дмитрий Юрьевич, словно алмаз. Не дать не взять, хотя нет, Серёжа готов хоть сейчас ему дать, сам не возьмёт. Столько упускает. О его молодой даме было известно многим и Горошко не был исключением. Фотки в инсте постились регулярно, особенно в летнее время с отпуска в Барселоне. Нет, Серёжа не мониторил. Совсем нет. Серёжа не палится. Разве что перед Крис в пьяном угаре. Всё же скучал он по летним ночам за стаканчиком крафтового пива и сигаретой, зажатой между указательным и средним. На стенде в холле висело большое безвкусное объявление о вечеринке в честь Хэллоуина и ещё парочка пустяковых, типа: «хотите стать королём и королевой зимнего бала — записывайтесь!» — Может записаться на короля? — перекатив неподпаленную сигарету в зубах, пробормотал Серёжа и вздрогнул, услышав сбоку весёлый голосок Кристинки. — Её талия, аномалия… Ты уже король кринжа куда ещё всратее-то? Серёжа фыркнул. Будет теперь вспоминать эти фотки… Но справедливости ради, это была правда. Он уже получил свой титул на первом курсе, когда по всему корпусу висели его фотки с какой-то вписки, которую даже не помнил. Сначала бесился, ходил срывал, потом смирился и как только это произошло — всем надоело подкалывать. Странные. — Надо будет ребяток на вечеринку позвать. Сыграем что-нибудь. — А курить тут нельзя. Из зубов выдернули стик длинные, узловатые пальцы. — Чё, Горошко, снова аниме? Кого выберешь? Тихон Игоревич по-доброму рассмеялся, подмигивая расплывшейся в улыбке Кристине. Высокий, стройный, кудрявый, а как улыбается… Словно лучик солнышка. Тот самый солнечный зайчик, прыгающий по стене в самые теплые и приветливые денёчки. — Уэнсдей. В чёрный херакнусь по-такому случаю. — Но, но, не выражайся. Я на работе, могу и за уши оттаскать, — усмехнулся Тиша, отдавая Серёже сигарету. — Я чё подошёл. Вы сейчас ко мне. Сходите кто-нибудь за ведомостью в преподавательскую. Кристинка стала отступать, прячась за Жизневского. Ага, как всегда. Как идти светить лицом так Серёжа. Миронова та ещё кидалово. Тихо прошептав под нос: «суки», и получив подзатыльник от Тихона, Горошко поплёлся в нужную аудиторию. А ведь мысль о том, чтобы выступить на вечеринке не так плоха. Не всё же им в гараже играть, да в стол макулатуру с текстами складывать. На эмоциональном подъёме пошёл дальше, вновь сунув в зубы сигарету по привычке. По просторным коридорам с широкими пластиковыми рамами гуляли еле-еле пробивающиеся сквозь пасмурную дымку лучики солнца. Погода не жаловала, но и не была совсем ублюдской. По крайней мере, зонт остался дома на обувнице. Хотелось шлёпать по лужам, ловить разгорячённой кожей лица порывистый, северный ветер с залива и предаваться меланхолии с сигареткой в зубах, а не вот это всё. Серёже всегда было тесно. Тесно в маленькой квартирке, в родном городе, в другой стране, даже в собственной коже. Проблемной, ненавистной, с которой приходилось мириться, уживаться и не обращать внимание на недалёких клоунов. Это было совершенно невозможно, особенно со взрывным характером, что достался от горячо любимой матери, которая, подобно фурии каждый божий день, особенно после развода срывалась на истиричные крики. Серёжа ощутил на себе её «любовь» в старшей школе, потому что рожей похож на того выродка. Такое же широкое лицо, хитрющие глаза и веснушки. Уехал подальше. Уехал куда глаза глядели и куда душа просилась. Впервые увидев необъятные просторы холодного, неприветливого Питера, понял: «Это оно». В дырявых карманах не было ничего, даже сотки, зато в ошалевших глазах море энтузиазма и целей. Прямо как сейчас, прямо как всегда, даже когда невозможно тошно, когда ты сам себя спрашиваешь: «Заткнись, ну, что ты делаешь?!». Правда на этот вопрос никогда не было ответа. Делал то, что делалось, говорил то, что говорилось и был таков. В деканате как всегда шаром покати. Сидела одна худенькая девочка-студенточка в очках и огромном худи. Недовольно зыркнула на Горошко и снова вперилась взглядом, жирно подведённых подводкой глаз. Фе. Как гомункул, ей богу, из-за непропорциаональности совсем кукольного лица. — Я это…за ведомостью от Тихона Игоревича. Повисла тишина. Девушка как клацала мышью так и продолжила. Выгнула бровь и подняла взгляд на парня. — Студентам не даём, и вытащите сигарету изо рта. — Не давай студентам, так что там с ведомостью? У меня пара скоро начнётся. Как же бесила эта медлительность. Не хочешь работать — не работай и не нужно прикрываться копеечной зарплатой. Если ты тут, значит тебя всё устраивает. Лицо девушки покраснело от возмущения. — Хам! Ведомости в руки студентов не даём. Только преподавателям! Серёжа аж голову втянул в плечи, стараясь не заржать. С деканатом он ещё не ругался. Вальяжно привалился боком к стене и сложил руки на груди. — Всегда брал, всё было в порядке, а тут не даёте. Вы уверены, что вы компетентны в организационных вопросах? Бесенята танцевали румбу на горящем костре инквизиторского строя. Серёжа чувствовал себя важным душнилой, отчитывая девочку с просто таки до ужаса глумливой улыбкой. Та только рот и открывала, словно рыба, не в силах подобрать слов. Быть склочным не входило в планы, но как же на душе становилось приятно от собственной доказанной правоты, когда оппоненту и возразить больше нечего. А ещё… — Что тут происходит? Горошко растерял весь свой напор, подпрыгнул на месте и был довольно жёстко удержан широкой ладонью на собственном плече. Тяжело, тянет к полу. Дмитрий Юрьевич выглядел крайне серьёзно, хмуря густые брови. Девчушка залепетала, то краснея, то бледнея, что-то о ведомости и запретах, метая в Серёжу молнии взглядами. Сегодня был крайне неудобный и тяжёлый день. Сюсюкаться со студентиками не было ни желания, ни сил. И дёрнул же чёрт зайти именно сейчас в деканат. Чеботарёв прикрыл глаза. На лоб будто надавили рукой, потянули назад. Только не мигрень… — Для Тихона Игоревича нужна ведомость. Он сам попросил меня её взять, потому что ему лень тащиться из спортзала сюда. Преподаватель глянул на Горошко тяжело, заметил стик в пятнистых руках. Быстро среагировал, засранец… — Напечатайте, пожалуйста. Это не секретная документация, а просто табель со списком студентов. Серёжа высунул кончик языка, мол, видала, я был прав, разве что фак не показал. Девчушка поджала губы, молча стерпев чувство унижения и собственной глупости. Принтер затарахтел, зачихал, прося сменить картридж. Выдал две бледненькие ведомости на группу. Дмитрий Юрьевич выдохнул, наконец, отпуская плечо студента, неловко соскользнул до лопатки, и прошёл в соседнюю каморку. Нужно было выпить таблетки, пока совсем не стало худо. Вроде пила Маша, а херово ему. Вообще быть метеозависимым человеком хреново. Реагировать на любую смену настроения погоды, когда башка трещит так, будто её поместили под колокол вместо язычка. Хочется просто лежать ничком, прикрыв больные глаза какой-нибудь сподручной тряпкой и ждать у моря погоды. Желательно без атмосферных скачков и космических звездолётов перед глазами. Как там Кристинка сказала.? Вертолёты, точно. Летали, знаем. Не понравилось совершенно. Тихон, обычно, в такие моменты любезно подавал таблеточки, посмеивался, шутливо припоминая идиотское заявление псевдоучёных, что от мигрени помогает хороший секс. Пробовал ли Чеботарёв это на практике? Может да, может нет. Кто ж его поймет, особенно в сумбурные студенческие годы, когда голова болела каждый понедельник, вторник, среду и дальше по списку. Только если тогда из-за бурных посиделок под мостом в обнимку с родненьким портвейном из близ лежащего ларька, то сейчас причиной ужасной головной боли был возраст и чрезмерная чувствительность. Повезло, что окно. Пары парами по расписанию, но вот замены. Была ещё куча дел, и всё равно приходилось просиживать штаны в деканате в очередное окно. Чеботарёв раздражённо выдохнул, слыша как Горошко, напевая какую-то дебильную песенку, хлопнул дверью. Откинулся на спинку диванчика, вслушиваясь в мерное гудение электрического чайника. Когда он устраивался сюда, лет пять назад чётко были оговорены условия сотрудничества. Наверное, мужчина поддался уговорам только из-за хорошей зарплаты, которая покрывала нехилую такую долю репетиторства. В основном, эта работа не стоила ни капли тех денег и потраченых нервов. Дело было даже не в студентах. Дело было в неорганизованности и кипе требований. Со временем, конечно, победил, отвоевал своё место под солнцем, но в такие моменты думал, что это всё того не стоило. Дмитрий Юрьевич продолжал репетиторствовать, вёл аккаунты в соцсетях и вполне успешно. Университет его держал только из-за эмоций, которыми он заряжался от своих студентов. Разные возраста, разные предпочтения, но все они свободные и живые, не скованные ещё пока взрослыми обязательствами. Не все, конечно, но многие. Кажется, у него незавершённый кризис… Иначе с чего бы ему чувствовать неудовлетворенность от собственной безбедной жизни? Хотелось домой, лечь в постель и не вставать пока не станет легче, но вместо этого, Чеботарёв мог себе позволить растянуться на диванчике, прикрыть глаза и подремать часок. Лёгкий ветерок через приоткрытое окно, слегка колыхал шторки, приятным холодком пробегаясь по ногам. Начало учебного года всегда было испытанием. После лета, на полном раслабоне втянуть себя и студентов в общий мозговой штурм почти нереально. Приходится выкручиваться, словно ты не на парах первого курса, а в первом классе. Интерактивные презентации, игровая форма, забавные тексты с профессиональной лексикой. В волшебном чемоданчике Чеботарёва, кажется, было всё. Любил безмерно свою профессию, хотя ещё в студенчестве клялся и божился, что ни за что и никогда не сунется в преподавательство. Эх, золотое время. Никогда не говори никогда. Близились различные мероприятия. Обычно, месяц давался на то, чтобы войти в рабочую колею, которую успешно подрывали хэллоуинские вечеринки, балы и другие мероприятия. Нет, это было забавно. Уже взрослые люди, осознанно получающие профессию, веселились как дети. Сам когда-то был таким же. Где-то даже остались фотки с одной из таких вечеринок. Клетчатая юбка, щетина и густо подведённые глаза. Самый важный на районе, вы что. Дима обожал эту фотку, а сейчас было откровенно стыдно вспоминать то время. То время, когда чувствовалась та самая настоящая свобода из романтических книжек, которых он начитался в школьные годы, сидя на подоконнике в хрущевке и по долгу рассматривая хмурое, неприветливое небо Хабаровска, мечтая о тех городах и странах из телевизора и журналов, которые отец приносил с работы. Списанные за брак или за срок давности. Каждый раз как праздник был. После распада привычного строя и взлёта цен, купить цветастый глянец стало тяжело и непосильно дорого. Так к чему всё это? Ах, да. Свобода. Свободы было предостаточно. За километры от родного города, от родного тепла родительского дома, было просторно, ярко и ново. Москва казалась необъятной, метро сложным и непонятным зверем, которого хотелось изучать и изучать, по кругу катаясь по коричневой ветке, пока в память клеймом не впечатаются все эти станции и механический голос, оповещающий о том, что двери закрываются. Новые связи, девушки, парни, клубы, детские мечты о жизни рок звезды, всё это завертелось с первого курса в большущем водовороте, поднимая на миллиарды километров над землёй, вынося на орбиту в полную тьму, пропитанную неизвестностью, а потом отпуская. Парить Чеботарёв не смог. Сила притяжения оказалась сильнее, поэтому ударился больно, со всего маха, раздробив все кости, позволяя им жадно воткнуться в органы, причинить ни с чем несравнимую боль разбитых надежд и мечт. Крылья оторвались ещё при полёте, лишив тело баланса и поддержки. Дима отнекивался, отмахивался и смеялся до боли в сжимающихся от спазмов лёгких, говорил, что всё в порядке. Ему плевать… Плевать не было совершенно. Его жизнь крушилась, превращалась в прах, который оставалось развеять по ветру и поминать раз в год стопкой водочки да корнишоном. Заниматься преподавательством не хотелось совершенно. Сначала это была школа. Хватило лишь на один учебный год, где умудрился познакомиться с молоденькой лаборанткой. Она была младше лет на пять. Только окончила колледж. Закрутилось, завертелось. Фетиши у всех разные. Вон у этой девчушки был фетиш на бороду и строгость. Либо травма детства, либо недолюбили. Дима даже и не помнил был ли у неё отец. Если нет, тогда он вполне мог объяснить её тягу подчиняться, встав на колени перед учительским столом. Пошло делать подобное в школе, но в оправдание Чеботарёву — в школе лаборантку не трахал, разве что мог одарить её профессиональной холодностью, когда та вешалась на его предплечье. По дурости женился на ней спустя полгода. Почему-то в голову дало, что это его остановка, что это его последний вагончик во взрослую, осознанную жизнь. Сказалось ещё влияние родителей. Неурядицы в универе сломали все частоколы, которые он натыкал, пытаясь спрятаться от мужских обязательств. Не сложилось. Хорошо, что оба не хотели детей. В школе хватало этих монстров, подрывающих авторитеты на минных полях подколов и шуточек, которые Чеботарёв не понимал. Вырос, перестал шарить за мемы. Потом, конечно, восполнил пробелы, когда познакомился с Тихоном. Случайно, в баре после развода. Этот кудрявый малый не затыкался, весело хохотал и говорил прям как они… Эти малолетние дебилы, курсируя между сюром и годными шутками, который Чеботарёву пришлось начать понимать, но сейчас не об этом. Жизневский слишком знаковая личность, символ анархистского движения, которое подпольно собиралось, порой, в груди Димы и подрывало все здравые принципы. Иначе как он упал в отношения с Калининой? Машка хорошая, но не надёжная. Лёгкая, забавная, милая с этими своими ямочками на щеках и большущими выразительными глазами. Пленили и заставили потеряться в собственных ощущениях. Тогда они гуляли всю ночь по Москве, летали на самокате быстрее ветра, пока она прижималась всем телом к безопасной и широкой груди Чеботарёва. Хорошая была ночка. Вернулись под утро, еле стоя на ногах. Глаза красные от недосыпа, взъерошенные, будто ветер всё ещё гулял в их волосах, Дима-то, тогда с пучком ходил, туго собирал длинные волосы, но счастливые, словно дети, наконец, дорвавшиеся до большого города, скрывшиеся от взглядов взрослых за ночной мглой. Тогда в груди всё пело. Нет, до Маши были и девушки и женщины… Состоятельные и не очень, но после Маши… Дима — верный, словно пёс, терпеливый и ищущий компромиссы, даже там, где их и в помине нет. Уходит последний, как говорится, и закрывает дверь очередного этапа жизни с досадой. Прямо как сейчас. Осталось только ключ подобрать, чтобы потом выкинуть его на километры вперёд и пойти в противоположном от него направлении к следующему этапу. Возможно, более удачному. Когда-то психолог посоветовала все косяки равнять с получением нового жизненного опыта. Нахер, конечно, такой опыт, но что есть того не отнять. А пока ключик не зазвенел в уверенных длинных пальцах, Дима открывал входную дверь. День в универе оказался слишком отстойным. То и дело поглядывал на часы, надеясь, что голова не затрещит сильнее. Не хотелось никого видеть, но… И домой особо не тянуло. На серьёзные разговоры теперь не было сил. Хотелось сказать: «Уходи» и, пожалуй, всё. День догорал где-то там за мощным куполом собора. Под вечер, наконец, выглянуло солнце, подсвечивая собой тёмные, свинцовые и пугающе низко висящие тучи. Догорал и огонёк любви к девушке. Она лежала посередине кровати, жмурясь и обнимая подушку Чеботарёва. Хотела сделать вид, что спит. Дима молчал. Раздевался медленно, ходил туда-сюда, пару раз споткнувшись о собственный портфель и пытался отсрочить неминуемое. Пора, тянуть больше нельзя. И это даже не про гордость, а про банальное уважение к себе и к Маше. Ей не стоит больше задерживаться. Кровать прогнулась под мужчиной. Он держал дистанцию, не касаясь девушки. — Маш, я же вижу, что ты не спишь. Как ты себя чувствуешь? Плакала. Понимала всё и горько плакала. Уйти не смогла, потому что верила и надеялась, что Дима передумает, что придёт домой, обнимет как всегда, назовёт её дурочкой, которая любит фантазировать, и они закажут пиццу или роллы, чтобы устроить перемирие… Но нет. Чеботарёв был отстранён, смотрел потухшим, усталым взглядом и поджимал губы. — Бывало и лучше. Дим, я всё понимаю, не маленькая… Вещи ещё не собирала, у меня сил нет. Отравилась вчера… Могу я остаться до утра? Чеботарёв лишь кивнул. Успокоения этот диалог не принёс. Стало ещё паршивее, но строить дальнейшее общение на сожалениях совсем по-идиотски. Пусть будет так. Хлопнул ладонями по коленкам, тяжело поднялся, ссутулившись. — Отдыхай. Завтра с утра вместе уедем. Прекрасно ведь знал, что если не поможет собрать чемодан с утра, то Калинина останется ещё на ночь, и ещё. И так будет до воскресенья или ещё дольше. Кажется, в воскресенье был какой-то семинар. Вновь пнул сумку в коридоре, выругался тихо и ушёл на диван. Лёжа в полумраке в домашних штанах на неразобранном диване Чеботарёв, вместе с пульсирующей болью в висках, думал о том, что теперь дни станут ещё длиннее и монотоннее. И хотя студенты пёстрой вереницей осеннего листопада падали на голову и застилали глаза, это было всё не то. Ничего, справится. Главное, чтобы больше никаких студентиков в его личной жизни. Пора искать подстать себе и думать о той жизни, которая ему не импонировала совершенно.