Закон причин и следствий

Лара не сомкнула глаз этой ночью. Она сидела у огня, в кресле, накрыв ноги шерстяным пледом. Мёрзла. Ей отчаянно не хватало тепла, и сколько бы она не протягивала руки ближе к жару, они оставались ледяными. Не спала она, впрочем, вовсе не поэтому. Они начались так давно, долгие ночи без сна, она и не могла вспомнить когда, в воспоминаниях затерялась та первая бессонная ночь, слилась с вереницей всех последующих бессонных ночей. И каждую такую ночь она лежала или сидела, откинувшись в кресле, прикрыв глаза и едва дремала – но это и дрёмой было не назвать. Любой шорох или скрип, плеск вод Горхона, любая мелочь могли немедленно пробудить её. Всего мгновение – и она, считай, и не спала совсем. Теперь Ларе казалось, что и этой дрёмы ей было много. В утренние часы всё же подкрадывалась усталость. Она отнимала у Равель волю и подкидывала дурные мысли, странные мысли. Стоило же Ларе вспомнить о делах, как все думы меркли, и вот она поднималась на ноги и начинала работать. Забот с приходом зимы всегда было больше, всякому в эту пору нужна была помощь, особенно тем, о ком больше некому было заботиться. Лара сочувствовала. Лара помогала. Лара забывалась. Но в это утро у неё были совсем иные хлопоты. Равель готовила. Со старанием и прилежанием отмеряла пропорции, раскатывала тесто, крутила фарш. И думала, что в некотором роде исполняла свой долг. Закончила она к середине дня, завернула пирожки так, чтобы те как можно дольше оставались горячими, сама оделась теплее и вышла из дома, чтобы вернуться лишь поздно вечером. Мир был безлико-белым, и она в нём сама себе казалась потерянной, не узнавала улицы, дома, снег слепил её, приходилось щуриться. Было ли так все прошлые зимы? Она шла через мост, в Нижний город, с охотой ступая по цепочкам следов и избегая касаться чистого белоснежного покрова. В голове – не мысли, а чувства, и те не слишком глубокие. Равель зашла во двор, поднялась по ступенькам и отворила дверь. Никто тут и не собирался запираться. И как обычно, её никто не встретил. В относительной тишине она разделась, отставила сапожки в сторону, с корзинкой прошла в закуток кухни. Она слышала голоса наверху, но едва ли различала слова, они проходили сквозь неё, даже звучи они громче, едва ли бы она поняла их смысл: Лара была слишком глубоко в себе, в оцепенении и в каком-то роде покое. Она не удивилась и не вздрогнула, когда, не услышав шагов, вдруг встретилась взглядом с юношей, который стоял на пороге кухоньки и, казалось, смотрел сквозь неё. – Дров достаточно. Воды тоже. И ушёл. Равель мало знала о нём, но знала хотя бы, что он был среди молодёжи авторитетом и что сюда со своими приятелями он захаживал часто. Потому и дверей не запирали. Сама Лара бы заперла. Она не носила ключей от собственного дома, но другое дело – это место. Но она молчала, провожая взглядом молодого человека. Чувствовала, что не имела никаких сил что-нибудь поменять. Она не была готова к переменам, а те были слишком стремительны. Равель дождалась, пока не хлопнула дверь, оставила на столе еду и поднялась. У неё едва билось сердце, пока наконец она не прошла в комнатку и не увидела на кровати Медведя, спящего, как и обычно. "Обычно" началось примерно с начала зимы. Какая злая ирония… раньше его кличка казалась доброй, теперь оставалось жалеть, что медведи впадали в спячку. Животные пробуждались по весне, проснётся ли Артемий?.. Лара не знала. Как не знала, как описать чувства, отяжелявшие сердце. Она смотрела долго в неподвижное лицо, лицо друга, знакомого с детства, но отдалившегося за годы отсутствия, и ей оно казалось неспокойным, более того, встревоженным. Лара всё стояла у порога и смотрела, она видела его лицо так много раз… лицо мальчика, лицо подростка, и теперь, как он вернулся, она видела его мужчиной. Уже привыкла, что челюсти у него стали шире, что как будто укоротились ресницы, что между бровей пролегли тонкие морщинки, следы перенесённых испытаний. А так всё как будто оставалось ровно таким же, каким она и запомнила: светлые волосы, выделяющиеся скулы, удивительно полные розовые губы. Отчасти он оставался тем же Медведем, с которым она дружила когда-то. Но что-то в нём изменилось настолько, она подчас его не узнавала. И даже сейчас, когда он спал, ощущения Лары оставались двойственными. Как долго она стояла так? Но очнувшись, она едва могла сама себе объяснить, почему вот уже не первый раз сил хватало только на то, чтобы рассматривать его, узнавая и не узнавая одновременно. Рядом, на табурете, сидела девочка. Она держала Артемия за руку, обе её ручки крепко держались за его запястье. Малышка сверлила настороженным взглядом Равель и не собиралась заговаривать с ней первой. Лара сморгнула и сухо позвала: – Иди спустись и поешь. Девочка вздохнула, насупилась, подчинилась с неохотой. С Ларой здесь смирились – иного слова было и не подобрать. Её… вроде бы принимали здесь, но в воздухе нечто неуловимо давало понять: без неё было бы явно не хуже. Лучше. Лара не обижалась. Лару это как будто вовсе не ранило. Она и не думала менять планы, хотела бывать здесь несколько дней в неделю – и приходила. Её по крайней мере не гнали. Она спускалась вместе с девочкой, когда услышала лёгкий хлопок двери и позвякивание ключей, подняла голову, замерев. Мастерская врача… Из неё вышел мальчик, которого Медведь приютил вместе с девочкой. На взгляд Лары – зря приютил, он был уже слишком большой. Присматривал бы, не давал совершить глупость, насколько это было возможно. Но впускать так глубоко в своё же древо, семейное древо, того, кто уже успел вырасти и обрести стержень, будучи беспризорником и делая что хочется… впрочем, Лара размышляла об этом спокойно. Она никогда не осуждала, просто понимала, что во всех вопросах были свои подводные камни. Но мальчик ей всё же нравился, он же и был единственным, кто контактировал с Ларой так, будто не удивлялся её настойчивому желанию приходить в этот дом. А ей, в сущности… просто сложно было называть его тоже Бурахом. Вот он показался у лестницы вместе с сумкой. Замер, как если бы кто чужой застиг врасплох, но почти немедленно выпрямился. – Привет, – сказал он. – Привет. Я принесла пирожков, не забудьте их все съесть. – Ну это… Спасибо. – У вас есть грязные вещи? Я заберу постирать, ты можешь отдать мне всё. – Там немного. Я потом. Меня там это, ждут. – Я поняла. Равель спустилась. Интересно ли ей было в самом деле, что делал этот юноша в мастерской и что вынес оттуда? Лара задавала себе вопросы, но всё это было ей не настолько интересно, чтобы искать ответы. В этом доме стало слишком много закрытых дверей. Но Ларе приходилось мириться со многими изменениями. Как не стало Башни, как будто какой-то механизм запустился. Тикал, тикал… навроде машины Собора. И город, что оставался неизменным многие годы, вдруг начал меняться. Что-то случилось, и это было не просто падение Башни, не просто пережитая эпидемия. Лара чувствовала, что в этом было что-то большее, но именно поэтому в ней прибавилось смирения. Разве может маленькое препятствовать большому? Нет, конечно нет, оставалось просто жить. Девочка была уже внизу. Она ела, не позаботившись налить молока или попросить сделать чай. Лара сама, и без просьб, начала наливать воду в чайник. – Ты ничего не спросила. Лара обернулась. Девочка перестала есть и только смотрела. Обвиняющие смотрела. – Не в первый раз, – ответила она и поставила чайник на плиту. Раньше, стоило ей увидеть кого-то в этом доме, она спрашивала об Артемии. "Он ещё спит?" "Случилось что-нибудь?" "Не просыпался?" "Всё по-прежнему?" Не менялось ничего, и надежды никакой не было. И Ларе было жаль девочку. Очень жаль. Не успев обрести дом и отца, она снова стала сироткой. Пусть девочка и не любила Равель, та считала своим долгом иногда навещать её. Не только Артемия навещать… – Ты думаешь, он не проснётся. Девочка не спрашивала. Она и не ела больше, только сверлила тёмными глазами, как и всегда неприветливая. Но она была чистенькой, умытой, одетой. Кофта вот была великовата, связана на девочку постарше. Лара села за стол, рядом с ней. Что сказать? – Не думай, что мы его бросаем. Мы будем рядом с ним. Просто… я не загадываю. Девочка откусила ещё кусочек от пирожка. У двери слышалось пыхтение, шаги, это мальчик торопливо собирался, даже запыхался. Вновь хлопнула дверь. Лара прикрыла глаза, усталость делала её молчаливой. – Он проснётся. Сама увидишь. – Пусть так и будет. Не умела она с детьми. Не получалось у неё говорить с ними, не находилось слов. Стах тоже не умел, но ему приходилось иметь дело с вчерашними мальчишками, а с ними было легче. Уже голова на плечах, уже мышление другое, уже вот-вот взрослые. – Ты не знаешь, куда твой брат ушёл? Не из любопытства спросила, хотела отвлечь маленькую. У самой руки потянулись к оставленным на столе грязным тарелкам, надо было их вымыть. – Лечить. – Стах… доктор Рубин не появлялся? – Нет. Он – нет. – А кто да? Приходил Григорий? Филин? – Не, – голос девочки зазвучал раздражённо. – Змеиный плащ. Только он сбросил змеиную шкуру. Наверное, потому что зима. Лара не могла припомнить ни одного человека, к которому подходило это описание, разве что… – Змеиный плащ… такой, что носил приезжий доктор? – Он. Лара отнесла тарелки к рукомойнику, только бы скорее руки занять, потому что сказанное всколыхнуло покров спокойствия. Сердце забилось загнанно. – Я правильно тебя поняла? Он приехал снова? Даниил Данковский. – Я и говорю, – пропыхтела девочка, подтягивая к себе ещё один пирожок. – Мога. Шкуру сбросил, но остался змеёй. Страх. Откуда страх? Почему так похолодело в животе, даже перед глазами потемнело? Лара была бы рада не верить, но в правдивости слов ребёнка сомневаться не приходилось. – Как?.. он был тут? – Смотрел на папу. – Неужели он хочет его лечить? – Он не вылечит. Тут нечего лечить. Надо, чтобы он уехал. Лара была с этим почти согласна. Почти. Трудно было разобрать чувства, смешавшиеся настолько, что стали почти единым целым. Хотела ли Лара, чтобы Данковский помог? И да, и нет. Хотела ли она, чтобы Артемий проснулся? И да, и нет. Она не знала. Вот только чувствовала, что если он проснётся, что-то непоправимо изменится, настолько, что ничего от старого уже не останется. И сердце Лары билось в испуге. – Вот… вот как. Она онемела. Вымыла посуду, вытерла столешницу, спокойная внешне и глубоко раненная внутри. Она и себя винила в том, что не может обрадоваться, что не может надеяться, как было в начале, в первый месяц. Вина сплеталась со страхом, и в груди делалось невыносимо горько. Вместе с девочкой они поднялись наверх. Лара вновь остановилась на пороге комнатки, в которой находился Артемий. Дыхание перехватывало. Почему он иногда казался ей таким устрашающим до отторжения, а иногда таким красивым? Вспоминалось его лицо, беззаботное, улыбчивое, когда они были детьми. И всё это исчезло безвозвратно… Ларе было не привыкать к этой боли. И она даже не знала наверняка, помогало ли прикосновению к Медведю, спасало ли оно от этой страшной боли или усугубляло её? Но ледяные пальцы сами тянулись к теплу. Лара села на табурет, коснулась его руки. Почти горячий… вот его пульс, чётко различимый, пальцы у Артемия иногда сжимались, стоило вложить руку в его ладонь. На этот раз он был недвижим. Забытье казалось кратким, а время летело вперёд. Ни звука не коснулось слуха, Лара обратилась в чувство зрения и понемногу отогревалась. Девочка рассказывала что-то Артемию шёпотом, шуршала листочками, раскладывая те у него на груди. Она без опасения взбиралась на постель, хотя… она была ещё маленькой и весила мало. Пронёсшийся сквозняк заставил поёжится, Лара наконец взглянула в окно, там поднялся ветер, снова пошёл снег. – А вы… уже кормили его сегодня? Ему что-то нужно? Может, обтереть его? – спохватилась Лара. Девочка посмотрела на неё странным взглядом, как будто Равель вздумала над ней смеяться. – Мы даём всё, что нужно. Он и сам бы тебе сказал. Сейчас ничего ему не надо. Лара вздохнула. Она пробовала уже давать ему воды и еды, но не всегда это получалось. Она думала, это всё потому, что Артемий был сыт. Иногда она помогала обтереть ему верхнюю часть тела, иногда переворачивала его на бок. До остального её не допускали. Что девочка, что мальчик, они говорили ей одно и тоже: ничего не нужно. Лара поднялась, чтобы зажечь свет, а после снова села рядом, положила руки на запястье Медведя и выдохнула. Дышать было всё легче и легче. И так она готова была сидеть, пока на улице совсем не темнело и не приходила пора уходить. *** Виктор сказал, что поезд из города поедет не позже, чем через неделю. Оставлял за Даниилом выбор – уехать, как только представится возможность, или… Или что, собственно? Картина за окном представлялась тусклой, но в приглушённых серых цветах, в белеющем на крышах снег и нежном голубом цвете неба было что-то необыкновенно нежное. Чистое. Спокойное. Даниил смотрел в окно, из труб валил дым, некоторые окна уже засветились жёлтым: темнело, люди включали свет. По улицам почти никто и не ходил, по крайней мере, Даниил не увидел ни одного человека. Шёл снег. Что же делать? Что делать? У него была неделя, было время. Время! Подумать только, быть в этом городе и не мучиться переутомлением, бессонницей, не растрачивать энергию, а иметь возможность, вот как сейчас, подумать. Просто посидеть и подумать. Даниил устроился удобнее в кресле, откинул голову на спинку. Было совсем немного зябко, но это не мешало, совсем нет, только помогало не уснуть. Темнело быстро. Данковский не сводил взгляд с неба, видел, как загорались первые звёзды. Как дым бледнел и поднимаясь к нему, сливался с сероватыми облаками. На улицах зажёгся свет. Как дышалось… легко. Свободно. Несмотря на всё, что было в прошлом, Даниил испытывал странное, почти злорадное удовлетворение. Почти. Совсем немного. Это, впрочем, не мешало ростку сочувствия, которому он был совсем не рад, но с которым приходилось мириться. Был и интерес. Настоящий интерес, с каким он приступал к новому делу. Неделя… что ж, пусть неделя. Сперва он может наблюдать, увидит своими глазами, что происходило с Бурахом. Надо было расспросить Рубина. Возможно… посоветоваться с Юлией. Она ведь была здесь, Юлия? Как, стало ему интересно, она проводила вечерние зимние часы в Неводе? Если она не уехала из этого города, конечно… надо было спросить у Виктора. Что ж, это можно было сделать позже. Кто остался здесь? Что Стаматины? Данковскому не верилось, что они могли продолжить жить в этом городе. Не после… не после того, как их творение было разрушено. Даниил прикрыл глаза. Видения, которые он успел запечатлеть, находясь внутри Многогранника, он не забудет никогда. Иной раз ему казалось, что даже комната в Омуте обретала совсем иной вид, и стены отражали свет изломанными линиями гранёного стекла. Это ему казалось из-за усталости, наверняка, и Ева… а что Ева? А она так же жила там? Нахмурился, раздумывая, правда ли он хотел бы увидеть её вновь. Не мог ответить на этот вопрос. Слишком многое произошло в те последние дни… Если он встретит Еву вновь, заговорит ли она обо всём, что случилось, обо всём, что было безвозвратно утеряно? Даниил хотел бы этого избежать. Мысль прервалась – как рвётся нитка, Даниил вслушался. Кто-то тяжёлый шагал, тяжелее женщины и ребёнка. Гости? Он не слышал голосов. Может, это к нему? Нет, потому что всё оборвалось хлопком двери этажом ниже. И раз уж тишина и раздумья были нарушены, Даниил поднялся и вышел из комнаты, прикрыв глаза от света ламп, неожиданно яркого. Спустился вниз, ступая тише, по-прежнему вслушиваясь. Внизу играла тихо-тихо музыка. Оттуда шло тепло, пахло едой, раздавался занятный стук, частый-частный, кажется, швейной машинки. Даниил постучал, прежде чем зайти в первую к лестнице дверь. Она была приоткрыта, но вежливость этого требовала. – Дана, вы здесь? – Да, проходите-проходите. – Я не отвлеку вас? – он зашёл, отметив, что музыка, сделавшаяся громче, играла в другой комнате, вероятно, так развлекался ребёнок этой доброй женщины. В комнатке горел яркий свет, тут было много ламп, посреди стояла механическая машинка, рядом как продолжение – стол, на котором лежали раскроенные лоскуты. Вдоль стены построились шкафы со свёртками тканей, каких-то незамысловатых кружев, много ящичков и полочек. Дана прекратила шить и посмотрела на него приветливо. – Совсем не отвлечёте, я рада, что вы спустились. – В самом деле? – мягкая усмешка тронула губы, Даниил невольно взглянул в окошко позади женщины, но за ним ничего не было видно. – Мне показалось, что вы пришли не в настроении. Вы уж простите, что так говорю, – Дана опустила глаза, – понятное дело, что вы человек серьёзный и большой, и мысли у вас тоже… – Серьёзные и большие? Дана тихонько засмеялась из-за своей же неловкости. – Что говорить, вы человек науки. А тут, в городе этом, живут самые простые люди. Не простые. Отнюдь не простые люди тут жили среди простаков. – Вы говорили, что полгода как переехали сюда. – Так и есть. – Вы знали, что здесь разразилась эпидемия, прежде чем решились переехать, стало быть, знали, что тут всё может быть очень непросто. Город стоял на производстве мяса. Теперь рабочих рук стало меньше. – Знала. Как тут не знать? – женщина провела по тканям рукой, наткнулась на обрезок нитки и бросила его в жестяную коробочку с точно такими же обрезками. – Но люди продолжают здесь жить. Да и… деваться было некуда. Тут руки нужны всякие, не только сильные, тут за дело своё можно себя как-нибудь да обеспечить. Детей в городе много, они бедокурят, рвут одежду, быстро растут в конце концов, каждому одёжка по размеру нужна. Как раз дело для швеи. Даниил не собирался расспрашивать её о прошлом, о личном. Но хотел кое-что прояснить. Полгода… значит, она могла видеть Бураха до того, как с ним приключилось несчастье. – Вы упоминали мальчика-врача… я бы хотел расспросить о нём. – А вы разве его не знаете? – она искренне удивилась. – Знаю, – ответил Даниил и понял, что в голосе собственном отчётливо слышалась досада. – Но прошёл год, даже больше. Мне любопытно, что вы можете о нём сказать. Дана задумалась. Взгляд её ярких глаз скользил по машинке, по натянутой нитке, по собственным рукам. – Что ж, это очень деятельный юноша. Активный. Немного забавный такой, но славный. Он всё делает по инструкциям отца, очень серьёзно к этому делу подходит. Ничего не было понятно. Даниил хмурился, чувствовал, что как будто что-то упускает. – Инструкциям… отца? – Ах, ну, он же дал ему свою фамилию. Мальчик же был сиротой. Артемий не был для неё младшим Бурахом. Даниил только теперь понял и глухо засмеялся. Дана потупила взгляд. – Простите, – сказал он наконец. – Я смеюсь над собой, не над вами. Видите ли… мне казалось, что под "мальчиком" вы имеете в виду Артемия Бураха. А вовсе не мальчишку, которого он пригрел. Только после объяснения Дана подняла глаза и робко улыбнулась. – Я поняла. Вы, наверное, знали старого врача, который уже умер… он был старшим. Тут многие его помнят. – Не имел возможности познакомиться с ним лично, но в какой-то степени… Дана, я хочу поговорить с вами об Артемии. Вы знаете что-нибудь о нём? – он сделал паузу, но ответа не получил, поэтому добавил: – Когда сегодня я спрашивал, не известна ли вам причина, по которой меня пригласили сюда… – Ах! Да, я поняла, к чему вы. Но неужели всё так плохо? – она чуть было не вскочила с места. Данковский едва сумел жестом остановить её. – А что вам известно? В соседней комнате смолкла музыка, потом, после шуршания, короткого стука, заиграла другая пластинка. Дана взглянула на приоткрытую дверь и заговорила тише. – Я знала, что ему нездоровится. Но… я не думала, что это что-то серьёзное. Понимаете… он выглядел всегда сильным и здоровым. Про таких людей говорят, что они крепко стоят на земле. Наверное, я мало знала, да и видела я его вблизи всего… пару раз? Наверное, да. И никогда не говорила с ним напрямую. Она замолкла, но вспоминала, и Даниил совсем не хотел вмешиваться в этот процесс. Ему было интересно, что мог бы сказать человек приезжий о Бурахе, может, она подметила какие-нибудь странности, детали? Может, в этом крылись симптомы сонной болезни? – Хм… что ещё? Я не знаю. Что о нём можно сказать… Я думала иногда, вдруг дело в ранении? Я слышала, всего-навсего упоминание, что он стал жертвой страшного недоразумения, на него напали. Деталей не знаю, но вдруг это причина? .. в любом случае, он ведь очень молод, какие болезни могли в нём развиться? – Это интересно и мне. Сосредоточьтесь, пожалуйста, вспомните, не было ли совершенно никаких особенностей? Бледность, может, покраснения на коже? Или он жаловался кому-то на головную боль? Что угодно. Дана вновь замолчала, вспоминая. Она искренне хотела помочь, это было видно. Она поднялась, подсобрав лоскуты на рабочем столе, подошла ближе, но только затем, чтобы закрыть дверь. Зачем? Не хотела тревожить сына? Как будто ему было дело до разговоров взрослых… – Вы не смогли встретиться с ним лично, да? Он всё ещё где-то у степняков? Мы отрезаны от них снегом… Так она действительно полагала, что он не был в городе? Это было уму непостижимо, в таком маленьком городе и не знать, что единственный врач, имеющий хоть какое-то образование, не может оказать помощи, потому что беспробудно спит! Но Дану он не винил. Местные бывали недоверчивы, это он усвоил, её не информировали умышлено. Надо было порасспрашивать людей в Нижнем городе… но перед этим он всё же предпочёл бы встретиться с Рубиным. – Знаете, а вы навели меня на мысль, – сказала Дана, подумав ещё. – Когда я видела его мельком, мне казалось, он переутомлялся. Бледен был немного, да, круги под глазами. Он был очень задумчив и не услышал даже, как с ним поздоровались дети на площадке. Больше не смогу ничего сказать… он двигался достаточно свободно, не знаю, испытывал ли он боль. Но мне кажется… это только мне так кажется, но… он мог испытывать боль и не подавать виду. Понимаете? Он показался мне таким человеком. Даниил тяжело вздохнул. Она старалась, но едва ли смогла помочь ему. – Спасибо. Я поразмыслю над этим. Кстати, я ведь не только об этом хотел вас спросить. Кто это наш сосед? Его комната напротив вашей, как я понял. Дана посветлела. Она очень скоро и думать забыла о том, чтобы говорить тише и продолжила своим обычным тоном, садясь снова за машинку. – Это Глеб, он работает на заводе. Фамилию его я подзабыла… он вроде бы уроженец местный, но жил не здесь, вернулся вот только. Мы почти одновременно заселялись. Сперва мы с Казимиром, потом он. Да, Виктор нашёл самое лучшее место. Здесь не было никого, кто застал эпидемию. – Что ж, благодарю вас, не стану вам больше мешать. Он уже собрался уходить, но Дана встала и заговорила торопливо: – Ну что вы, что вы. Вы можете не уходить. И скоро будет ужин, и Глеб спустится… может, вы хотите чаю? – Я спущусь позже, – сказал он мягко, но твердо. – Пока мне нужно подумать обо всём, что вы мне сказали. И он ушёл, плотно закрыв за собой дверь.