Склянка панацеи

— Ну что, Бурах, вот мы и встретились… — Дуло револьвера смотрело Артемию в лоб. Андрей Стаматин злорадно упивался моментом истины. — Не смог ты вечно от меня бегать. Принимай последствия. Бурах в смятении осмотрелся в поисках путей отхода, но осознал, что зажат в ловушку на заднем дворе собственного дома. В его взгляде что-то надломилось и погасло. — Так и быть. — Он смиренно взглянул в темноту дула, но быстро опустил глаза. — Принимаю. Мгновения тишины тянулись невыносимо долго, но прервал их не выстрел. — Андрей! Стаматин резко оглянулся на знакомый голос. К ним быстрым шагом приближался Данковский. — Пришёл посмотреть? — вздёрнул подбородок Андрей. — Или сам пальнуть хочешь? — Остановись, пока не пожалел, — сказал бакалавр тоном, которым обычно отдавал приказы. — Я никогда не жалею о принятых решениях, — процедил сквозь зубы Стаматин. — И я не буду жалеть о смерти этого ублюдка. Не после того, что он сделал с Башней и моим братом. Стаматин уверенно взвёл курок и взглянул на Бураха испепеляющим взглядом. Секунду спустя перед дулом возникла мрачная физиономия Даниила. — С катушек съехал, Данковский?! — взорвался Андрей. — Защищаешь его? — Я тоже любил Башню. Больше всего на свете любил, больше жизни. Но её больше нет, а мы остались. — Голос звучал ровно, а в потухших карих глазах не отражалось и тени эмоций от сказанного. — Твоему городу явно не будет лучше, если ты застрелишь одного из трёх врачей. Того, кто, на минуту, остановил песчанку. Пусть и такой ценой… Бурах глядел в затылок Данковскому с удивлённым неверием. — Будь он хоть десять раз героем и врачом от бога — мне плевать. — В тихом голосе Андрея звенела угроза. Дуло по-прежнему смотрело бакалавру в лоб. — Отойди по-хорошему. — Хочешь стрелять в него — стреляй сначала в меня. Всё равно жить больше незачем. Глядя на абсолютно бесстрастного Даниила, Андрей скрипнул зубами и, помявшись, опустил пистолет. — Чокнутые. Оба! — Он отступил на шаг и ткнул пальцем в Артемия. — Не думай, что так просто отделался! Вечно Данковский тебя прикрывать не будет. Стаматин сунул револьвер за пояс и зашагал прочь. Дождавшись, пока он скроется за углом, Бурах неуверенно заговорил: — Не ожидал от тебя… Спасибо. — Не обольщайся. — Даниил бросил на него холодный взгляд. — Если тебя убьют, на нас с Рубиным свалится лечение твоих степняков. Не этим я бы хотел промышлять оставшуюся жизнь. — Так ты решил остаться? — Да. По этому поводу и пришёл. Бурах пригласил зайти в дом. Поднявшись на второй этаж, они устроились на кухне. Данковский снял плащ и повесил его на спинку стула. Разговор предстоял длинный. Заметив это, Артемий без лишних слов поставил на плиту чайник. — Ничего хорошего в столице мне не светит, — начал Даниил. — Здесь, впрочем, тоже, но тут меня хотя бы не жаждут вздёрнуть на первом попавшемся фонаре. — Тебя хотят казнить? — вскинул брови Бурах. — В столице? — А что ещё можно сделать с непослушным основателем опальной науки, который не оправдал доверие Властей? — печально усмехнулся Данковский. — Её и за науку-то не считают… Но да ладно, сейчас не об этом. Я планирую открыть врачебную практику в Омуте и параллельно заняться некоторыми исследованиями. В этом городе всё ещё хватает вещей, достойных тщательного изучения. Твоя панацея, например. У тебя ещё осталось немного? — Конечно, целый ящик стоит в берлоге. Я пойду туда завтра, занесу тебе под вечер пару склянок. — Мне нужна только одна. — Ладно уж, не скупись, — махнул рукой Артемий. — Всё равно это варево уже не пригодится. С лица Даниила исчезла привычная полуулыбка. — Откуда такая уверенность? — Песчанка — это порождение Земли, — принялся объяснять Бурах. — Её гнев и боль от штыря Многогранника, который пронзил её насквозь. Теперь больше нет ни Башни, ни Бодхо, и мор наслать уже некому. Данковский закатил глаза. — Всё-то у тебя просто, Бурах. Как же легко жить в мире сказок… — Сказок? — беззлобно усмехнулся Артемий и покачал головой. — Эх, эрдем-эрдем... Столько времени провёл в нашем городе, да так ничего и не понял. И откуда же, по-твоему, взялась песчанка? — Ты знаком с этапами разложения мёртвого тела? Тогда наверняка знаешь, как богат бактериями и токсинами процесс гниения. Вы веками приносили в жертву быков в Бойнях, а их многочисленные трупы отравили грунтовые воды. Изначально я думал, что выступающая из-под Многогранника жидкость и есть те самые воды, источник заразы, но потом… Ты взял и сделал из неё панацею. Чайник засвистел, и Бурах снял его с плиты. — Говорил же: это кровь Земли, никакая не зараза, — сказал он очевидную для себя истину, наливая чай в две чашки. — Кровь Земли, говоришь? — Данковский задумчиво потёр подбородок. — И цветом как кровь? — И цветом, и запахом, и вкусом. — Ты её пробовал? — округлил глаза Даниил. — Пришлось. Жив и здоров, как видишь, не заразился. Бурах поставил перед Даниилом чашку с ароматным чаем из степных трав и, опустившись на своё место, отхлебнул из своей. — Ты говорил, что степняки не заболевают чумой. — Не знаю, ойнон, не знаю… Я-то степняк только наполовину. Но думается мне, если бы эту кровь выпил ты, тебе бы не поздоровилось. — А ведь быки не восприимчивы к песчанке… — высказал мысль вслух Данковский и глотнул чая. Затем, озарённый какой-то идеей, вскинул взгляд на Бураха. — Каков рецепт панацеи? — Почти такой же, как и у моих мёртвых каш. Только вместо органов — кровь Земли. — Ты ведь добавлял туда степные травы, так? — Да, в основе были тинктуры. На лице Даниила появилась хитрая усмешка. — Что? — Бурах по старой привычке спохватился, что сболтнул при столичном умнике то, чего ему знать не нужно, но быстро вспомнил, что секреты друг от друга теперь хранить ни к чему. И в тоне дружеской беседы продолжил: — Ну, чего лыбишься? Говори. — Ты хоть представляешь, какими обеззараживающими свойствами обладают ваши травы? Они вполне могли нейтрализовать язву в грунтовой жидкости, смешанной с кровью быков, дать организму ослабленный образец вируса и помочь ему выработать антитела. Ну конечно! У Данковского вырвался облегчённый смешок от того, как элегантно и быстро сложился в голове весь пазл. Безо всякой там крови Земли и степных поверий. — Опять ты про свою науку толкуешь… — заворчал Бурах. — Не знает она всего, ойнон, и никогда не узнает. Потому что видит только материальную сторону этого мира. А я был на другой стороне. И видел уж точно побольше, чем ты в своём микроскопе. — И где же ты побывал? В утробе матери Земли? — Сотри с лица свою ухмылочку, — мрачно ответил Бурах. — Да, и там тоже бывал. Через Бойни прошёл в самые недра. Видел травяных невест, танцующих вместе с чумой, видел штырь Многогранника, висящий в метре от сердца Земли. — Откуда тебе знать, что всё это было наяву? — уже серьёзнее спросил Данковский. — Когда меня до полусмерти избили в Бойнях, мне, знаешь ли, тоже всякое виделось. — Ладно. — В глазах Артемия зажёгся огонёк азарта к спору. — Не хочешь верить мне, проверь на себе. Как насчёт твирина? Он зовёт в те места, в которых находится что-то полезное, обостряет интуицию. — Интуиция — не более, чем догадки разума, основанные на его жизненном опыте, — легко парировал Даниил, отклонившись на спинку стула. — Ты идёшь по городу, краем глаза замечаешь укромный уголок и проходишь мимо. Затем пьёшь твирин и вспоминаешь об этом уголке — неудивительно, что там находится что-то полезное. Тут почти на каждом шагу детские тайники. — Тогда как объяснить тягу к тем местам, в которых ещё не был? — Исследовательским интересом. Или поиском приключений, кому как… — Тягу в одно конкретное место? — испытующе прищурился Бурах. — В котором в итоге находится что-то полезное? — Просто совпадение, — пренебрежительно фыркнул Данковский. — Проверим на практике? — Предлагаешь пить до тех пор, пока не потянет в то место, где мы, исходившие город вдоль и поперёк, ещё не были? — Ты, помнится, говорил, что твирин зовёт тебя в степь. В которой ты ещё не был. Даниил замялся, уставившись в стол. — Учёный ты или где? — продолжал подначивать Артемий. — Есть теория — её нужно либо доказать, либо опровергнуть. Так ведь у вас это делается? — Ладно, уговорил, — вздохнул Данковский без особого энтузиазма. — Пойдём в «Разбитое сердце»? — Зачем? — Бурах встал и вытащил из кухонного шкафчика бутылку. — У меня зелье позабористее будет. Даниил удивлённо пронаблюдал, как по двум гранёным стаканам разливается тёмно-зелёная жидкость. — Ты готовишь у себя твирин? — Не всё ж мне тинктуры варить, — усмехнулся Бурах и поднял свой стакан. — Ну, твоё здоровье. Зелье и впрямь оказалось забористым и моментально ударило в голову. Знакомые пряные нотки ненавязчиво поманили куда-то в центр города. — Ну как, есть улов? — спросил Бурах. Данковский помотал головой. — К Театру тянет. — Его взгляд поблек. — Пустому. — Наконец-то Бессмертник оттуда убрался, — с облегчением выдохнул Артемий. — Эти его актёры здорово напрягали. Да и он сам тоже. Даниил промолчал. Внезапный отъезд Марка оставил его в оглушающем тишиной одиночестве. В городе не осталось больше интересных собеседников. Лишь Бурах, вечно трындящий про свои степные глупости. Бурах, ненависть к которому Даниил всеми силами хоронил внутри, закапывал в пепел сгоревшей заживо души. Нельзя давать ей волю. Ненависть может воспламенить потухшие угли, а разгоревшаяся месть оставит от них лишь разорённую огнём пустошь. И тогда бакалавр потухнет уже навсегда. Даниил опрокинул в себя очередной стакан, стараясь не смотреть на человека перед собой. Тот, в свою очередь, сначала болтал о чём-то жизнерадостном, потом пустился в неоднозначные воспоминания, а затем и вовсе занялся самобичеванием. — Я убил мать Бодхо, — пробормотал Бурах, подперев лоб кулаком. — Убил свой народ. Без Земли Уклад рано или поздно рассыпется, истлеет. Я, быть может, уничтожил два последних в мире чуда — Бодхо и Многогранник. Они друг друга не принимали, воевали друг с другом, а страдал от этого город. Я избавил его от страданий, избавил от страданий эти бедные чудеса, и теперь обречён страдать сам. Вечно. — Я ведь предлагал тебе другой выход. — Данковский с трудом скрывал в своём голосе злобу. Похороненные ценой невероятных усилий разрушительные чувства восстали из пепла. — Предлагал уничтожить город, но спасти Башню. Спасти надежду. Бурах закивал с едва заметной нервной улыбкой. — А я ведь тогда чуть было не согласился… — Что… — Даниил побледнел. — Тогда почему… Бурах сжал подрагивающие пальцы в кулак и, удручённо опустив голову, промолчал. — Почему ты это сделал? — уже увереннее вопросил Данковский. — Если ты был со мной почти согласен, тогда почему… — Потому что ты невнимательный идиот! — вдруг сорвался Артемий, стукнув кулаком по столу. — Заразился в самый последний и неподходящий момент! Что я, по-твоему, должен был делать, оставить тебя под пушечным обстрелом?! Из-за тебя мне пришлось уничтожить Башню, из-за того, что ты, как последний дурак, не сумел себя уберечь! То же мне — столичный доктор! Бакалавр, мать его, медицинских наук! И как ты только умудрялся спасать жизни, если не в состоянии уберечь собственную?! Данковский ошарашенно молчал. Когда же словесный поток Бураха иссяк, он перевёл дух и тихо начал: — Не я отдал приказ стрелять по Многограннику. Не я поставил одну единственную жизнь превыше судьбы города. Называешь меня дураком? — Он пронзил Артемия горящим взглядом. — Сам бы хоть раз подумал мозгами, Бурах, мозгами. Хотя я уже начинаю сомневаться в их наличии… — И это я получаю вместо благодарности? — Артемий широко развёл руками. — Отлично, просто замечательно… Я думал, прошло достаточно времени, чтобы ты отошёл от этого и мог взглянуть на всё непредвзято, но могила, видать, горбатого не исправит. — Он с усилием потёр лоб ладонью и предпринял последнюю попытку достучаться до бакалавра: — Я тебя от смерти уберёг, идиот! Я спас твою жизнь! — Нет, Бурах… — Даниил замер с остекленевшим взглядом. — Ты её разрушил. Артемий лишь хватал ртом воздух, судорожно перебирая в уме слова. На его лице застыло выражение человека, которому крепко дали под дых. — Тебе обязательно надо умереть за свои грёбаные идеалы, чтобы жизнь имела смысл? — сказал он первое, что сумел сформулировать. В глазах Даниила разлилось разочарование и он обессиленно выдохнул, пробормотав: — Ты так ничего и не понял. — Так объясни, — слабо заупрямился Артемий. Данковский покачал головой и, не поднимая взгляда, сказал: — Объясни лучше ты — зачем… Зачем понадобилось меня спасать? Ещё и такой ценой… Бурах, помолчав, неуверенно ответил: — Я ведь вижу Линии. Связаны мы с тобой, понимаешь? Правда, не знаю ещё, как именно. — Я знаю, — тяжело отозвался Даниил. — Ещё в нашу первую встречу я понял, что вижу соперника — достойного, сильного и непримиримого. Можно было временно сгладить наши различия и закрыть глаза на возникающие разногласия, но их появление посреди всеобщей катастрофы стало началом конца, поставило нас по разные стороны баррикад. — Но ведь теперь катастрофы уже нет… — Каждый день для меня — катастрофа, — захлёбываясь отчаянием, сказал Даниил. Но тут же опустил взгляд и сурово нахмурился, коря себя за проявленную слабость. — Поэтому мы и не способны понять друг друга, Бурах. Слишком разные. — Нет, в одном я тебя понимаю, — тихо ответил Артемий, глядя в стол. — Для меня теперь тоже каждый день — катастрофа. Как будто что-то важное во мне сгинуло во время эпидемии. Может, это был я сам. Столько крови… и вся на моих руках. — Не только на твоих, — отрешённо заговорил Даниил убитым голосом. — Знал бы ты, сколько людей я перестрелял из этого чёртова револьвера… Сколько невинных жертв. Сколько тех, кому я не успел помочь. Виктор. Ева. Юлия. Те восемьсот в Соборе. Многогранник. — Аглая. Даниил впился в Артемия острым взглядом. Разумеется. Единственной, кого потерял Бурах, была Лилич. Тот лишь, сжав зубы, подрагивающей рукой налил им ещё по стакану и, не дожидаясь Данковского, выпил. — Это ведь она подала тебе идею разрушить Башню, не так ли? — вкрадчиво спросил Даниил. — Какая теперь разница… — Какая разница? В инквизиторы берут умнейших людей, они созданы, чтобы манипулировать своими марионетками и карать их за нарушение Закона. Впрочем, Лилич действовала уж точно не из служебного долга. — Ты чего горячишься, ойнон? — нетрезво нахмурился Бурах. — Что значит не из служебного? — Что она тут делала? Как сюда попала? Отправлена Властями на смерть? Возможно. Но я ни за что не поверю, что у неё не было личных резонов приехать в этот город. Вмешаться в ход событий и разрушить Башню, — всё сильнее распалялся Данковский. — У неё были счёты к Каиным, были счёты к Властям и чёрт знает какие ещё личные мотивы. А потом она встретила тебя, забыла о судьбе города и окончательно свихнулась. — Полегче, — напрягся Артемий. — О покойнице говоришь. — Скатертью дорога, — бросил Данковский со злостью и залпом осушил стакан. Бурах резко встал и угрожающе навис над ним скалой. — Вякнешь про неё ещё хоть слово… Даниил оперся о стол и медленно поднялся следом, в упор глядя ему в глаза. Терять было уже нечего. Хоть револьвер он и оставил дома, но вот желание придушить Бураха голыми руками всегда носил с собой. — И что тогда? — поинтересовался Данковский с нарочитым равнодушием. — Заплачешь? В следующую секунду он почувствовал, как крепкая рука схватила его за галстук, вытащила из-за стола и прижала к стенке. Глаза напротив воспламенились от гнева. — Ты просто завидуешь, что она благоволила мне, а не тебе, — прошипел Артемий. Оказывать сопротивление, будучи зажатым между стеной и глыбой Бурахом оказалось непосильной задачей. Пришлось слушать дальше. — Ты всегда подлизывался к людям у власти, а тут с крючка сорвалась такая большая рыба — вот ты и бесишься. Не смог воспользоваться ей, как пользуешься всеми вокруг. Поделом, могой. — Не льсти мне, Бурах, — едко усмехнулся Данковский. — Я не смог бы ей воспользоваться так изящно, как она воспользовалась тобой. — Ты ничего не знаешь! — Злишься… Значит, я близок к истине — это она подала тебе идею с Многогранником. — Ничего она не подавала. Только привела в порядок мысли. — В порядок? — Даниил задумчиво помолчал. — Возможно, я и правда злюсь не на того человека… Все мы здесь марионетки, и наши действия зависят от информации, которой нас кормят окружающие. Стоит изменить управляющее нами окружение, изменимся и мы сами — наши взгляды, поступки… В этом городе слишком мало личностей, способных самостоятельно мыслить. И мы с тобой не в их числе. — Постой. — Хватка Артемия ослабла. — Хочешь сказать, что если бы не Аглая, то всё было бы по-другому? — Она была ключевой фигурой на доске, ферзём. Разумеется, без неё всё было бы… — Да я не про то. — Я знаю. — Устало вздохнув, Даниил продолжил: — Да, если бы этого не сделала Аглая, тебя прибрал бы к рукам более расторопный манипулятор. Помимо Уклада, разумеется. — Кто? — Бурах напряжённо взглянул на Данковского, но тут же с удивлением увидел в его глазах ответ. — Ты? Даниил, взвесив слова, признался: — С самого начала я понял, что если ты не станешь моим союзником, то быстро превратишься во врага. А я не хотел, чтобы ты был моим врагом. До самого конца не хотел. Бурах одарил его долгим взглядом из-под нахмуренных бровей, после чего медленно отошёл от стены и потёр забитую шею, погружаясь в мысли. Данковский, неловко помолчав, сказал: — Пойду я, пожалуй. Время позднее. — Артемий молча обернулся. Даниил надел свой плащ и, прислушавшись к себе, добавил: — Твирин так и не позвал меня в степь. — В другой раз? — прозвучало с еле заметным оттенком надежды. Данковский с тяжёлым сердцем покачал головой. — Нет, Бурах, не будет другого раза. Я буду жалеть, если в приступе гнева тебя пристрелю. Артемий с каменным лицом взялся проводить его до дверей. — Конечно. Кто тогда будет лечить степняков? — Я не про это, — тихо возразил Данковский. — Я знаю. Даниил в последний раз взглянул на хозяина дома и скупо кивнул на прощание. Больше этот порог он не переступал.