Закон причин и следствий

Кажется, теперь он понимал Андрея, когда тот говорил, что город на Горхоне был тихим и спокойным. И что здесь как будто отступало всё, находящееся за его пределами, и уже не имело никакой власти. С другой стороны – скука же. Даниилу, правда, скучать пока не приходилось, он всё думал о том, что узнал. Неразрешённая тайна манила попыткой её разгадать. Воздух был звенящим и чистым, белое полотно снега смягчало очертания. Это не изнанка города, разумеется, и едва ли всё здесь было наполнено умиротворением, Даниил не решил ещё окончательно, как глубоко он заглянет, захочет ли заглянуть в глубины. Пока он был до раздражающего неопределившимся и знал, что может рассчитывать на совет лишь одного человека во всём городе. Потому что никто другой не мог рассчитать, как сложно придётся Данковскому, если он останется. … Или если он уедет. Даниил опустил голову. На мысль о том, что хозяйка была дома, наталкивал не только струящийся из трубы дым, но и обыкновенное знание: едва ли погодные условия могли облегчить хромоту, пусть даже дороги часто чистили, но снежная каша под ногами всё равно была тут как и тут и в ней увязали ботинки и сапоги… и это если не говорить о болях, вызванных холодом. Невод стоял немного отдельно от прочих зданий и казался особенно заманчивым, хотя… тоже дарил не слишком хорошие воспоминания. Но Юлию увидеть хотелось. Невольно Данковский вспоминал те минуты, в которые мог говорить с этой необыкновенной женщиной, её немного хриплый голос, запах табака, бумаги и чернил, шаги с прерывистым ритмом. Что говорить, он был откровенно рад узнать, что сможет её увидеть, но вместе с радостью были и те чувства, из-за которых он долгое время не решался постучать. Вот совершил усилие, подошёл к двери, занёс руку. Главное – не останавливаться, иначе есть риск вновь вступить на петляющий путь размышлении. Он постучал. А когда-то мог входить и без стука, по крайней мере, в прихожую. Подчиняясь порыву, Даниил сам открыл дверь и шагнул как раз тогда, когда противоположная дверь библиотеки открылась. Люричева показалась ему неизменной, ровно такой же, как и год назад. Больше года назад… Разве что одежда на ней была другая, из плотной шерстяной ткани, а весь вид в целом говорил о том, что Юлия не собиралась выходить из дома. И как ни в чём не бывало она сказала: – Рада вас видеть, Даниил, проходите, не пускайте холод. Он скорее вошёл и плотно затворил дверь. Юлия и без того накинула тёплый клетчатый жилет поверх кофты, ему не хотелось, чтобы она ещё больше продрогла. – И я рад вас видеть. Надеюсь, не стану для вас помехой… – Бросьте, Даниил. Раздевайтесь и проходите. Мы можем перейти отсюда, здесь не так удобно. – Не стоит, тут хорошо. Играла музыка. Граммофонная игла подрагивала на пластинке. Ранее ему не доводилось слышать здесь музыку. Ровно как и ступать настолько осторожно, потому что пол был уставлен башенками из книг. Юлия, несмотря на хромоту, двигалась куда более свободно, она шла между преградами, становился очевидным маршрут, на первый взгляд неочевидный. Вроде и беспорядок, но в целом изменения были приятными, они отделяли настоящее от прошлого. – Садитесь сюда, тут места больше всего. Вот и ещё одно изменение – софа в укромном пространстве, окружённом книгами. Юлия села сама и немного вытянула ногу, нахмурившись. Длинная юбка из той же клетчатой плотной ткани, что и жилет, почти не образовывала складок, Даниил всё же задержал взгляд на округлом очертании колена, немного удивившись: ранее он не замечал за Юлией каких-либо проявлений физической боли. – Вам нехорошо?.. Из-за холода? – он сел рядом. – Нет, другое. Слишком долго сидела в одном положении, за столом. Он вспомнил теперь и тот последний день перед тем, как уехал. Он был здесь и видел, как Юлия расчерчивала на листе бумаги линии, точками помечая что-то и подписывая едва различимыми буквами… у неё был ровный почерк, Данковский хорошо его понимал, но из-за того, что нужно было уместить все мысли в небольшое пространство рядом с точкой, приходилось мельчить. Она записывала впечатления – на будущее… для книги. Для своей книги о Бурахе. Он узнал о её намерении, когда протрезвел, как и узнал от Петра о признании. "Это был я". Или… что там Артемий сказал несчастному архитектору. Позже это же признание Даниил услышал от самого Артемия. Но в самом деле, было ли это настоящим открытием?.. нет. Горечь заполнила. Данковский прикрыл глаза, пытаясь отгородиться от воспоминания, что с такой охотой вновь представало перед глазами. – И как, работа над книгой идёт полным холодом? – вырвалось у него язвительное, желчное, необдуманное. Ухмылка немедленно испарилась, стоило Даниилу понять, что подобный тон не только обнаруживает едва затянувшуюся рану и очень чувствительные ткани вокруг, но и мог обидеть Люричеву. А он этого не хотел. – Простите. Но та смотрела просто, спокойно и так, будто если не всё, то очень многое в Данииле было ей понятно. – Вы не сказали ничего, за что могли бы извиняться, – ответила она. – Сказал. И вы об этом знаете. Я… не хотел вас задеть. – Вы и не задели. Я знаю достаточно, чтобы понимать, как вам непросто сейчас. – Вы совсем не удивились тому, что я вернулся? – Даниил не сводил взгляда с её лица. От него не укрылась бы даже самая неявная перемена, он бы понял, будь Люричева неискренней. Но в голубых глазах встречал лишь покой и задумчивость, проистекающую из сосредоточенности – того, что помогало Юлии даже в самые страшные дни не терять способность мыслить и размышлять. – Нет. – Предугадали? – усмехнулся он, но теперь испытывая даже что-то сродни благодарности. – Всё из-за того, как вы перестроили улицы города… – Точно не из-за этого. Моя роль в этом… процессе оказалась куда менее значимой. Скажите, вы уже видели Бураха? – Видел. Виктор проводил меня в этот дом и… – тут он развёл руками, – я толком не понимаю, чего он хочет. Чтобы я его спас? – А вы сможете? – Юлия говорила без тени сарказма, только наблюдала с настоящим интересом. – Не могу ответить на этот вопрос. – Думаю, и Виктор не может. Так почему вы здесь? – А вот об этом я бы хотел с вами поговорить. Посоветоваться. Только теперь она отвела взгляд, будто видела нечто совсем другое, что-то куда более интересное, прямо перед собой. Потянулась в бок, на ощупь нашла коробок и сигареты на выстроенных столбиком книгах. Зашипела спичка и вспыхнула сперва крохотным синим, затем куда более уверенным и тёплым язычком пламени. Люричева прикурила, прикрыла глаза. – Вы останетесь, Даниил. – Вы в этом так уверены? Или это было не пророчество, а совет? – Это был расчёт. Вы страстный игрок, не сможете пройти мимо. Пока перед вами предстала неполная картина, а вы уже сомневаетесь, что захотите уехать. Так что мне вам советовать?.. Так оно и будет. Нет, всё-таки она несколько изменилась. Даниил пока не мог определить, в чём заключалась эта перемена. – Вы полагаете эту болезнь загадочной? – Нет. Думаю, это просто следствие всего того, что уже произошло. Поэтому не думаю, что вмешательство даже такого человека как вы, что-нибудь изменит. Вам ведь нужно бороться с причиной, чтобы направить человека к выздоровлению. Причины все остались в прошлом. Снять симптомы?.. впрочем, это-то можно, думаю… не знаю, я не медик. И не мистик, едва ли тут смогу вам помочь. – Опять мистика?.. – он откинулся на спинку, взгляд замер на циферблате часов… – Чёрт возьми, я тогда почти поверил во всё это… И неопределённо качнул рукой, после чего та вновь повисла на подлокотнике. Юлия молчала, курила, думала. Музыка наполняла библиотеку, куда более тихая, чем можно было ожидать. Звук тускнел, становился тише. В этот миг Данковский забеспокоился, ему, конечно, приходилось иметь дело с разного рода болезнями, даже если стереть из памяти ужас Песчанки, найдётся невероятное количество удивительных случаев, когда человек чудесным образом, находясь в шаге от смерти, выживал, да и тех случаев, когда при пустяке гасла жизнь, было тоже достаточно. Он вспоминал лицо спящего Бураха и не мог не думать о том, что постигший его недуг был следствием его ошибки. Карма или что-то подобное… Впрочем, пустое, просто Даниилу хотелось так думать, хотелось, чтобы упрямец понёс своё наказание… Что говорить, Даниилу было проще просто находиться в этом городе просто потому, что он не смог бы встретить Бураха где-нибудь на улице, видеть его в добром здравии и говорить с ним. – Юлия, как вы думаете, могло ли это стать карой? Не требовалось уточнять. Люричева медленно повернула голову, её глаза были внимательны, как и всегда. Она всё понимала. – Отчасти. – Вы сказали, я смогу попробовать снять симптом, но что вам в целом известно? Из всех объяснений, которые я только услышал за это время, не получается составить цельную картину… Вы мне в этом поможете? Юлия ответила не сразу: затягивалась, а потом медленно выдыхала дым. – Попробую. Из всего, что я скажу, факты займут только незначительную часть. Понимаете? Я могу поделиться с вами в основном выводами. – И этим окажете мне ценнейшую услугу. – Хорошо. Мне нужна минута. Он не отвлекал, находил даже нечто по-особенному успокаивающее в наблюдении за Люричевой, за тем, как она ненадолго погружается в саму себя, структурирует что-то в голове… Даниил всегда полагал, что наука нуждается во вдохновении, в воображении, и ему было искренне интересно, как именно Юлия работает, каков ряд воспоминаний и визуализаций идей, как они выстраиваются перед её внутренним вздором. Если бы Многогранник ещё стоял бы на реке… может, Даниил смог бы это увидеть. Юлия стряхнула сигаретный дым в стоящее на тех же книгах чайное блюдце, оно было полно пепла. – Изменения начали происходить в Бурахе не мгновенно, они были не слишком заметны, но я предполагаю, что это началось в конце той осени, когда ударили первые холода. Думаю, что немногие это поняли. Разве что подростки и эта девочка, он нарёк её своей дочерью… Они тогда собрались вокруг него, как не собирались вокруг Исидора. Не знаю, известно ли вам, но покойный подолгу беседовал со многими из них. Но к Артемию они приходили чаще. Как будто… не учились у него, а контролировали его. Вы понимаете? – Признаюсь, не совсем… – Возможно, оберегали. Я думаю так, потому что теперь они – живой бастион. Особенно эти пятеро, двое приёмных, юноша Ноткин, что сейчас при Управе, сын Каиных и сама Виктория. У дома Бураха постоянно кто-то да присматривает за всем, даже если кажется, что это не так. Из-за них не расползаются слухи, из-за них многие в городе не обеспокоены тем, что давно уже не видели Артемия. – Как неприятно, должно быть, – начал Даниил с усмешкой, – получится, когда горожане узнают, что остались без врача… зима ещё не кончилась, весной наверняка заболеваемость будет высокой. Вся надежда на Рубина. Люричева взглянула на него, и впервые он увидел в её глазах таинственность. – Болеют и сейчас. Немногие. И Рубина пока в городе нет. – И… никого не возмущает, что Артемий сидит дома? Ах, они же думают иначе. Хорошо. Никого не возмущает, что он, как и Рубин, зачем-то остался в том лагере степняков, когда как разумнее было бы разделиться? – Горожан лечит ученик Бураха, тот юноша, которого он приютил. Он вызывает у людей большое доверие. Хотя меня… интересует, что именно теперь выступает в качестве сырья для лекарств и не ограничено ли оно… но юноша справляется. Даже, к слову, работает с заболевшими Песчанкой. Даниил хотел было сказать Юлии, что знания и умения этого юнца едва ли находятся на необходимом уровне, чтобы он мог в действительности кого-то лечить, как вдруг осознал, что она сказала. Осознал и застыл, похолодевший и потерявший весь былой настрой. Песчанка?.. Как? Это было невозможно, болезнь как по волшебству испарилась меньше, чем через сутки после падения Многогранника. И не было ни одного случая заражения в последующие дни… Он смог с трудом сглотнуть. – Вы говорите… неужели вы хотите сказать, что в городе эпидемия? А так спокойно было вокруг, так тихо, ничто не напоминало о том, что творилось в тот злополучный сентябрь. – Нет никакой эпидемии, бакалавр. Скажу вам откровенно, если бы я была менее внимательна, то едва ли назвала бы нынешнюю болезнь Песчаной язвой. У неё много… отличий. К примеру, она едва ли представляет угрозу для жизни, больные не валятся с ног и не бредят, в конце концов, они выздоравливают. Даниил не мог поверить. Ему казалось, это шутка. И довольно глупая. Так мог пошутить кто угодно, но не Юлия… точно не она. – Почему же… – его голос был тих и напряжён, – вы думаете, будто это Песчанка? Её отличали высокий уровень заражаемости и смертоносность… – И не только. Я видела вашу работу, наблюдала за Рубиным. Недолго, но достаточно, чтобы знать, что ещё отличает её от многих других болезней. Она по-прежнему переменчива и по-прежнему поражает не одну систему, она меняется. Сегодня одно, завтра болит другое. Как сами понимаете… мёртвых нет, вскрывать некого, и про поражение отдельных органов я вам ничего не скажу. Но я видела, как работал этот мальчик, как учил его Бурах. В их доме и теперь готовятся снадобья, которые облегчают симптомы. В прошлом, ещё весной, многих болезнь ещё пугала, люди боялись новой вспышки, но из всех заболевших умерли лишь двое. И симптомы тогда проявлялись ярче, не то что теперь. Теперь Песчанка не опаснее простуды. В голове всё перемешалось. Если бы Данковский мог, то поднялся бы, как это давно вошло в привычку, начал бы неспешно мерить комнату шагами. Это было порой необходимо, чтобы привести мысли в порядок. Но сейчас он только и мог, что окидывать раз за разом книжные полки, стол, уставленный книгами, выстроенные на полу книжные башенки. Но замешательство не длилось слишком долго, у него даже появилось объяснение, его же просто не могло не быть! – Подождите… возможно ли, что местные выработали иммунитет? – Но болели и болеют не только местные, приезжих в городе не слишком много, но достаточно, чтобы сделать однозначный вывод. – Что за чёрт… Прошлое тянулось за ним шлейфом. Управа, бесконечные распоряжения, борьба с местными традициями и местной же глупостью, исполнители в костюмах, запах разложения и крови… Даниил почувствовал, как в крови закипела ярость. Он негодовал. Тогда, год с лишним назад, те двенадцать дней были подобны муке, разыгранной трагедией, обернувшейся провалом… и чтобы что? Чтобы болезнь вернулась, став вдруг легкодоступной мишенью? Она изводила его тогда, чтобы теперь едва представлять угрозу? Судьба смеялась над ним, иного объяснения он найти не мог. – Это удивительно, не правда ли? – продолжала Юлия. – Мне казалось, Бурах тогда был испуган… и обрадован. Я про те первые дни, когда Песчанка вернулась, но была слабее, чем раньше. Ему не требовалась панацея, то средство, помните? Конечно помните. Люди при должном уходе выздоравливали дня через три-четыре. Вскоре никто уже не называл эту болезнь прежним именем. Вот тогда, Даниил, я начала подозревать в Бурахе перемену. – … продолжайте. – Он был активен, иной раз даже чересчур, он много времени проводил вне стен дома, а когда ему приходилось там бывать, он пытался переделать всё, что мог. Если я хоть немного понимаю его, то это было не только намерением создать условия для тех, за кого он решил отвечать, но способ меньше думать о прошлом. Об отце. Это же дом, в котором он провёл годы детства и часть юности. Я хочу, чтобы вы отметили занятную параллель. Вы уже знаете о чём я. Пока Песчанка со временем становилась всё менее и менее опасной, Бурах чувствовал себя всё хуже. На самом деле это то, над чем я не перестаю думать в последнее время. Это не даёт мне покоя, я вижу связь. Это… просчитано. Так можно просчитать расстояние до небесного тела, которое никогда не видел человек, и более того, человек даже не изобрёл достаточно точного и мощного прибора, чтобы увидеть это тело. Но оно есть. И его местонахождение можно высчитать, если располагать точной картой звёзд и данными ближайших систем. Даниила настигло подзабытое ощущение, ещё эфемерное. Ощущение того, что он когда-то потерял в этом городе. Возможно, это была частичка его самого. – Это не всё, что вы хотели мне сказать, Юлия. – Да. Я продолжу делиться с вами наблюдениями. И пока они касаются не только самого Бураха, они касаются города. И Хозяек. Теперь, я думаю, каждый назвал бы Марию и Викторию Хозяйками. Не смотрите так, я знаю о чём говорю, и вы всё поймёте, когда встретитесь хотя бы с одной из них. – И всё же, вы верите в их сверхъестественную власть? – Вера тут не при чём, я это вижу. Вы, как бы это ни отрицали, тоже видите. Они… харизматичны, они умны, умеют понимать людей, они умеют править. Вы прекрасно знаете, что такое интуиция, как учёный. У них она развита невероятно. Она замолчала, и вновь в её глазах блеснуло нечто такое, что Даниил назвал бы сомнением. Да, как и он, Юлия не могла остаться неизменной. Не после всего случившегося. Он отметил, что Люричева не упомянула блаженную Клару, но Даниил испытывал почти что потребность не воскрешать прошлого больше, чем это было необходимо. Пока что. – Значит, вы заметили перемены в Хозяйках. И связали это с тем, что происходит с Артемием? – Они чувствуют многое. Отмечают то, что мы с вами не сможем установить ни при помощи опыта, но при помощи расчёта. Человек как наблюдатель уникальный инструмент. Я наблюдала их издали, цветущую Викторию и замкнувшуюся Марию. Вам может показаться смешным, но разве не что-то странное и сильное могло заставить Марию отступить в сторону и тем самым дать Виктории очаровать весь город? Даниил помнил слова Виктора, они ещё звучали в его сознании и, что говорить, его интриговали. – И всё же я пока предпочту сосредоточиться на больном. – Как угодно. Знаете, … я слышала о синдроме Клейне-Левина, мне даже казалось, это он и был. И этот синдром настигал Бураха всё чаще. Пока он был активен в обществе, это совсем не замечалось многими людьми, кроме тех, о ком я вам говорила. Но с течением времени он становился всё медлительнее, рассеяннее, пока это уже не превратилось в что-то совсем иное. Он спал целыми сутками. Когда просыпался, выглядел не лучше мертвеца, да, многие в тот момент начали говорить, что он уходит в степь. – И это проявилось в ноябре? – Да, – Юлия замолкла. Механически, забывшись, она раз за разом тушила сигаретный бычок о посеревший бортик некогда белый и сияющий. Наконец она вовсе отложила блюдце на книжную стопку. – Но я вам скажу то, чего не скажут другие, потому что в начале зимы мне удалось попасть в его дом. И то, что я увидела, сперва напугало. – Что же могло вас напугать? – Потеря. Хотя мне не долго пришлось сожалеть о его преждевременной кончине. Поймите, он был абсолютно бледен, даже сер, у него не было дыхания или отчётливого сердцебиения, он был холоден, словом, едва ли отличался от мертвеца. Рубин был со мной тогда, он убедил меня, что это летаргия, что Бурах на самом деле жив. – Хм, что же, сейчас ему явно лучше… Я благодарю за эту деталь, мне никто об этом не сказал. – Сказал бы Рубин, если бы был в городе… он, пожалуй, знает больше всех о том, что приключилось с его другом. Он же единственный, кого пусть и с неохотой, но ближе всего допускают к Бураху его защитники. Даниил, то ли из-за слов Юлии, то ли ещё по какой неявной причине, но даже испытал сочувствие к больному. Настоящее сочувствие. – Они не защищают. Рубин совершенно зря полагался на них. Если бы так пошло и дальше, вероятно, Бурах вскоре действительно бы скоропостижно скончался. Но, чёрт побери, тяжёлая форма летаргии вдруг обернулась лёгкой. Почему? Что этому способствовало? Данковский горько усмехнулся. Возможно, его водили за нос… недоговаривали о чём-то, может, где-то и врали. Всему было своё объяснение, рациональное. – Они будут мешать вам, Даниил. – М?.. Эти молодые люди? – Именно. Вам… стоит это учесть, перед тем, как примите решение. Он уже понял это, не так ли? С обречённостью, но и вместе с азартом, с чувством пронзительным и ярким, как будто Даниил стал наконец самим собой, он понял, чего хочет. Он сам. Не по воле злых обстоятельств. Не из отчаяния. Он сам принял это решение, и принял его, вероятно, ещё вчера. – Вы были правы, Юлия, – с тонкой улыбкой он обратился к ней, смотрящей с пониманием. – Я остаюсь.