* * *
Феликс мерил шагами свою крошечную комнату и по привычке кусал ноготь, глядя на экран телефона. Последнее отправленное им сообщение уже несколько часов так и висело в диалоге непрочитанным. Либо Хёнджин ужасно занят, либо спит. Звонить ему в любом случае не стоит: если он работает, то лучше не отвлекать, а если спит, то тем более не стоит будить. В конце концов у Феликса тут не пожар, его не собирается сожрать квисин, так что дело вполне может подождать. Вот только перед глазами все стоял странный, полупрозрачный силуэт, и все в нем – от опущенной головы до по-детски тонких, беззащитных ног, - выдавало такое отчаяние, что в груди что-то жалостливо сжималось. Парень искренне не мог понять, что может произойти в жизни девочки из, судя по всему, довольно обеспеченной семьи, чтобы она хотела умереть. Поругалась с лучшей подружкой? Парень, который ей нравится, положил глаз на другую? Родители отказались приглашать на день рождения любимого айдола? Нет, конечно, понятно, что и богатые тоже плачут, но чтобы настолько?.. От размышлений оторвал звук уведомления на телефоне. Схватив его, Феликс тут же открыл диалог. Fеelix 21.06.2023 [17:12] Встретил необычную душу в больнице. Она как будто из стекла и говорит, что еще жива, но хочет умеретьSexy reaper 21.06.2023 [22:38] Где ты?
Феликс быстро набрал свое обычное «дома», и через несколько секунд в воздухе повеяло знакомым холодным ароматом. - Привет. – Хёнджин обнял его сзади и опустил голову, уткнувшись куда-то в плечо. В ответ на это по телу пробежала теплая щекочущая волна, отзываясь приятым покалыванием в кончиках пальцев. Они уже почти месяц близки, но сердце до сих пор сладко ухает вниз, стоит Жнецу дотронуться до него. Парень повернулся в кольце его рук, обхватил за плечи и поднял глаза, заглядывая в неподвижное, бесстрастное лицо. Темные глаза были тусклыми и непроглядными, под ними залегли легкие тени, скулы заострились больше обычного. - Устал? – Он потянулся к манящим губам, и Хёнджин медленно, будто через силу, склонился, отвечая на легкий, нежный поцелуй. – Я надеялся, что ты спишь, поэтому не отвечаешь. - Возле станции Гангнам авария с участием автобуса и грузовика. Четырнадцать душ. - Ого. - Феликс присвистнул. – Тогда понятно, почему ты такой умотанный. Что-то трудновыполнимое в качестве последней воли? - Нет. Пятеро ушли сразу, семеро хотели поговорить с близкими, одного пришлось отправить силой – он потребовал увольнения для коллеги, из-за которого его якобы лишили повышения, хотя по факту оказалось, что умерший был просто ленивым и неспособным. И еще одна девушка попросила позаботиться о ее коте. Я отдал его в приют для животных. - Серьезно? – Парень округлил глаза. – А чего не отнес родственникам? - Она не хотела оставлять его своей семье, сказала, что они слишком… ммм… токсичные? Что это значит? - Что их общество может плохо сказаться на психическом здоровье и самооценке. – Феликс хмыкнул, представив кота на приеме у психотерапевта. – Значит, сейчас ты свободен? - Пока да. – Хёнджин сам потянулся к нему, но на этот раз поцелуй был более глубоким, тягучим и настойчивым. Горячий язык скользнул по губам Феликса, и он приоткрыл их, впуская его в свой рот и отвечая с не меньшим жаром. Руки Жнеца привычно нырнули под футболку, изящные тонкие пальцы пробежались по ребрам и легли на поясницу, легко поглаживая. Через какое-то время шинигами отстранился и прижался губами к виску парня, глубоко дыша. - Так что там за необычная душа? – Когда он поднял голову, лицо было уже не таким отстраненным, темный взгляд смягчился, а в уголках губ пряталась еле заметная улыбка. Феликс не удержался и чмокнул его снова, в очередной раз поражаясь переменам, которые происходили с Хёнджином. Рядом с ним он прямо на глазах оживал, подобно ростку, который проклевывается сквозь плотную скорлупу семечка под влиянием ласковых солнечных лучей. Каждый раз эти удивительные метаморфозы заставляли сердце биться чаще и влюбляться в Жнеца чуточку сильнее, потому что таким его больше не видел никто – ни одна мертвая или живая душа. Парень вкратце рассказал о встрече в больнице и в конце спросил: - Не понимаю, почему она не хочет жить? Родители ее любят, наверняка у нее есть все, что пожелает… И почему она такая… стеклянная? - Потому что застряла между мирами живых и мертвых. Тело еще не умерло, но по факту она уже труп. – Хёнджин, который за время рассказа устроился на кровати и теперь сидел между ног Феликса, пока тот аккуратно перебирал его волосы и мягко массировал шею и плечи, подтянул одно колено к груди и сцепил на нем пальцы. – Пока у меня есть свободное время, можем узнать, что у нее случилось. - Прямо сейчас? – Парень удивленно поднял брови и чуть сильнее сжал в кулаке мягкие черные пряди. - Хм… - Жнец повернул голову, слегка прищурился, глядя на него поверх плеча, а затем единым слитным, стремительным движением развернулся и подмял Феликса под себя. – Где-то через час. Джисон дома? - Нет, он с… с Чанбином, они после тренировки пошли… куда-то… - Парень резко выдохнул, когда горячие губы заскользили по его шее, перемежаясь с влажными мазками языка и легкими укусами, а ладонь нырнула под резинку домашних штанов и мягко, но сильно сжала ягодицу. Ответное желание тут же вспыхнуло в низу живота, разлилось по всему телу жидким всепоглощающим огнем, и он принялся лихорадочно стаскивать черный пиджак с сильных плеч. - Какой молодец этот Чанбин…* * *
Ночью коридоры больницы казались бесконечным жутковатым лабиринтом, подсвеченным слабо горящими лампами на минимальном режиме. Двери палат почти сливались с белыми стенами, выделяясь лишь закрепленными на них серыми табличками с номерами. Под окнами темнел больничный парк, освещенный фонарями, а за ним раскинулся переливающийся яркими огнями беспокойный город. Пахло дезинфекцией, лекарствами, чистящими средствами и еле уловимо – застарелой кровью. - А ты раньше встречал такие души? – Феликс поправил джинсы, которые неприятно задевали слегка натертую нежную кожу между бедер. Тело было одновременно легким и налитым сладкой, томной усталостью, поясница немного ныла, но к этому ощущению он уже привык. Хотелось поскорее вернуться в постель, прижаться к потрясающему горячему телу и нежиться, пока обоих не накроет сон или очередной порыв страсти, но вместо этого он шел рядом с Жнецом и всматривался в цифры на дверях палат. Интересно, чрезмерное чувство долга передается через укус? Если да, то тогда понятно, почему он начинает относиться к своей работе видящим все с большей ответственностью. - Да, пару раз. – Хёнджин шагал грациозно и легко, будто по подиуму, непринужденно сунув руки в карманы брюк, и при этом умудрялся не издавать практически не звука. Феликс рядом с ним чувствовал себя медведем, ломящимся через сухой кустарник, хотя старался идти на цыпочках и дышать через раз. Если их здесь застукают, вопросов не оберешься. Повезло, что на сестринском посту никого не было – видимо, дежурная медсестра ушла спать в служебное помещение. - И какие они были? - Засмотревшись на Жнеца, парень чуть не вписался в стоящую в коридоре каталку, но его вовремя мягко дернули за локоть. Хёнджин ненадолго задумался. - Во время Корейской войны одному северокорейскому лейтенанту снесло полголовы, когда шли сражения за Пусанский периметр. Обычно с такими травмами не выживают, но его очень быстро доставили в военный госпиталь. Кажется, он был родственником какой-то важной военной шишки, потому что над ним трясся весь персонал. Он очень хотел жить, умолял вернуть его, но я не мог исполнить такое желание. Я дал ему возможность встретиться с женой, которая осталась в Пхеньяне, и она убедила его уйти. Сказала, что гордится им, что он достойно выполнил свой долг, но она понимает, что он не сможет вернуться домой. После этого он ушел. - Неужели она даже не плакала? - Плакала. Но когда поняла, что он все равно не жилец, смогла отпустить. - Железные яйца у этой дамы. – Парень задумчиво поджал губы. – Я бы так не смог. Пытался бы найти хоть какой-то выход, какую-то лазейку. Знаешь, как говорят: когда закрывается дверь – открывается форточка. - Это не тот случай, Феликс. Со смертью нельзя договориться или предложить компромисс. Это была его… - Судьба, да-да, я в курсе, - тихо проворчал он, слегка закатывая глаза. – А вторая такая душа? - Кажется, в 84-м. Это была женщина, которую пытался убить брат. Она уже почти стала квисином, когда я ее нашел. - И что ты сделал? - Уничтожил ее. - Без последней воли? – Феликс остановился, увидев наконец на двери табличку с номером 444. - Без. Она хотела в отместку убить его. - Ты не думал начать писать мемуары? Столько историй о жизни и смерти… Тут вам и детектив, и военная драма, и любовный роман… - Я предпочитаю живопись. - Но ты никогда не рисуешь людей. На всех твоих картинах в основном пейзажи и цветы. - Я их не запоминал… не запоминаю. Мысленно Феликс отметил про себя эту оговорку, но задать следующий вопрос не успел, потому что Хёнджин тихо открыл дверь и шагнул в нее. Внутри одноместная комфортабельная палата напоминала цветочный магазин. Почти на всех свободных поверхностях стояли букеты, между ними виднелись мягкие игрушки – плюшевые мишки, зайцы, овечки. В воздухе висел густой, сладкий аромат, который наглухо забивал резкие больничные запахи. Посреди этого цветочно-игрушечного буйства стояла широкая кровать, окруженная кучей мониторов и тихо пикающего, поблескивающего непонятными световыми сигналами больничного оборудования. От него к тонкому, хрупкому телу, укрытому до подбородка белоснежной простыней, тянулись провода и трубки. - Эй, Ынчоль! – Шепотом позвал Феликс, пытаясь отыскать взглядом душу посреди цветочного хаоса. – Ты здесь? Полупрозрачный силуэт, почти скрытый огромным букетом орхидей, соскользнул с подоконника и подплыл к ним ближе. - Ты пришел! - Я же обещал. – Парень улыбнулся краешками губ, поглядывая на шинигами, который подошел к кровати, взял в руки больничный планшет, который висел на спинке, и бегло просматривал написанное в нем. – Кстати, я Феликс, а это Хёнджин, Жнец Смерти. Он помогает таким, как ты, заблудшим душам, уйти с миром. - Но я же еще не умерла, - голова Ынчоль снова поникла, она вновь принялась теребить край больничной рубашки. – Родители так и не дали согласие отключить меня… - Для этого мы и пришли. Хёнджин может сделать так, чтобы ты смогла поговорить с родителями напрямую. Только все же я так и не понял, почему ты хочешь умереть. Если ты расскажешь, что случилось, то мы вместе придумаем, что делать. Может, ты передумаешь… - Ты не понимаешь. – Душа как-то ожесточенно покачала головой и знакомым жестом отчаяния обхватила себя за хрупкие плечи. – Я не хочу возвращаться к прежней жизни. Не могу больше так жить. Я так устала быть не такой, как все… - Что ты имеешь в виду? – Феликс аккуратно опустился на край кровати, стараясь не потревожить и не задеть лежащее на ней тело. - Остеопсатироз, - тихо проговорил Хёнджин, возвращая на место карту пациента. – Поэтому ты не хочешь возвращаться? - Остео… чего? – Парень захлопал глазами, переводя взгляд с Жнеца на душу, которая, казалось, поникла еще больше и с трудом удерживалась от того, чтобы не заплакать. - В просторечии это называется «болезнью хрустального человека». – Шинигами задумчиво смотрел на неподвижное тело на кровати. Аккуратно отогнув край простыни, он взглянул на искривленную безвольную руку. Под тонкой кожей отчетливо проступали по-птичьи тонкие кости, сросшиеся неправильно на предплечье. – Из-за недостатка коллагена кости становятся очень хрупкими и могут сломаться даже от самого простого усилия. - Однажды я сломала ногу, когда запуталась в джинсах, - еле слышно проговорила Ынчоль. Феликс обалдело открыл рот, пытаясь вообразить, каково жить с таким диагнозом. Он даже не представлял, что такие заболевания вообще существуют. А каково жить с этим подростку? Каким видится ему будущее, и есть ли оно вообще? Как найти в нем свое место тому, кто сломался во всех смыслах, еще будучи практически ребенком? - Офигеть… Поэтому ты не хочешь возвращаться? Из-за болезни? Ынчоль слабо кивнула. - Я почти не выхожу из дома, только когда мы едем на очередной прием к врачу. Не могу видеться со сверстниками, играть с ними, заниматься спортом. Когда я была помладше, то два раза в неделю ходила в школу для детей с ограниченными возможностями. Там было хоть какое-то общение с другими людьми. Но после того, как я побежала за одноклассницей, поскользнулась и сломала шейку бедра, меня полностью перевели на домашнее обучение. Родители делают все, чтобы мне было комфортно. Но я прекрасно вижу, как им тяжело. Какими взглядом они оба смотрят, когда я в очередной раз что-то себе ломаю. Она замолчала, безнадежно опустив голову и продолжая обнимать себя за плечи, а Феликс сидел в шоке, пытаясь представить себе жизнь полностью изолированного ребенка, в которой есть только боль, одиночество и страх перед разочарованием родных. Да, можно завести сколько угодно друзей в интернете, можно бесконечно смотреть фильмы и читать книги, найти какое-то не слишком травматичное увлечение – например, то же рисование, но все же живое человеческое общение и тепло ничем не заменить. - А как ты оказалась здесь? Ты сказала, что ударилась головой? Душа снова кивнула. - Несколько дней назад мы ужинали с родителями. Я выпила таблетки, которые дала мама. Она всегда следит, чтобы я принимала все лекарства по графику. Но когда я пошла к себе в комнату, вдруг резко закружилась голова и потемнело в глазах. Я даже не успела ничего сказать, как потеряла сознание. Уже потом узнала, что когда падала, ударилась головой. От удара череп треснул, было обширное кровоизлияние в мозг... Очнулась я уже здесь, в этой палате, вот в таком виде. - Ынчоль развела руки, указывая на свое полупрозрачное тело. – И самое ужасное, меня никто не видит и не слышит. Я и раньше была практически невидимкой, но сейчас… Когда я услышала, что говорит врач, то поняла, что шансов вернуться даже к той жизни, которая была раньше, нет. Я не хочу быть овощем… Она снова спрятала лицо в ладонях. Худенькие плечи задрожали, а Феликс перевел ошарашенный взгляд на Хёнджина. Лицо Жнеца было как обычно непроницаемым, только между бровей обозначилась еле заметная морщинка. Трудно было понять, о чем он думает, слушая историю этой измученной юной души, но Феликс надеялся, что вместе они действительно смогут ей помочь. По крайней мере, поговорить с родителями ей точно нужно. - Когда придут твои родные? – Шинигами опустил на место простыню, укрывая хрупкое тело на кровати, и повернулся к душе. - Завтра. Они приходят каждый день, мама постоянно приносит свежие цветы… - Тогда мы вернемся завтра. И ты сможешь поговорить с ними.* * *
Феликс уже двадцать минут маялся возле дверей отделения реанимации. Хёнджин задерживался, а идти в одиночку парень не решался. Мать Ынчоль уже была в палате дочери – парень видел ее, когда она входила туда с большим букетом альстромерий. В этот раз она пришла без супруга, и Феликс думал, что оно и к лучшему: судя по всему, господин Нам, отец девушки, был человеком сложным и вспыльчивым. Договориться с женщиной, сломленной горем, по идее было проще. Он уже полез в карман за телефоном, чтобы вопреки собственным установкам позвонить Жнецу, когда двери лифта разъехались, выпуская Хёнджина. При виде него парень не смог сдержать вздох облегчения. - Слава богу, я боялся, что ты не сможешь вырваться. – Он мимолетно коснулся его руки. В ответ Хёнджин ласково сжал его пальцы, пытливо заглядывая в лицо, и вопросительно склонил голову набок при виде поджатых, искусанных губ и сосредоточенно сведенных бровей. - Что случилось? – Жнец погладил большим пальцем костяшки небольшой ладони в своей руке. - Ничего. То есть… Я думал про Ынчоль, про то, что она рассказала… - Парень замялся, запустил свободную руку в светлые волосы, взъерошивая их на затылке, и опустил взгляд, хмурясь еще сильнее. – Блядский боже, не думал, что когда-то скажу такое, но мне кажется, что будет действительно правильно дать ей уйти. Но как объяснить это матери? Если для нас это просто случайная душа, попавшая в беду, то для нее она – родная дочь. Ее плоть и кровь. Вдруг она не согласится отпускать ее даже после того, как поговорит с ней? Что мы тогда будем делать? Ынчоль же мучается, и она… - Тшшш. – Хёнджин мягко прижал палец к его губам, и Феликс вскинул глаза, в отчаянии вглядываясь в такое прекрасное и совершенно спокойное лицо. Сам он не испытывал уверенности в предстоящем от слова «совсем». Ему было безумно жаль и душу, и ее родителей, особенно мать, которая, судя по всему, любила ее всем сердцем. - Если хочешь, можешь подождать в коридоре. – Жнец аккуратно дотронулся до его щеки и легко очертил большим пальцем скулу. –Я сделаю все сам. - Нет. – Парень глубоко вздохнул, пытаясь справиться с безотчетной тревогой, которая поселилась в груди со вчерашней ночи, и потерся щекой об изящную теплую ладонь. Такое простое прикосновение – но от него будто разом прибавилось сил и уверенности. – Я справлюсь. Я пойду с тобой. В конце концов, если ее не сразит твоя неземная красота и загадочность, попробуем взять моим обаянием. Жнец хмыкнул, крепче сжав его ладонь, и толкнул дверь в отделение реанимации. К счастью, светлый коридор сейчас был пуст. - То есть я уже не «стремный мужик»? Феликс все еще слегка нервно, но с заметным облегчением рассмеялся, шагая рядом с ним к нужной палате. - «Пиздецки красивый стремный мужик», - уточнил он, делая ударение на первых двух словах. – Напрашиваешься на комплименты? - И в мыслях не было. Когда они зашли в палату и аккуратно прикрыли за собой дверь, госпожа Нам оторвалась от одного из букетов, которые поправляла, и обернулась к ним. На холеном красивом лице, возраст которого выдавали лишь еле заметные морщинки возле глаз и губ, проступило недоумение. - Здравствуйте. Чем могу помочь? Душа Ынчоль, которая сидела на кровати, в ногах своего неподвижного тела, при их появлении встрепенулась и напряженно приподнялась, переводя взгляд между матерью и посетителями. - Мы бы хотели поговорить с вами об Ынчоль. – Хёнджин еле заметно кивнул явно волнующейся душе, шагнул вперед, и женщина невольно попятилась, со все возрастающим удивлением глядя на незнакомого высокого красавца в черном официальном костюме. А тот с присущей всем Жнецам Смерти прямолинейностью не стал тратить время на расшаркивания, сразу перейдя к сути. – Мы знаем, что прогнозы врачей неутешительные. Она не сможет вернуться к прежней жизни. Более того – она этого не хочет. Вам нужно послушать врачей и отключить ее, чтобы дать спокойно уйти. При виде того, как недоумение на лице госпожи Нам, которая до этого непонимающе хлопала глазами, медленно сменяется гневом, а сама Ынчоль съеживается и мотает головой, Феликс с трудом удержался, чтобы не впечатать ладонь себе в лоб. Мда, дипломатия – явно не конек шинигами. Иногда парень думал, что только скорость реакций, превышающая человеческую, и умение быстро исчезать в тенях спасали Жнеца от того, чтобы ему набили лицо безутешные родные какой-нибудь души. - Что вы… Кто вы такой вообще?! Что вы знаете о моей дочери?! – Рот женщины некрасиво исказился гримасой злости, и Феликс шагнул вперед, поняв, что еще чуть-чуть – и она закричит. – Как вы смеете такое говорить? - Госпожа Нам, прошу прощения за прямоту моего… товарища. – Парень низко поклонился, а когда поднял голову, постарался придать своему лицу самое проникновенное выражение. – Он хочет сказать, что нам очень жаль вашу дочь, но сейчас она попала в безвыходную ситуацию. Ей очень тяжело, и ей нужна ваша помощь. - Что… О чем вы вообще говорите?! Я не понимаю! - Госпожа Нам прижала ладонь к горлу и тяжело дышала, перебегая потрясенным взглядом с Феликса на Жнеца. От того снова исходила холодная, гнетущая аура, которая чаще всего появлялась во время работы и к которой сам парень уже почти привык, и она инстинктивно попятилась, когда он шагнул ближе к ней. - Вы хотите поговорить с дочерью? – Хёнджин слегка склонил голову набок, спокойно глядя на женщину. - Что?! – Она издала высокий странный звук – нечто среднее между вздохом и всхлипом. – Вы сумасшедший?! Она в коме! Или вы издеваетесь надо мной?! - Мы хотим дать вам возможность принять правильное решение после того, как поговорите с Ынчоль. – Феликс сделал крошечный шаг вперед. Смятение и боль госпожи Нам можно было почти потрогать руками. Ее реакция не была чем-то из ряда вон выходящим: с того момента, как стал видящим, он уже не раз наблюдал нечто подобное, когда они с Хёнджином приходили к родственникам умершего, чтобы те могли поговорить напоследок. Но чисто по-человечески сейчас ее все равно было жаль. - Как?! – Женщина снова всхлипнула, но когда Хёнджин протянул к ней руку, отпрянула с пронзительным криком. - Что вы делаете?! Не прикасайтесь ко мне! - Госпожа Нам, пожалуйста, позвольте ему дотронуться до вас. – Феликс сделал еще один шаг вперед, и в этот момент она метнулась к двери, явно намереваясь выскочить в коридор и вызвать охрану. Ынчоль закричала и кинулась к ней, безуспешно пытаясь остановить, а он от неожиданности отшатнулся назад, прижавшись лопатками к двери. Пальцы госпожи Нам уже коснулись дверной ручки, когда Хёнджин одним стремительным движением оказался за ее спиной. Обхватив ее одной рукой поперек пояса, другой он быстро накрыл ее глаза. Женщина закричала, забилась… и буквально через секунду он отпустил ее, впечатав ладонь в дверь и перекрывая пути выхода. - Зачем вы это делаете?! – Она отпрянула назад, переводя наполненный паникой и непониманием взгляд с бесстрастного шинигами на кусающего губы, хмурящегося Феликса. – Что вам… - Мама. При звуке тонкого голоса, отдающегося звонким эхом в этой забитой цветами и игрушками палате, с лица госпожи Нам мигом схлынули все краски. Она замерла на несколько секунд, распахнув глаза, на которых выступили слезы, а потом медленно, будто во сне, повернулась к кровати. Душа стояла рядом со своим телом, прижимая руки к груди. Она подалась вперед, напряженная и натянутая, как струна, и хоть ее лица по-прежнему было не разобрать из-за эффекта стекла, Феликс был уверен, что она смотрит на мать с надеждой и отчаянием. А та хватала ртом воздух, и парень еле успел подхватить ее, когда она начала оседать прямо на пол. - Воу, воу, госпожа Нам, дышите! Все в порядке, все хорошо… Может, вам водички налить? – Он неловко держал ее за плечи, кряхтя от натуги, но неожиданно женщина сама выпрямилась, отстранилась от него и сделал нетвердый шаг вперед. - Ынчоль, это правда ты? А как же… а это… - она беспомощно залепетала, переводя взгляд и указывая то на душу, то на хрупкое тело, прикованное к больничной кровати. - Это душа вашей дочери, - тихо проговорил Хёнджин. – Она застряла между жизнью и смертью, потому что вы не можете ее отпустить. Все это время она была здесь, рядом, просила и звала вас, но вы не видели и не слышали ее. - Это правда? – По щекам женщины покатились крупные слезы, когда она протянула руки к душе. – Ынчоль, то, что он говорит – правда? Ты все это время была здесь? - Да, мам. – Душа кивнула и с сожалением покачала головой, когда госпожа Нам попыталась обнять ее. – Ты не сможешь… И я больше не могу. Пожалуйста, отпустите меня. Я слышала, что говорил доктор, знаю, какой стану, когда… если приду в себя. Я не хочу так жить. И так, как жила раньше, тоже не хочу. Пожалуйста, мама, если ты хоть немного меня любишь, если желаешь мне добра – дай мне уйти. Убеди папу, я знаю, что ты сможешь… - Нет! – Госпожа Нам вдруг рухнула на колени и скорчилась, сжалась в комок, отчаянно всхлипнув. – Я не могу! Прости… прости меня, детка! Я не могу! Я так виновата перед тобой! - Ты ни в чем не виновата, мам. – Душа опустилась рядом с ней на колени, протянула руку, чтобы погладить ее по вздрагивающей от рыданий спине, но полупрозрачная ладонь ожидаемо прошла насквозь. – Ты делала для меня все, что могла… - Таблетки… - выдавила госпожа Нам, поднимая залитое слезами лицо. За несколько секунд она будто постарела на двадцать лет, морщины возле глаз и рта углубились, прорезали гладкий лоб, аккуратная прическа растрепалась. Она отчаянно протянула руки к дочери и снова всхлипнула. – Те таблетки, которые я тогда тебе дала… Это все из-за меня… Ынчоль непонимающе склонила голову. - Причем здесь таблетки, мама? - Я их перепутала, - севшим голосом прошептала женщина. – Я тогда перепутала таблетки и дала тебе неправильную дозировку… Из-за этого ты потеряла сознание. Из-за этого упала и разбила голову. Из-за этого… оказалась здесь. Все из-за меня… Она закрыла лицо руками и принялась раскачиваться вперед и назад. В неожиданно воцарившейся тишине было слышно, как с тихим шорохом упал лепесток с одного из букетов. - Мам… Но ты же не специально. Это просто случайность… - голос Ынчоль дрожал и вибрировал сильнее обычного. Один из множества аппаратов, подключенных к неподвижному телу на кровати, внезапно издал высокий тревожный писк. – Папа знает? - Нет. - Женщина замотала головой, затем опустила ладони, прижав их ко рту, и несчастными заплаканными глазами посмотрела на дочь. – У меня не хватило духу ему сказать, иначе он бы убил меня... Я виновата в том, что случилось. Я не могу позволить отключить тебя, ведь тогда ты умрешь из-за меня. Из-за моей глупой ошибки. Я не смогу жить дальше с этим… Ынчоль, прости, но я не могу. Пока есть хотя бы крошечный шанс на то, что ты поправишься, я буду бороться. Иначе получится, что я своими руками убила собственную дочь… - Но это не так! Мама, пожалуйста! – Ынчоль в отчаянии прижала руки к груди. - Это последний шанс поговорить с тобой, ведь даже если я приду в себя, то больше никогда ничего не смогу тебе сказать, потому что перестану быть собой! Я не хочу, мама! Я… я боюсь этого, больше всего на свете! Ты ни в чем не виновата, не думай так! Это просто случайность, прихоть судьбы! – При этих словах души Феликс невольно вздрогнул и посмотрел на Хёнджина, который неподвижно наблюдал за семейной трагедией. Между бровей Жнеца появилась крошечная морщинка, лицо как будто потемнело, когда госпожа Нам пронзительно вскрикнула: - Но все это случилось из-за меня! Как я смогу жить дальше, зная это?! Мы найдем самых лучших врачей, самые хорошие лекарства, мы сделаем все, чтобы ты стала прежней! – В прерывистом голосе женщины сквозила отчаянная, безумная вера в собственные слова, словно она пыталась убедить не только дочь, но и саму себя. – Я обещаю, детка, ты поправишься… - Но я не хочу становиться прежней! – Душа вскочила на ноги и в смятении запустила пальцы в свои бесцветные волосы. – Я уже почти умерла, мам! Мне холодно, страшно и одиноко! И вы с папой меня не пускаете! Да, ты ошиблась, но я ни в чем тебя не виню! Пожалуйста, мама!.. - Нет! Не проси меня об этом! Ынчоль опустила руки и обратила лицо к Феликсу. Она дрожала так, что очертания полупрозрачной фигуры стали размытыми, а приборы, подключенные к ее телу, один за другим начали попискивать и мигать тревожными красными огоньками. Госпожа Нам отчаянно рыдала, сжавшись в комок на полу, бессвязно умоляя дочь простить ее. Сам Феликс до боли закусил губу, в панике думая, что им теперь делать. И тогда Хёнджин шагнул вперед. Он молча опустился на корточки рядом с плачущей женщиной, обхватил ее тонкие запястья и отвел от мокрого лица дрожащие ладони. Она подняла на него красные, полные слез глаза, окруженные черными разводами туши, громко всхлипнула… и резко замолчала, когда Жнец легко коснулся ее лба. Глаза госпожи Нам закрылись, она обмякла, и шинигами, аккуратно придерживая за голову, уложил ее на пол. - Что ты с ней сделал?! – Ынчоль встревоженно метнулась к матери. - Стер ей память. – Жнец поднялся на ноги и, нахмурившись, смотрел на неподвижно лежащую женщину. Феликс шагнул ближе и поднял на него расширенные глаза, искренне не понимая. - Но зачем? Она же не согласилась, и теперь все забудет. Получается, все это было зря… - Нет. – Хёнджин коротко мотнул головой, нахмурившись сильнее, и поджал губы, прежде чем тихо добавить. – Я стер воспоминание о том, что она перепутала таблетки. - Что?! – Феликс в шоке открыл рот, глядя на него во все глаза. Ынчоль подняла голову и тоже уставилась на Жнеца, замерев. - Значит… Она больше не будет думать, что виновата в моей смерти, если разрешит отключить? Жнец еле заметно пожал плечами и отвел взгляд. Красивое лицо было странно напряженным, и Феликс никак не мог понять, что за чувство мелькает острым беспокойным огоньком в глубине темных глаз. - Нет. Она будет помнить только то, что говорила с тобой, и ты попросила ее отпустить тебя. Ынчоль помолчала. Она опустилась на колени рядом с матерью и с нежностью провела бесплотной ладонью над ее волосами. Лицо госпожи Нам выглядело по-прежнему заплаканным, но сейчас казалось на удивление мирным, будто она видела приятный сон. Тревожный писк оборудования постепенно стихал, красные огоньки на приборах исчезали. Душа взглянула на Жнеца и тихо произнесла, сумев вложить в одно короткое слово столько благодарности, робкой надежды и облегчения, что у Феликса сжалось сердце: - Спасибо.* * *
Три дня спустя они стояли на одной из аллей больничного парка и наблюдали, как господин Нам обнимает жену за плечи, пока они спускаются по ступенькам крыльца. Женщина шла медленно и выглядела опустошенной, но ее покрасневшие глаза были сухими. Глядя на то, как они садятся в припаркованный возле входа дорогой автомобиль, Феликс спросил стоявшую рядом душу: - Не жалеешь, что не поговорила с отцом? - Нет. – Та мотнула темными волосами. После смерти стеклянный эффект исчез, и теперь она походила на обычную душу: бледная, почти белая, кожа, синеватые тени под широко расставленными глазами и тоненькие искривленные руки, усеянные следами множества уколов. Лицо с мелкими, непропорциональными чертами было некрасивым, но сейчас дышало таким умиротворением и безмятежностью, что это делало ее почти миловидной. – Мы жили в одном доме, но по сути были незнакомцами, потому что он постоянно пропадал на работе. Главное, что мама больше ни в чем себя не винит. Парень прикусил губу и посмотрел на Хёнджина, который возвышался рядом, по привычке сунув руки в карманы брюк. После того, как стер память госпоже Нам, Жнец был странно тихим и задумчивым, погруженным в себя, только это была не обычная его бесстрастная отстраненность. Феликс видел, что его будто что-то гложет, но на все осторожные попытки выяснить, в чем дело, тот отмалчивался, переводил тему или отвлекал поцелуем. Ынчоль проводила взглядом автомобиль с родителями, и когда он скрылся за воротами больницы, повернулась к шинигами, вопросительно вскинув брови. Тот молча кивнул, развернулся и двинулся по дорожке в глубь парка. Феликс помялся, глядя на душу, и задал наконец вопрос, который крутился в голове уже какое-то время: - Ынчоль… Почему ты так легко простила свою мать? Ведь по идее все действительно случилось из-за ее ошибки… Та покачала головой и легко улыбнулась, шагая рядом с ним. - Я знаю, что она меня любит, и никогда не причинила бы мне вреда намеренно. Она бы ни за что не призналась в этом, но без меня ей будет проще. Может, теперь она осуществит свою мечту, и вместо бесконечных хлопот над дочерью, которая постоянно что-то себе ломает, откроет свой бутик. Мой уход – возможность для нее наконец жить, как нормальный человек. Жить за нас обеих. Это мой способ сказать ей «я люблю тебя». Феликс до боли закусил губу, чувствуя, как глаза начинает пощипывать. Такая маленькая, измученная, хрупкая – и такая сильная. Сколько мужества и бескорыстия надо иметь, чтобы принести себя в жертву ради того, чтобы любимый человек мог жить дальше? Насколько сильно нужно любить, чтобы суметь отпустить его? Как сильно нужно устать от жизни, чтобы обменять ее на светлое будущее для того, кого любишь? Сможет ли госпожа Нам правильно воспользоваться этим шансом – другой вопрос. Они втроем свернули с асфальтированной дорожки, углубляясь дальше в парк. Убедившись, что вокруг никого нет, Хёнджин выхватил из воздуха свою глефу и открыл мерцающий переход. Прежде, чем шагнуть в него, Ынчоль низко поклонилась им обоим и тепло улыбнулась. От этой улыбки, полной тихой радости и какого-то неземного спокойствия, некрасивое лицо будто осветилось изнутри. - Спасибо вам. Хёнджин молча кивнул, крепко стискивая в руке древко своего оружия, и прикусил губу, избегая взгляда на душу. Феликс поднял руку и слабо помахал, пытаясь выдавить из себя ответную улыбку, хотя все расплывалось от выступившей на глазах влаги. - Прощай, Ынчоль. Мира тебе. Когда душа исчезла в перламутрово переливающемся переходе и Хёнджин закрыл его, Феликс двинулся в сторону аллеи, но поняв, что идет один, остановился и обернулся. Шинигами стоял на том же месте, вскинув голову, и смотрел в звенящее, бескрайне высокое синее небо с плывущими по нему белоснежными завитками облаков. Теплый ветер ласково погладил красивое точеное лицо, шевельнул блестящие черные пряди распущенных волос. Вокруг цвело, кипело красками лето, и стоящий посреди буйства зелени больничного парка Жнец Смерти казался тонким черным росчерком туши, случайно угодившим на картину торжества жизни. - Хёнджин? – Парень осторожно подошел к нему, со странной для себя робостью коснулся рукава пиджака. Шинигами медленно опустил голову, и у Феликса замерло сердце при виде того, каким уставшим и пустым кажется прекрасное лицо с плотно сжатыми губами. – Что с тобой? – Он потянулся и обхватил высокие скулы, встревоженно глядя на то, как медленно опустились густые ресницы. - Феликс… - Жнец накрыл тонкими пальцами небольшие ладони на своих щеках, склонил голову и прижался лбом к его лбу. Лицо обдало теплым дыханием с запахом зимнего дня, и он тихо выдохнул. – Просто устал. - Ты сейчас свободен? – Уже зная ответ, сердце все равно сжалось, когда шинигами покачал головой. – Не приходи сегодня за мной, ладно? Отдохни и выспись… - Я отдыхаю рядом с тобой. – Повернув голову, Хёнджин легко коснулся губами внутренней стороны аккуратной ладони. Через несколько секунд он отстранился и сам двинулся к дорожке. Феликс догнал его через несколько шагов и задал еще один вопрос, который не давал покоя последние три дня: - Хёнджин-а… а то, что ты сделал с госпожой Нам… стер ей память о том, что она перепутала таблетки. Так можно было? Я думал, вы можете стирать только воспоминания, которые касаются непосредственно встречи с Жнецами Смерти… - Да. - Но тогда… почему? Разве это не запрещено? - Запрещено. – Шинигами размеренно шагал вперед и не смотрел на парня, но тот видел, как напряглась острая челюсть. - И что теперь будет? – Тревога, которая смутно ворочалась внутри все эти дни, начала с пугающей быстротой разрастаться в нехорошее предчувствие, от которого похолодело в животе. - Я понесу наказание. – Ровный, безразличный тон, с которым Хёнджин это произнес, заставил Феликса схватить его за руку, останавливая, и резко развернуть к себе лицом, в панике вглядываясь в непроницаемые темные глаза. - Какое? – выпалил парень, ощущая, как накатывает безотчетный страх. – Какое наказание, Хёнджин?! Тот тихо вздохнул и отвел взгляд, будто не мог смотреть в эти огромные шоколадные глаза, которые смотрели так испуганно и беспокойно. - Это не важно. Я понесу его, как положено… - Но почему?! – Феликс вцепился в отвороты его пиджака. Сердце колотилось загнанным зверьком перед неизвестностью, а еще от того, что вот сейчас такой Жнец – какой-то надломленный, тихий, отстраненный, - пугал гораздо больше, чем в начале их знакомства, когда Феликс еще не влюбился в него без памяти и не был готов расшибиться в лепешку ради одного простого прикосновения или крошечной улыбки красивых полных губ. – Если ты знал, что тебя накажут, зачем это сделал?! Хёнджин взглянул на него. Темный взгляд был глубоким и бездонным, как конец зимы, и твердым, как гранитная стена. - Потому что… мне жаль. - Жаль?! Что тебе жаль, Хёнджин?! О чем ты говоришь?! - Мне жаль Ынчоль и ее мать. – Шепот был таким тихим, что пришлось приподняться на носочки, чтобы разобрать его. – Мне жаль старика, которого я провожал сегодня утром, и у которого не осталось никого, кто смог бы его оплакать. Мне жаль мужчину, который в молодости не решился признаться в любви девушке, и всю жизнь прожил один, жалея об этом, потому что так и не сумел полюбить кого-то еще. Мне жаль ребенка, который умер от коклюша. Жаль женщину, у которой не выдержало сердце, потому что она работала на трех работах, чтобы накопить на образование сыну. Мне всех их жаль, Феликс. Но они уже умерли, когда я пришел к ним, и я ничего не мог для них сделать. А для Ынчоль и ее матери смог. Феликс опустил руки и ошарашенно смотрел снизу вверх на Хёнджина, впервые осознавая, какой невыносимой должна была сделаться его ноша после того, как он начал испытывать чувства и эмоции. А он-то только эгоистично радовался тому, что Жнец так открывается, и думал, что во время работы тот как-то запирает эти новые ощущения на замок, становится тем холодным безэмоциональным созданием, каким был прежде. Он прекрасно понимал, что тот чувствует, с той лишь разницей, что Феликс встречал заблудшие души, выслушивал их и старался облегчить уход от силы два-три раза в месяц. Хёнджин же ежедневно провожал десятки умерших, и теперь вся их скорбь, боль, разочарование, печаль, горечь обрушивались на него раз за разом неукротимым бурлящим, жгучим потоком, не давая ни единой возможности вдохнуть. - Хёнджин… что же теперь делать? – севшим голосом прошептал он, глядя на неподвижное, кажущееся таким равнодушным лицо, хотя в глубине темных глаз плескалось отчаяние. Шинигами порывисто притянул его к себе и крепко обнял, ощущая, как тревожно колотится человеческое сердце в унисон с его собственным. - Жить дальше, Феликс. – Он закрыл глаза и зарылся лицом в светлые волосы, с каким-то ожесточением втягивая чистый сладкий запах лета. – Другого варианта у нас нет.