Закон причин и следствий

Ночь была беспокойной. Тяжёлой. Даниила преследовали видения о том, что было навечно загублено, изломанно. Снились лёгкие стены, чертежи, которые стремительно темнели и принимали красно-коричный цвет. Даниил смотрел за этим в оцепенении и думал только об одном… как это было до ужаса смешно… почему эти стены выдерживали дождь? Отчего теперь, как бумага, Многогранник впитывал алую воду? Тяжёлые сны подзабылись под утро. Улеглось бешеное биение в висках. Даниил не передумал. Он решил задержаться в городе. И не вопреки тому, что пережил здесь раньше, а, возможно, именно благодаря этому. Он не мог всё оставить вот так, не мог, он чувствовал, что вправе требовать ответов от судьбы: почему – так? Даниил не ждал, что получит эти ответы легко, он готов был за них побороться. И до страшного смешным было это… чувство жизни. Фонтанирующей, беспредельной жизни, какую он вдруг ощутил. Потому после утра, проведённого в обществе любезной Даны, после недолгих мгновений планирования, Даниил шёл по устеленным снегом улицам и был решителен как никогда за этот чёртов год. Он избегал думать о пропущенных визитах вежливости, гнал мысли о том, скольких мог бы увидеть. Еву, Георгия, саму Марию. Но, может, позже… Да, позже. Пока он хотел приблизиться к пониманию тех странных вещей, которым не находилось очевидного объяснения. Теперь время не гнало его. Теперь он был в совершенно иных обстоятельствах. И ставший ненавистным город всё же не был способен внушить ему такую тоску, чтобы опустить руки, сковать и загнать в гулкую пустоту, к памяти о несовершённом, что всегда будет приходить ему во снах, порождать один лишь вопрос: а если?.. Если бы у него получилось? Тогда… что было бы теперь? В своём настоящем Данковский шёл по улице вниз, Стержень остался позади, потускневший или посветлевший из-за снежной пелены. Ветер вихрил снег у ног, было холодно, очень холодно, но Данковский остановился, чтобы рассмотреть почти теряющийся рисунок на серых стенах. Снег был колючим, бил в лицо и попадал за ворот. Он слепил, и всё же только благодаря ему Данковский мог смотреть не отводя глаз на проклятые стены, крыши домов, редкие деревья, совсем белые. Он даже задумался, не свернуть ли с дороги, чтобы поприветствовать Сабурова, что стало с ним теперь? Праздное любопытство. Даниил поправил шарф, перехватил саквояж другой рукой и поспешил дальше. Снег усиливался, холод пробирался под одежду. Данковский больше не тратил времени на разглядывание заснеженного города, прошёл через недавно расчищенный дворик и не подумал постучать, а сразу вошёл. В первое мгновение захотелось сжаться от холода, на контрасте с теплом он лишь креп, но вдруг растаял. Данил вдохнул глубже запах варёной говядины, прислушался к звукам. Ему казалось, кто-то вот-вот должен выйти и встретить его, но что ж, нет так нет. Он разделся и двинулся напрямик по тёплому тёмному коридору, к лестнице, дальше вверх, уверенный в том, что имеет полное право находиться в этом месте. Из комнаты, в которой держали Бураха, слышался детский голос, но стоило Даниилу оказаться на пороге, как девочка, взобравшаяся к больному на кровать, замолкла и уставилась разгневанно. – Что ж, хоть кто-то дома, – Даниил поставил саквояж на табурет, – не подскажешь, где твой братец? Дикарка продолжала сверлить его взглядом, так и сидя, привалившись к спящему боком. – Как хочешь, можешь не отвечать, – продолжил Даниил с усмешкой, вместо этого он снял перчатки, раскрыл саквояж и из бокового широкого кармана достал папку с заметками, бегло осмотрел Артемия. Никаких изменений на первый взгляд: цвет лица был здоровым, дыхание размеренным, а поза казалась удобной. Ему заменили одежду и постельное бельё, внешне всё казалось опрятным. Пришло время для настоящего осмотра. Едва он поставил прочерк, отделяющий старые записи от будущих заметок, как без бессмысленных уговоров, оставив папку в стороне, подхватил ребёнка подмышки и поставил на пол. Она и понять ничего не успела, а как поняла, попыталась помешать ему откинуть со спящего одеяло. – Нет! Уйди! Уйди! И пусть она с яростью держалась за его руки, усилий ребёнка было недостаточно, чтобы остановить взрослого человека. – Не в первый раз вижу, как упрямство и необразованность в своём сочетании порождают чудовищную жестокость, – он полностью стянул одеяло с неподвижного тела и помешал девочке вернуть его на место. – В вашем городе это проявляется особенно ярко. – Это ты, ты!.. – Я, как не иронично, хочу предотвратить его смерть, – усмехнулся Данковский. – А не наоборот, как ты. Дикарка отцепилась, запыхтела, начала топать ногами. – Ты ничего не понимаешь! Снова ничего не понимаешь! Это… царапнуло. Данковский сощурился, вглядываясь в девочку, в её горящие возмущением глаза под взлохмаченной чёлкой. Да что она могла знать? – Боишься, зверёк, что я что-то испорчу? Она поджала губы, поморщилась и замотала головой. – Не сможешь. Не-а. Нет. Даже не примерно немного. – Тогда побудь послушным ребёнком и не мешайся. Раз я ничего не испорчу, думаю, ты вполне можешь со спокойной душой… заняться своими детскими делами. Или почитай книжку, это полезно. Но она стояла неподвижно упрямо сверлила его взглядом. – Но я хочу быть с папой. К счастью, бороться с ней ему дольше не пришлось, в комнатку вбежал Спичка. Что ж, пусть он и занимается ребёнком. А Данковский склонился над кроватью и внимательнее оглядел спящего, послушал пульс. Ничего нового. – Мишка, ты выйди, пожалуйста, выйди. Я потом позову, хорошо? Ну, мы же… мы же говорили… Надо было провести детальный осмотр, без помощи сделать это будет… затруднительно. Но вот что бросилось в глаза, так это выражение скорби, вдруг отпечатавшееся на лице хирурга. Или так показалось? Он хмурился, когда Даниил только вошёл? Или просто так тени западали в обозначавшиеся морщинки? Света не хватало, слишком тускло он светил в окна. – Молодой человек, помогите-ка мне. Первым делом принесите больше света, лучше лампу. – Сейчас, да. Ну… Мишенька, давай, мы заняты… – Заняты, – передразнила она его. – Чтоб быстро закончили, понял? И она топнула напоследок, уступая, но так же злясь. – Деловая колбаса, – хмыкнул Данковский, взглянув на девочку, но решил, что в любом другом месте такое поведение раздражало бы его больше. Просто… тут было всё не так, как у нормальных людей. – А ты колбаса докторская, – буркнула она и ушла. Без помех, с принесённой лампой и ещё одной парой рук дело пошло быстрее. Вдвоём получилось снять с Бураха кофту, Данковский осмотрел больного, но не заметил ничего, что помогло бы ему понять причину его состояния. Что произошло с этим здоровым молодым мужчиной? Если только… это не вопрос психики, но тогда… тогда какого чёрта при таком скудном питании он выглядел очень неплохо? – Значит, решили остаться? – заговорил юноша. – Пока что да. Хм, помоги мне его перевернуть… На спине, на боках не было и следа ушибов, травм, пятен, покраснений, любых иных повреждений. Но в этом и заключалась ещё одна странность. Данковский пытался вспомнить, но не мог, в какой бок пришёлся удар ножом… Бурах был ранен серьёзно, от таких ран оставались следы на многие годы. Едва ли Артемий мог настолько ювелирно зашить рану, чтобы не осталось и шрама, а Даниил тогда ему помощи не предложил, у него были дела поважнее… – Что такое? – Спичка перевернул спящего на спину. – Не припомнишь, куда твоего учителя ранили? – Ранили? – Когда он к вам вернулся. Год назад. – А… ну, это… важно? Он мне поглядеть не давал. Да и приходил он всегда с новой раной, а то и с двумя. – Едва ли они были такими же серьёзными, впрочем, кто разберёт?.. Здоровая кожа. Совершенно здоровая, взгляд останавливался на родинках, единственных пятнышках, и то совершенно нормальных. В самом деле, где шрамы? Одному богу известно, сколько этот упрямец пережил, отказавшись от покровительства Данковского, однако вот он лежал теперь на кровати, беспомощный, но не жалкий. Не бледный, чистый, даже сохранивший приятную глазу форму. И даже как-то по-юношески почти безволосому. Кровь монголоидов, не иначе… – Что ж, что ты дал ему из еды и воды после нашей последней встречи? На какое-то время воцарилось молчание, слышно было, как мнётся юноша, и Даниил пока его не торопил, разглядывая спящего и испытывая предельно противоречивые чувства. Злорадство и сожаление – и ещё не пойми что. – Воды немного выпил. Еду не ел, но Мишка даёт ему сладости иногда. Вот дала шоколад. – Значит, твой учитель сладкоежка. Что же сам не даёшь ему больше шоколада? – и Даниил посмотрел на Спичку, тот вытаращил глаза. – Так много сладкого это, вредно же. Даниил не сдержал усмешки. – Не в этом случае, видимо. Что ж, давайте продолжим, – он наклонился, чтобы снять со спящего штаны, конечно, едва ли на ногах были какие-нибудь отметины, но в таком загадочном деле подсказку нужно было искать везде. – Ой, да ты… вы чего? – на этот раз ему помешали вовсе детские маленькие руки. И справляться с силой молодого человека было куда труднее. – И ты собираешься мне мешать? Но взгляд Спички был таким возмущённым, почти оскорблённым, уступать он не собирался. – Но нельзя же так, без его спросу! – Откуда вдруг такая щепетильность? Это осмотр. Если ты хочешь быть хорошим врачом, ты должен относиться к этому как к должному. И осматривать пациента, чтобы поставить диагноз, в этом нет ничего личного. – Но всё равно как-то… – Ты сказал, что моешь его, а теперь что не так? – Да всё не так, это другое. Он мне как отец, я о нём забочусь! – А я врач. Единственный настоящий врач здесь, – сказал Даниил с нажимом. – Я решил остаться, чтобы попытаться понять, что здесь, чёрт возьми, происходит. Как показала практика, ты не даёшь мне всю необходимую информацию, поэтому мне нужно во всём убедиться самостоятельно. – Да буду я говорить, буду! Только вот не надо этого… ему, может, было бы неприятно. Что за идиотское проявление заботы… – Уверен, ему было бы всё равно. Если он придёт в сознание, сам и спросишь. Но сейчас мне нужно убедиться, есть ли на его теле повреждения. – Да нету. Чёртовы упрямцы. Все они. Хорошенькая семья получалась, все трое как один – упёртые. Даниил сдался. Временно. – Ну а закатать штаны? Или и этого нельзя? – Можно. Вопреки заверениям молодого человека, на спящем обнаружились ссадинки. На стопах. Даниил закатывал штанину, когда заметил, что ноги Бураха очень тёплые, чрезмерно тёплые. Под большим пальцем правой ноги была небольшая ранка, как если бы он неудачно наступил на что-то острое. Повреждения в целом не бросались в глаза, их могли не заметить раньше. – Когда, говоришь, у вас были гигиенические процедуры? – Я протираю его полотенцами каждый день. Иногда и по два, когда вспотеет. Даниил всё так же держал ладонь на изгибе стопы. Ему не показалось, кожа была горячей. Вот выше, у щиколотки, она была лишь немногим теплее нормы. Но ранки были такими незначительными и чистыми, они заживали, ни нездоровых покраснений, ни отёка, вообще ничего больше… Не инфекция. Спичка подошёл ближе, наклонился и смотрел, хмурясь. Даниил наблюдал за ним и не мог не увидеть в лице юноши беспокойства. – Видишь? Откуда это на нём? – Не… не знаю. Может, когда мы его усаживали?.. – Подробнее. – Да и рассказывать нечего, надо же ему положение тела менять. Ну вот меняли. – И спускали ноги на пол? – Данковский опустил голову, но всё, что он увидел, так это чистый пол. – Когда это было? – Да вот день перед тем, как вы приехали. Если девчонка разбрасывала игрушки и среди них нашлось что-то достаточно мелкое и достаточно острое, могли ли появиться эти ранки? И могли ли Бураха не очень аккуратно усаживать? Вероятно, и если так, неинтересно. Нужно было понаблюдать. Но вот новая и вполне логичная мысль чуть не заставила Данковского бросить осмотр. – А если он поднимается, когда вы спите? Как при сомнамбулизме, слышал о таком? – Да не встаёт он… – Ой ли? Начнём с самого простого: как он нужду справляет? Человек не может просто не нуждаться в этом. Это раз. Второе, возможно, он ест по ночам… – Это было бы видно. Если б еды меньше стало, мы бы заметили. – Если к вам в дом постоянно кто-то да приходит, перекусывает, готовит, ест, нелегко за таким уследить. Или ты всех контролируешь? Парень замолк, понурился, раздумывал. Возможно, версия и впрямь была неплоха. – Это очень просто проверить, для этого даже необязательно караулить у его постели. Он почти ощутил радость разгадки, даже не не разгадки, но хоть какого-то объяснения. Почти. Даже если Даниил был прав, диагноз Бураху всё равно хотелось бы поставить. А потом… впрочем, рано было загадывать. Но что он сделал следующим делом, так это пропальпировал живот. Норма. Реакция, пусть и слабая, на раздражители присутствовала, он проверил ещё раз. Как ни посмотреть, а на кровати лежал совершенно здоровый человек, только для Даниила это уже не было загадкой, он был более чем уверен, что состояние Бураха вызвано чрезмерным напряжением, долгим стрессом и последующими нарушениями в психическом состоянии, о котором он мог судить только со слов других людей. Даниил полагал, что это может быть даже не летаргия, как таковая, а… нечто иное. Что ж, он мог бы собрать материал и уехать с интересными заметками. Нужно ли брать на анализ кровь?.. но микроскопа с собой не было, разве что у Рубина он был. – Так это… что делать будем? Даниил сморгнул и посмотрел на юношу, замершего рядом. Высокий, тот смотрел прямо в глаза, не сверху вниз, но во взгляде оставалась какая-то наивность, впрочем… Даниил решил, что это не из-за возраста, очень многие взрослые люди в этом городе порой казались наивнее младенцев. – Я бы не отказался от горячей кружки… чая. Или воды, мне всё равно. В горле пересохло. Бураха они одели, Спичка накрыл учителя одеялом, хотя в этом как будто не было нужды, в доме было достаточно тепло, а сам Артемий вовсе казался печкой. Ещё немного, и его тепло показалось бы нездоровым. Спустились вниз, и Даниил впервые смог рассмотреть кухню, обилие стульев и табуреток, два стола, кухонные шкафы ютились в углу. Комнатка-то была не слишком большой. Здесь было тесно. А ведь кроме Даниила и Спички здесь никого не было. – Мне говорили, – начал Данковский, усаживаясь на одно из мест, – что здесь собирается множество людей. И где они сегодня? Какие-то другие важные дела? Спичка вздохнул. – Просто все знают, что вы приехали. – И настолько не рады мне, что и зайти лишний раз не могут? Молодой человек наполнил чайник, поставил на плиту и аккуратно, надев грубую толстую перчатку, открыл дверцу печки, подкинул полено. – Вы улыбаетесь, а ничего смешного нет. Они выжидают. Что вы-то скажете, что сделаете. Сегодня с утра заходили ребята, помогли немного, ушли. Теперь они, наверное, поняли, что вы здесь, ждут… А как узнать наверняка, встаёт ли Медведь с постели? И как часто он это делает? Я… караулил его в самые первые ночи, он точно не поднимался, не шевелился. – В те первые ночи, когда его было не отличить от мертвеца? Спичка сел рядом. Его веснушчатое лицо было бледным, он сам весь осунулся, руки свободно упали на колени. – Вам Виктор рассказал? – Нет. Но это имеет значение? – Не имеет, – юноша прикрыл глаза, – он и до этого был всё бледнее, бледнее… круги под глазами, а спит почти всё время. Не я был первым, кто увидел тогда Медведя в таком состоянии, почти сразу меня убедили, что он жив. Так что… недолго я… испытывал это… Каково было этому сироте, что вдруг обрёл дом и важное место в жизни людей, в жизни города, вдруг увидеть своего учителя чуть ли не мёртвым? Даниил перестал ухмыляться. – Кто-нибудь непременно скажет, что его состояние теперь немногим лучше смерти. Cogito, ergo sum… Знаете такое выражение? А Спичка так и сидел, не шелохнувшись. – Его можно вылечить? – только и сказал он. Даниил медлил. Невольно он испытывал жалость к юнцу, даже к той дикой девчонке. – Я не могу сказать. Я не знаю. Но если теория подтвердится, мы можем попробовать двигаться в этом направлении. Ко всему прочему, Бурах уже не выглядит как труп. И худо-бедно реагирует на стимулы. – Так как вы хотите проверять? Что он ходит. – Запрети девочке приходить к нему ночью, а закрывая дверь, зажми сбоку листок бумаги, обрывок ткани… что угодно. Этого будет достаточно. Если наутро увидишь, что бумага на полу, значит, дверь открывали. Можно ли придумать что-то проще? Спичка открыл глаза и смотрел на него удивлённо. – А если ещё кто войдёт? – Ну, положим… если кто-то захочет войти, пусть входит, но вернёт лист на место, когда снова закроет за собой дверь. Но было видно, что юноша сомневался. Он хмурился, глаза его обводили всё вокруг в вдумчивом поиске… не подвоха ли? Что-то мешало ему согласиться с Даниилом. – Ну, и что тебя волнует? – Не знаю, это слишком легко… ну и мало ли… – Какое может быть "мало ли"? Чем сидеть ночами у его кровати, лучше спать, вы ведь никогда не угадаете, в какую из ночей он поднимется. Я допускаю, что это может происходить не каждую ночь… Надо будет последить за состоянием его кишечника и мочевого пузыря, но сейчас нам ждать нечего, там нет заполненности. Я научу тебя, как нужно правильно осматривать, сам сможешь за этим следить. – Спасибо, – блекло отозвался парень, но и это уже было кое-что. Не задирал свой нос и не кололся, как очень многие подростки, с которыми приходилось встречаться ещё год назад. Время тянулось медленно. Оба оставались неподвижными, молчаливыми, пока из носика чайника не начал подниматься пар. Данил всё думал завести разговор о Песчанке и самодельных лекарствах, но юноше нужно было дать немного времени, вот этих самых долгих минут в тишине. Только дождавшись, когда заварка окажется в кружке, когда сам Спичка налил чая и себе, Даниил сказал как ни в чём не бывало: – А почему вы не лечите Песчанку таблетками? Теперь ни о каком дефиците можно не беспокоиться. Спичка застыл, так и не сделав глотка. – Ч-чего? – Песчанку, говорю, почему лечишь народными средствами? Юноша было поставил кружку, но затем передумал, сделал несколько глотков. Сверху зашуршало, послышались шаги, одновременно с этим вдруг стало жарко. От печи, конечно. Но почему-то это стало особенно ясно только теперь. – Ну а почему нет, если действует, – пробормотал Спичка. – Просто любопытно, поскольку… помнится, ещё до моего отъезда заговорили, что якобы эта ваша трава, твирь, исчезла. Как и не бывало, – Даниил отпил и немного поморщился, проглядел, когда в его кружку успели положить сахар. Немного, но неприятно. – Кроме того, я успел усвоить, что одной травой в лечении не обойтись. Ну так что, кого вскрываете на досуге? Губы Спички превратились в тонкую линию, он был сердит. Бледность сменилась алыми пятнами гнева на его скулах. – Не надо таким шутить. Если вам так много известно, наверное, догадались, что Песчанка не так опасна, как раньше. Мне не нужно… касаться человеческого нутра, а за бычью кровь меня не осудят. А трава… ну… запасы остались. Понемногу расходуем. И вот оно снова, в его словах, в ссутуленный плечах, даже во взгляде было слишком много от Артемия. При этом казалось, юнец что-то скрывал. – А ты не находишь странным, что такая смертоносная болезнь… что она вдруг стала такой щадящей? – Ну… кажется. Немного. Многое произошло, я так понял, Медведь совсем не удивился. Ну, тому, что она стала слабее. – А удивило ли его, что она вернулась? Наверху снова зашуршало, затем хлопнула дверь. Даниила это мало волновало, он не думал о лежащем наверху Бурахе и о непослушном ребёнке, он видел стены Управы и ряды мортусов… – … кажется странным, но я не уверен, – и словно издалека звучал голос юноши, но вот становился всё громче и разборчивее. – Ну, вроде суеверная штука: если не говоришь о чём-то, то оно как будто и не страшное. Многие ведь так рассуждают. Губы пересохли. Даниил сделал несколько глотков, больше не заботясь о сладких нотах чая. Ему хотелось уйти. И вместе с тем терзало любопытство. – Покажи мне мастерскую. Я только посмотрю. Спичка согласился не сразу. Но куда ему было деваться? Они вернулись наверх, и там у ближайшей от лестницы двери Спичка загремел ключами. На широком кольце висело четыре или пять разных ключей, одним из которых он отпер дверь. Из мастерской пахнуло едва знакомым запахом твири, но отчего-то теперь он казался мягким и даже приятным. От того ли, что сушёные пучки в целом пахли совсем не так, как только сорванная цветущая твирь? Даниил прошёл вперёд, разглядывая новый шкаф, развешанные вдоль стены на нитях травы, приборы и алембики… да, это была мастерская знахаря. И тут не было ничего необычного… вернее, ничего сверх того, что Даниил ожидал увидеть. Он почувствовал разочарование. – И это… Все запасы? Надолго хватит? – Данковский проследил взглядом за рядом разнообразных сушёных стеблей. – Не знаю. Мишка раньше собирала её, иногда она мне… подкидывает что-нибудь. Но не говорит, где хранит. Ничего интересного, совершенно. Даниилу не нравились все эти… зелья, но он смирился с тем, что порой снадобья Бураха помогали не хуже аптечных лекарств, а теперь не испытывал и доли прежнего негодования, только усталость. – Что ж, ничего страшного, как видишь, я не сделал. Закрывай мастерскую. И пока Спичка гремел ключами, запирая комнату, Даниил подошёл к проходу с занавеской, прислушался. Детский голос что-то там бурчал и бурчал. Видно, дикарка жаловалась на него отцу. Может, и на брата тоже жаловалась. – А вы это, есть будете? – Нет. Нет, думаю… что пойду. – Уже? Даниил уже спускался вниз, ступени скрипели под его стопами. В доме становилось всё жарче, кожа покрылась тонким слоем липкого пота, а виски начало ломить. – Мои инструкции таковы: ты пытаешься покормить и напоить его, на ночь оставляешь что-нибудь зажатым в двери. И следи за девчонкой. Я вернусь завтра и… в общем, посмотрим, что нас будет ждать. – А… а ваш саквояж? Даниил ненадолго остановился, растерянный. Ему самому показалось, что его что-то гнало отсюда. Не задержаться ли? Ступени заскрипели, Спичка спускался с его саквояжем в руках. – Вот, – протянул он. – Благодарю. Спичка ничего не ответил, провожал его взглядом, молчаливо, удивлённо. Застыл на месте и так и не спустился до конца, не видел, как Даниил оделся, как запахнулся плотнее и влез в обувь, чтобы не оглядываясь, выйти вон.