Моё лето — там, где ты

      — Блять, — почти захныкал Эймонд, сокрушенно опершись на стойку с оружием. И обречённо затем выдохнул: — Красивый…       Эйгона эти звуки привлекли и заставили мгновенно воспрять духом. До этого, разморенный, он сидел на старой бочке и вслушивался в монотонный звон стали о сталь. А теперь подался вперёд, почему-то потянулся заглянуть брату за спину. По наитию. И не ошибся: по двору расшагивали братья Веларионы. Бастарды, обладатели стройного стана и блестящих каштановых кудрей.       И явно один из них привлек внимание Эймонда очень некстати — прямо перед самым боем.       Его оппонент и тренер по совместительству — Кристон, окинул принца подозрительным взглядом и скривился. Так он выражал недоумение. Ведь на самом деле ничего не понимал, да и особо никогда не пытался вникнуть в то, что там периодически бормотал Эймонд. А вот Эйгон всегда обращался в слух в моменты, когда брат что-то изрекал, потому что обычно от него не дождешься откровений. Особенно тех, которые можно было использовать против него.       Скучнейший в мире подросток, вдобавок ещё и ходящая душная энциклопедия.       — Кто? — Да прекрасно он знал кто. Отклонившись обратно, Эйгон довольно улыбнулся и отхлебнул из горла. — Тот сладкий мальчик? Ты его знаешь?       — Имбецил, это Люк, — прошипел Эймонд, не поднимая лица и все крепче вжимаясь в бортики стойки.       — О, малыш Люк, — засмеялся Эйгон. — Не признал.       Со стороны брата послышался раздражённый хмык. Эти всё страдальческие закидоны от недостатка вина в крови, абсолютно точно.       — Эйгон… они год назад прилетали.       — У меня память как у рыбки, — отмахнулся Таргариен, беззаботно пожав плечами. — На лица тоже.       — Это в каком забродившем болоте обитают такие рыбки?..       Коль вдруг подал голос. И Эйгон мог бы приструнить его одним гневным взглядом, но решил не утруждаться. Там, где тебя учили стебать, я преподавал, подумал он, и выбрал игнорированием уничтожить самооценку новоиспечённого шута. Как говорится, инцела может обидеть каждый, — и слава богам.       На реплику брата ему оставалось только добавить:       — Ну что ж, красавчиком вырос...       — Именно, — рвано вздохнул Эймонд и выпрямился наконец. А то Эйгон переживал, что братец скоро в крохотную точку свернётся от отчаяния из-за того, как сильно у него упало на бой и встало на кое-что другое. — Вот же пекло.       — Да ладно, мы же тренировались. Давай. Как я тебя учил? — Эйгон поднялся и приблизился к Эймонду.       Тот перевел на него растерянный взгляд.       — Ты меня не…       Кристон снова покосился на них, услышав, что кто-то тут ещё занимался, кроме него, преподавательской деятельностью. Заревновал, несомненно.       — Да брось, братец, — Эйгон успокаивающе похлопал его по плечу. Настороженный взгляд Эймонда теперь скользнул вниз, на руку. — Вдох-выдох. Яйца в кулак — и покажи свои лучшие выпады. И глядишь, к вечеру яйца будут не только у тебя в кулаке.       — Завали, пожалуйста, — процедил Эймонд, прикрыв глаз. — Просто закрой рот.       — Угу, — кивнул непробиваемый Эйгон, опустив уголки губ. То была насмешливая улыбка, вовсе не грусть. — Рот открывать тут буду не я. //       — Пекло, какой он горячий.       Джейс до последнего надеялся, что это ветер так странно сегодня завывал в камине. Верил, пока не обернулся и не увидел то самое лицо Люка. Лицо, когда он что-то задумал. Лицо, когда он что-то хотел.       И прежде — Люк всегда это получал, потому что умел состроить правильную мордашку или заскулить в нужной тональности. Страшно было представить, что он захотел сейчас и насколько сильно. От этого зависели средства, к которым брат прибегнет. От этого зависело, как скоро темная бастардовская головешка Джейса поседеет.       — Наш дядя Эймонд…       Пальцы Джейса сомкнулись на толще страниц и выдали его внутреннюю истерику. Уложенная на предплечье книга больно впивалась в сгиб руки. А Джейс впился взглядом в Люка, все ещё не веря собственным ушам.       — Извини, что, бля? Мне же показалось?       — Нет.       Всё, что смог выдать его мечущийся в горящей деревянной постройке гений:       — Мама не одобрит.       — Так я ей и не подсовываю дядюшку в постель... — Как ни странно, Люка не смутил выбор аргумента Джейса. — У неё свой есть.       Брат, седьмое пекло, был прав, но…       У Джейса рот свело, как от неспелой ягоды, но он смог найти в себе силы разомкнуть губы.       — Это тут причем?.. Что ты сказал про Эймонда и постель?       — Я разве что-то сказал про Эймонда и постель? — задорно покачал головой Люк и ушел от требовательного взгляда Джейса.       Двинулся к окну, упёрся локтями на откосный подоконник, выглядывая наружу. А затем вдруг самым бесстыдным образом замычал от удовольствия. Рассевшись по плечам у Джейса, Дева и Неведомый завели спор. И, честно говоря, тут Джейс был не на стороне невинного ангела, который утверждал, что Люк просто ощутил прохладный ветерок в этот жаркий полдень и оттого блаженно застонал.       Кого ты обманываешь, Джейс, сказал он сам себе мысленно, жарко тут только тебе. Потому что от стыда все тело пылало. Но озноб липкого страха не заставил себя долго ждать.       Подкинув ногу назад, Люк свел бедра и качнул ими несколько раз. То ли вытанцовывал странный брачный танец, то ли о подоконную стену тёрся с целью унять… что там в нем бушевало. Джейс не хотел знать настоящую причину и подтекст. Не хотел даже слышать, кого он там увидел в окне. Слышать не хотел, но знал же.       Люцерис был краток:       — Хочу.       Хочухочухочу — вожделенным голосом отдалось эхо. Где-то между стенками его черепа, ведь Джейс слышал это много раз в жизни. Никогда такого не было, и вот опять. И в этот раз — хуже некуда.       Эймонд.       Брат озвучил свою хотелку, и это было началом конца. Последствия его заранее надавили на плечи Джейса и заставили сесть глубже в кресле. И обречённо, почти смиренно выдохнуть "Сссука". //       — Дядя, не нальешь вина?       Не нальет, блять.       — Дядя, пошути ещё.       — Ох, дядя!       — Да, помнится, мы с дядей…       И все это не про Эймонда. Всё это про внезапно обожаемого Эйгона, про такого умопомрачительно смешного и удивительно услужливого. Эймонд молча наблюдал, старательно пытаясь выпятить свою незаинтересованность. Холодный бесстрастный взор, но неотрывно глядящий. Наверное, не очень правдоподобно. И следовало бы ему подчёркнуто отвернуться прямо на стуле, чтобы всем уж точно стало понятно, да только в таком случае он ничего бы не увидел вовсе. А видеть он хотел.       Да и матушка, может, начала бы ворчать, что он неуважительно относится к этому застолью.       А что тут уважать-то? Не отцовские ли нудные речи о незыблемости семейных ценностей и нерушимости родственных связей, что они тут дружно собрались укреплять? Или, может, Эйгона, который (и не поленился же!) подлетел к Люку при первой же просьбе с кувшином выпивки и любезно подлил племяннику в кубок, так — невзначай, опасно близко склонившись к его лицу. А Люцерис и рад стараться: не отстранился даже, будто смысл какой выискивал в чужой ушной раковине.       И после Эйгон II Согнувшийся, шире разведенных ног его девок улыбаясь (Эймонд видел, как улыбка подперла щёку), повернулся к лицу Люка, почти что в губы выдохнул: «Достаточно, племянник?». Достаточно, решил Эймонд, подскочил, звонко упёршись рукой о стол, поднял бокал. И приготовился запеть.       Он терпеливо ожидал, пока голубки оторвутся друг от друга, стоя с вытянутой рукой с бокалом, словно добродушная торговка на рынке, а не тот, кто намеревался прикончить настроение.       Эйгон, бережно прижимая кувшин к животу, двинулся к своему месту. А Люцерис, не обременяя себя приличиями, проводил его взглядом, лениво осмотрел стол, выбирая, чем бы занять рот, ухватил виноградину, прожевал, запил вином и лишь тогда обратил внимание на ожидающего родственника. Подбородок вздернул, взглядом вызывающим окинул, а кубок поставил перед собой громко, выразительно. Мол, гляди, тоста дожидаться я не стал — отпил, когда пожелал.       А у Эймонда и без того на языке уже сочилось желчью гнилого винограда, что Люк подцепил с пальцев юрким языком. Просто в рот положить была не судьба. Эймонд знал уже, ещё в детстве понял, что Люку вообще в рот ничего не положишь — откусит, отгрызет, отсос… В общем, Эймонд давным-давно пришел к выводу, что не будь тогда поблизости ножа, племянник бы ему глаз выдрал руками. Бешеный малый. Невыносимый, избалованный, бесстыдный. Красивый, умный, сильный. Эймонда знатно не по изначальному сценарию понесло. В итоге и тост хорошим вышел, и драка не задалась. Но хотя бы состоялась в целом.       Только Эймонда категорически не устраивало, что все внимание племянника вновь досталось Эйгону. Хотя как сказать досталось: он его насильно вырвал, припечатав Люка к столу, когда перехватил на пути к Эймонду. Люцерис, весь такой разгневанный и возбужденный, так уверенно устремился к нему… и тут влез этот мерзавец. А ему за все страдания на ужине достался только смазанный удар Джейса по лицу и… разъяренный взор Люка, пока меж ними мельтешили стража и родственники. Но Эймонд не отцеплялся взглядом от розовощекого лица весь вечер, так что и теперь не стал. И было в этом уединении между ними в толпе гомонящей семейки что-то, что оформилось мурашками вдоль позвоночника и тяжестью внизу живота.       — Зачем ты ударил его? — рыкнул Эймонд, подходя к брату. Тот стоял у стола, планируя вылакать остатки алкоголя, когда ужин уже давно был сорван закончился, а слуги неспешно убирались.       Семейка Рейниры была отправлена в их гостевые покои, в зале стало умиротворённо тихо. Только Алисента, все ещё расшагивала вокруг, бормоча молитвы. Вероятно, желала проконтролировать работу слуг.       — А ты хочешь, чтобы я обращался с ним нежнее? — поиграл Эйгон бровями, не поднимая жадного взгляда от стола, и потянулся к кубку. Но Эймонд схватил его за грудки и развернул к себе.       Алисента настороженно окинула их взглядом, привлеченная шумом, но Эйгон натянутой улыбкой убедил её, что все в пределах нормы. Мол, спокойно, матушка, мы с братом как обычно: один бухой в хлам, а крышу рвет у второго почему-то.       — Тебе обязательно нужно превратить чью-то жизнь в ад, чтобы чувствовать себя хорошо?       Эйгон сделал вид, что задумался, отведя взгляд. А затем осовело взглянул в лицо Эймонду с ехидной улыбочкой.       — А может, мне нравится Люцерис?       — Тебе? Поверит только идиот.       — Ну а что? Ты разве не вылизал за сегодня каждую часть его милейшего личика? Не высмотрел эти маленькие надутые губки? От одного только взгляда на них кружится голова. А представляешь, что они могут...       — Закрой пасть.       Этого идиота и в обычные дни ничем не поймёшь, а уж когда в нем несколько кувшинов вина бродило… Эйгон театрально закатил глаза, вскидывая руки в мирном жесте, потому как почувствовал, что хватка брата на одежде стала крепче.       — Ой-ли! Будто ты не думал об этом сам, святоша. — И укоризненно покачал головой. — А губки-то надутые на тебя. Стало быть, кто из нас его любимый дядюшка?       Эймонд невпечатленно окинул его взглядом и даже расслабил руку: у Эйгона то ли память уже отшибло, то ли малейшие зачатки логического мышления иссохли.       — Ты его к столу припечатал.       — Будет повод пойти и извиниться, — он следом мечтательно зажевал губу. — А ты только и можешь, что взглядом буравить. Заговорить яиц не хватит.       — По яйцам в семье у нас ты.       — Ну да, твоё даже не вылупилось. — Тяжёлый вздох — и Эймонд потерял всякий интерес к этому разговору. Отступил и развернулся, чтобы двинуться к матушке. И за спиной раздалось: — И я это я не про драконье.       Мерзкий смех, топот спасающегося бегством Эйгона. Эймонд сжал челюсти и сдержался, чтобы не оказать ему чести. Хотя так хотелось припечатать и это надоедливое лицо к какой-то твердой поверхности. Но от того, как твердо было в штанах — и по какой причине, хотелось и свое лицо растереть о первую стену на пути в покои. //       Джейс беспокойно расшагивал по комнате, перебирая в голове все места в городе, куда бы мог пойти Люк. Теперь он не был ему младшим братом — тем самым младшим. Теперь он был бунтарем, исследователем, своевольным и открытым ко всему, к сожалению. А Джейсу, который теперь не имел права указывать совершеннолетнему, но все ещё ребенку, оставалось, как наседке, только нервно кудахтать бурчать под нос и дожидаться его возвращения. (Прикидывая, где его искать в случае чего.)       От грузных, мрачных мыслей его отвлек резкий звук в ночной тиши. Где-то за стенкой послышался надсадный стон:       — О да, Люцерис! Сильнее! Глубже!       Кто-то рявкнул "Заткнись, придурок!". Затем — падение чего-то тяжёлого, человеческого тела предположительно. И Джекейрис кинулся в коридор, чтобы увидеть по правую сторону Эйгона, которого почти что выпнули из покоев Эймонда. Вероятно, лично он сам. Но Таргариен с невозмутимым лицом поднялся, отряхнул полы туники и продолжил путь. Как ни в чем не бывало кивнул Джейсу, когда проходил мимо.       — Племянник.       И вдруг затормозил, сделал пару шагов назад. Взгляд заинтересованно зацепился за опешившую физиономию Джейса. Для него это выражение было чем-то новеньким. Но вскоре скорбная рожа мученика вернулась на родину.       Между ними, явно посвященными больше других, промелькнула искра. Не та искра, о которой мечтал Эйгон, вероятно, и совсем не та искра, которой бы гордился Джейс. Они прекратили прожигать друг друга подозрительными взглядами и почти синхронно выдохнули.       — Зае…       — …бали.       Но каждый думал о своем. У Эйгона выдох дребезжал азартом: он искал, чем бы ещё поживиться на этой ярмарке извращений и чужого стыда. А Джейс уже был мертв внутри, у него ничего не дребезжало. Кроме экстатических воздыханий Люка в голове. Они впились в подкорку и надоедливо путались с собственными мыслями.       — Надо что-то делать, — заключил Джейс, устало покачав головой.       — Надо определенно что-то делать, — вкрадчиво пролепетал Эйгон, закивав.       — И побыстрее. Иначе это не...       — ...случится.       — … кончится. //       — О дядя, тебе необязательно было так изголяться.       Эймонда перетряхнуло, он подскочил, встречая племянника в своих покоях обнаженным торсом. Мгновение назад поклялся выколоть себе второй глаз, если не перестанет параноить, думал, что ему мерещатся тихие шаги и движение двери за спиной. Решил продолжить вечерние чтения у открытого окна, откуда задувал прохладный ночной воздух. И тут посреди безмятежности — елейный голосок. И Люк стоит посреди покоев.       Но он быстро накинул привычную невозмутимость — вместо халата.       — Ты о чем?       Хотелось вскрикнуть "Выйди вон, тебе тут не рады!", но кого он обманывал. Только его тут и ждали, только его и хотели.       — Я и без потрясающего тоста обратил на тебя внимание, — медленно приближаясь и проводя пальцами по резному изножью кровати, поведал Люк. — На тренировке.       — Какое облегчение, — фыркнул Эймонд. — Что-то ещё?       — Эйгон сказал, что у тебя возникли… некоторые трудности. С яйцами.       — Чего? — гримаса откровенного отвращения на лице Эймонда не нуждалась в пояснении. И в подсветке. Свечи потрескивали за его спиной, но сквозь сумрак и так проглядывались кривящийся рот и нахмуренные брови.       — Вылуплением драконов ты, кажется, интересовался. Я-то в этом больше понимаю.       — Больше, чем кто?       — Больше, чем ты. Всё-таки, своего дракона ты… — он пощелкал языком, добавляя выразительности жесту — указал пальцем на глаз, — приручил попозже.       Эймонд презрительно хмыкнул.       — Я не для того провожу время в библиотеке, чтобы слушать лекции того, кто ещё слюнями давился, когда получил своего дракона.       — Да, почитать ты любишь, наслышан. — Люк наконец обогнул угол кровати, приблизился к Эймонду, который стоял неподвижно, сжимая в руке книгу. — А ведь жизнь мимо проходит... Столько всего не успеешь попробовать.       — Эйгон много попробовал к своим годам. Теперь он носитель нескольких зараз и зависимостей.       Люк мягко не согласился, покачав головой. Взгляд оторвался от лица Эймонда и продолжил блуждать по стенам и убранству.       — Дядя Эйгон мне нравится… с его подходом к жизни.       — Ну да, тебе под стать.       — Не понял.       — Ну ты бастард, вот и водишься со всякой шелупонью.       — Ты о своем брате говоришь. О принце.       Люцерис говорил спокойно, особенно не протестуя. Но Эймонда это только больше распалило. Он презрительно выплюнул:       — Да какой из него принц?       — А из тебя какой любовник?! — воскликнул раздражённо Люк, приблизившись ближе к его лицу так резко, словно намереваясь отвесить пощечину. — Сидишь только в пылище, обложился своими книжками, как в баррикаде-       Книга была отброшена с глухим стуком в сторону.       Окончание фразы застряло у Люка в горле. Тело Эймонда придавило его к столбику кровати. Он был едва ли возмущён и слишком очевидно восторжен. А усмешка — его нестираемый ничем атрибут. Таргариен, не будь дураком, да и воспользовался раскрытым в ехидстве ртом Люка. Сунул большой палец внутрь, прижав к нижнему ряду зубов, почувствовал мягкую влажность языка под подушечкой. Так вот каково было той виноградине.       — Я разные книжки там читаю, к твоему сведению, — промурлыкал Эймонд, слабым рывком вжавшись плотнее бедрами.       — С т-трудом верится, дядя.       С трудом ему только удавалось сдерживаться от стонов, пока Эймонд притирался. Он был неописуемо счастлив узнать о капитуляции племянника вот так, без слов — придыханием во фразе и дрожащей рукой, что легла на плечо.       Ах, нет?       И Эймонд подхватил Люка под бедра и повалил на кровать. Уселся сверху и припал распалившимся телом: целовал в шею, кусал, лизал, шумно вдыхал, тёрся, руками по плечам, груди, талии нетерпеливо водил, параллельно ощущая разрезы ногтей на оголенной спине. Пока не сполз на живот.       Моймоймой.       Хочухочухочу.       Люк остановил его, мягко надавив на плечи. Вскинув голову и в ту же минуту заскучав по теплой коже под губами, Эймонд увидел неописуемой красоты зрелище. До дрожи в коленках (хорошо, что опора сейчас была не нужна). Люк, оперевшись на подушки позади, смотрел на него сверху вниз, любовался, мягко вскинув брови, замерев. Словно святыню разглядывал. А ведь этой Эймонд молился у его ног.       Проводя рукой по его лицу, Люцерис увлечённо, благоговейно наблюдал за движением, будто не он этим управлял. Эймонд отвлёкся на момент нежности и прикрыл глаз, потираясь щекой о теплую ладонь. Чтобы затем увидеть перед собой вновь ухмыляющуюся физиономию беззастенчивого племянника. Снова недоступный, непостижимый, нахальный, с темным блеском в глазах. И выдавал племянника с потрохами только кадык, сглатывающий скопившуюся слюну.       Эймонд себя, между прочим, не на помойке нашел (хотя ради Люка отравился бы туда с удовольствием), и не пальцем деланый был (хотя пальцы Люка определенно делали с ним что-то), так что не позволил больше ему дразниться. Прикусил нежно за ребро ладони и, освободившись, вновь начал осыпать поцелуями дрожащий живот. Эймонд не представлял, как выглядел со стороны. Жалким, жарким, нуждающимся. Да и плевать было. Главное, что Люцерису это нравилось, и он готов был предстать перед ним в каком угодно виде. Таки разные книжки читал в своей библиотеке.