Амен
Вот же глупая девчонка. Лежит, свернувшись комком за его столом. В руке зажала перо, словно клинок. Будто даже во сне готова к нападению. Амен наблюдал за ней весь вечер. Не знал точно, сколько прошло времени, но внутреннее чутье подсказывало, что не менее трех часов. Поэтому и момент, когда Эвтида окончательно сдалась, растянувшись на столе, он тоже застал. Первым порывом было подойти и вздернуть ее за шкирку, отправив домой, но он этого не сделал. Не сдвинулся с места, продолжая глядеть, как мягко подрагивали во сне ее длинные ресницы. Как подергивались кончики пальцев, а волосы шевелились от ее размеренного дыхания. Красивая, глупо отрицать. Вот только этого недостаточно, учитывая ее отвратительный характер. К тому же, он был почти уверен — Эвтида связана с черномагами. Слишком многое на это указывало. Она и, может, еще кто-то из щенков вместе с наставником. Он лежал и пытался убедить самого себя, что притащил Эву сегодня ночью, такую разбитую и уставшую, только для того, чтобы подтвердить свои догадки. Это она выкрала свою дурацкую тряпку. А в попытке замести следы прихватила еще и его вещей. Вот только он помнил, какую злость в нем вызвал этот лекарь, попытавшись выгородить девчонку. Правда или нет, какое ему дело. Вскроется, что соврал, — пойдет к крокодилам вместе с шезму. Но внутри не унималось. Почему именно он. Этот заносчивый тип, не способный удержать язык за зубами. Ну просто идеальная пара. Пока размышлял, Эва начала дрожать во сне. Стало жаль. Устала совсем, это видно. Амен и сам не понимал, отчего порой так перегибал палку, упрекая Эвтиду по поводу и без. Отчего так разошелся утром перед всеми, едва не доведя девчонку до слез. Что-то в груди бросалось и рычало, стоило поймать себя на том, как задерживался его взгляд на тонкой девичьей шее или ногах. Хотелось держаться ближе и оттолкнуть как можно дальше, обрубив все пути к отступлению. Ждал долго, не решаясь сделать хоть что-то. Вначале думал перенести ее к ней в хижину, но быстро отбросил эту мысль. Придется тащить на руках, а Амен твердо решил держаться как можно дальше от нее. Затем встал, чтобы все-таки разбудить и отправить к себе. Но вместо этого в руках оказалась накидка, что он набросил ей на плечи. Хрупкое женское тело утонуло в ткани. Дрожь прекратилась. Нахмуренный лоб Эвы расслабился, и она крепче сжала в руке перо. Такая маленькая. Но боевая. Как дикая кошка, не доверяющая людям. Что произошло с тобой? Задержавшись у стола еще на пару секунд, Амен направился к двери, желая поскорее убраться из собственного дома. Не желая больше думать о ней. Вернувшись на рассвете Эвы не обнаружил. Все вещи на своих местах. Только медный кубок валялся посреди комнаты. Вот и отлично. Амен не знал, что сказать девчонке, если бы та вдруг оказалась здесь. Схватил со стула мантию и набросил на свои плечи, собираясь вернуться на улицу. Носа коснулся легкий аромат сандала. На это нет времени. Он обдумает это позднее.***
День прошел в личных заботах, так что встречаться с писарями не пришлось. Лишь раз он увидел спину Эвтиды, когда та пыталась незамеченной оставить записи в отведенном месте. Прокралась позади него и, бросив свитки, молнией выскочила обратно. Сама не желает встречаться с ним. И правильно. Пусть держится подальше. Вечерело. Песок уже начал остывать, уступая ночной прохладе, когда его разыскал Тизиан. — Эпистат, лагерь покинуло трое. Два писаря и наставник, — он запыхался, явно пробежав достаточное расстояние. — Дай угадаю? — злая усмешка исказила лицо Амена. — Да, господин. Девчонка с ними. На пару секунд кислород словно выкачали. Ярость зарождалась глубоко в недрах груди, расползаясь вдоль вен кипящим маслом. Он прав. Всегда был прав. Хотя хотел бы ошибиться. Таскается по ночам. Дерзит. Ворует его вещи. Нагло врет, прямо в лицо. Путается с лекарем. Ладонь сама собой сжалась в кулак и рассекла воздух. Тяжелый удар обрушился на стол, затрещало дерево. Тряхнул головой, в попытке хоть немного сбросить напряжение с лица. — Веди, — властный, почти рычащий приказ. — Мы не знаем точно, куда они пошли. Вы просили сообщать о покинувших поселение, но не следить за ними. Новый удар пришелся о каменную стену, оставив маленькую трещину. Его люди, видно, забыли, что такое настоящая охота. Что значит видеть черномага в каждом, кто не докажет обратное. Мысли роились в голове, сменяя друг друга. Ища варианты. Вспомнил день, когда выдвигались в Фивы. — Разыщи шавку, что девчонка притащила с собой из Гермополя. Черная, одна такая здесь. Приведи ко мне. Тизиан поспешил исполнить приказ, оставив эпистата одного.***
Черный пес, радостно виляя хвостом, семенил чуть впереди Амена. Не понятно, с чего он взял, будто животное и впрямь приведет его к хозяйке. Вот только внутреннее чутье твердило, что именно этот путь нужный. Не было других вариантов. Словно сами Боги направляли его. И верно. Шавка, только заслышав имя своей хозяйки, сразу сорвалась с места, уводя эпистата все дальше от поселения. Сама того не ведая, вела к ней ее смерть. Идиоты! Пустоголовые! Исфет побери этих шакалов! С каждым тяжелым шагом ярость внутри Амена все нарастала. Собиралась тяжелым комом в горле. Отравляла кровь. Хватило же наглости высунуться прямо под его носом! Или глупости. Старшему не жаль собственной жизни, пускай, так зачем уволок с собой двух щенков? Боги преподали урок его самонадеянности. Глупо было полагать, будто одного его авторитета хватит, чтобы эти безголовые сидели молча. Раз находятся под его боком. И девчонка. Чертова девчонка. Он ведь знал, чуял, что с ней что-то не так. Обманывался сам. Будто, раз держал ее при себе, то станет сидеть смирно. Прекратит навлекать на себя беду. А она сама бежала навстречу смерти. Задушит ее сам, собственными руками. Сомкнет широкие ладони на ее тонкой, хрупкой шее и будет смотреть не отрываясь, как из ее глаз медленно исчезает жизнь. Да, так будет правильно. Правильно. Он должен сам лишить ее жизни. Никто другой. Именно поэтому он пошел по следу один, распустив своих охотников. Амен должен был закончить все сам. Но мешает. Теплится в душе такое странное, непривычное ему сожаление. Сам себе не может признаться в том, что, несмотря на всю ее дерзость, вздорный характер, на все проблемы, что девчонка принесла ему, тяжело от мысли, что придется убить ее. Но он сделает это. Так велит долг. С самого детства его растили лишь для одной цели — быть идеальным воином, беспрекословно следующим приказам. Он живет и дышит лишь затем, чтобы очистить мир, избавив Египет от шезму. И раз Эвтида ступила на этот черный, проклятый путь — она должна умереть. С него хватит. Если за то малое время, что он провел с девчонкой, он успел проникнуться к ней, испытать жалость, то он отрежет от себя любую привязанность. Даже ту малую часть жизни, что позволила ему должность эпистата. С этой минуты у него больше нет друзей, нет близких. Есть лишь союзники и враги. Ничего больше. Солнце уже скрылось за горизонтом, окрасив мир фиолетовым светом. Пес привел его к добротному каменному дому. Тот находился на отшибе, в двух милях на запад от города. Вокруг простирались просторные пастбища для скота, у двора росли фруктовые деревья. Богатая семья, бед не знают. От сытой жизни совсем потеряли всякий страх, что к шезму обратились. Отогнав собаку, Амен присел. Скрылся во дворе за большим стогом сена, выжидая. В окнах мелькали тени, раздавались приглушенные голоса. Слов трудно разобрать, нужно подойти ближе. В окне мелькнула женская фигура, облаченная в черную ткань. Рядом семенила невысокая полная женщина, чье лицо опухло от пролитых слез. Ему не нужно было видеть лица девушки. Он знал, кто скрыт под объемным капюшоном. Амен хотел было подняться, но входная дверь распахнулась, скрипнув петлями, и за порог вышли двое. Не задерживаясь, мужчины направились вдоль сада к границе участка, где скрылись за песчаным холмом. Тем лучше. Никто им не помешает. Все пройдет как нужно. Вытащив свой хопеш из-за пояса, Амен поднялся с колен и мягкой поступью направился в дом. К ней. Дверь легко открывается и он оглядывает переднюю комнату. Здесь никого не должно быть, ведь он видел — женщины ушли в дальний конец дома. Но годы дрессировки берут свое. Каждый его шаг, каждое движение выверено до мелочей. Он — верный воин фараона, годами обучавшийся быть идеальным убийцей. И с каждым шагом он перевоплощается в верховного охотника, на чьих руках кровь сотни пойманных им шезму. Алчных, беспринципных, губящих. Несущих мрак. В доме он углубляется дальше. Подмечает каждую деталь. Обходит комнату, украшенную умелой росписью. На кушетках лежат рукодельные подушки, под ногами — красивый ковер. Хозяйка дома явно умелая мастерица. Вот только царит беспорядок. На полках пыль, на столе грязные миски. В углу брошенные соломенные игрушки. Здесь дети. Отсюда слышен приглушеный женский голос. Слишком знакомый. Ярости нет, остался лишь ледяной расчет. Пройдя в арку, находит то, что искал. На низкой кушетке в углу комнаты лежит мужчина, подле которого на каменном полу сидит Эвтида. В его ногах, спиной ко входу, склонив голову расположилась вторая женщина. Амен узнал тонкий аромат, заполонивший помещение, — запах смерти. Мужчина на кушетке был мертв. Сердце заколотилось о ребра сильнее. Больше никаких вариантов. Вот она, здесь, перед ним. Облаченная в черное, сидит над трупом, оскверняя его темной магией. Рука сама собой крепче сжимается на рукоятке хопеша. Эва сидит с закрытыми глазами, положив кисти на плечи покойника. Ее голова откинута назад, а губы шевелятся. Кровь шумит в ушах, мешая разобрать слова. Амен трясет головой, словно в надежде сбросить наваждение. Должно быть, это помогает. — Прошу, скажи ему, что я так сожалею, — плакала женщина, сидящая в ногах мертвеца. — Мой милый мальчик, мой первенец. — Кефей прощения просит у тебя, — Эвтида отвечала, словно не своим голосом. — Он сожалеет о словах, что сказал тебе в вашу последнюю встречу. Хозяйка еще больше зашлась слезами, до побелевших пальцев сжимая остывшее тело собственного сына. — Если бы можно было повернуть время вспять, он бы хотел исправить лишь одно. Никогда бы он не сказал, что не желает быть более твоим сыном. Эвтида слегка покачивалась из стороны в сторону, находясь в подобии транса. — Он просит тебя оставаться сильной, Феба. Ты должна позаботиться о своих дочерях. Твой муж и сын умерли, но они живы. — голос Эвы был тяжелым, утробным. Словно она говорила из самых недр своей груди. — Кефей спокойно пройдет свой суд перед богами, если ты пообещаешь ему перестать горевать. Ваше хозяйство развалится, а вы с дочерьми умрете от голода. Пообещай ему, Феба. — Я обещаю, сынок, обещаю, — женщина по-прежнему плакала, но на губах ее появилась легкая улыбка. — Он просит, чтобы ты не боялась. Говорит, что не стоит опасаться скота. И людей не бойся. Хворь пришла не через них, — Эва замирает на полуслове, хмурится, но продолжает. — Твои руки не должны касаться чужих камней. Если мужчины в тёмных платьях придут, не противься, отдай все, на что упадет их глаз. От них идут все беды. Не вставай на их пути, иначе душа твоя простится с телом раньше времени. Амен стоял, не решаясь пошевелиться. Смотрел на Эвтиду завороженно, не сводя голубых глаз. Смотрел на нее, а видел собственное детство при храме. Видел ритуалы, что проводили жрецы, когда умирали состоятельные жители. Как убитые горем родители приходили в последний раз проститься с собственным ребенком, что навсегда покинул этот мир. Как люди отдавали любые богатства, чтобы еще один раз сказать любимым о своих чувствах. Смотрел и не видел разницы. Эва сморгнула несколько слез, что скатились по ее щекам. — Он просит передать, что они с отцом дождутся вас в полях Иалу. И чтобы вы не торопились. Ледяная волна окатывает его с головой. Достаточно. Жалость к этой девке и вовсе сводит его с ума. Его обучали не так. А он должен выполнять приказы. Тяжелым шагом он направляется вперед, к женщинам. Эвтида еще не в себе и не видит его, а вот хозяйка оборачивается в ужасе. Слезы мгновенно перестают течь по ее лицу, а губы начинают дрожать от страха. Вот оно. Именно то чувство, что всюду сеет за собой Амен. Страх. Животный страх перед самой смертью. Женщина начинает что-то лепетать, сжимаясь от ужаса. Не переставая косится на лестницу, ведущую в верхние спальни. Но Амену все равно. Его глаза устремлены лишь на девушку в черном, что до сих пор не очнулась от транса. Не моргая, он всматривается в ее красивое лицо. В ожидании, когда оно, как и другие, исказится от страха к нему. Потому что именно это чувство он и должен в ней вызывать. Ладонь впивается в рукоятку клинка так, что становится больно. И вот, стряхнув последнюю пелену, янтарные глаза обводят комнату и останавливаются на нем. Вот сейчас. Давай. Дыхание замирает. У него или девчонки? Сложно понять. Должно быть, они оба перестали дышать. Зрачки расширяются, делая глаза почти что черными, и девушка прижимает к себе дрожащие ладони. Но это все. Нет слез, паники, мольбы. Она не бросается в ноги и не пытается бежать. Лишь слегка дрожит и смотрит так. Будто давно готова. — Пощади женщину, прошу, — ее шепот такой тихий, будто ей больно говорить, и ей приходится сглотнуть, чтобы продолжить. — У Фебы двое маленьких детей. Больше у них никого. Пощади, я во всем сознаюсь. — Где еще двое? Другие шезму, — кивает в сторону двери. — Я видел вас здесь. — Я одна, — голос срывается, отчего становится похож на вскрик. — Шезму только я, их лишь попросила проводить. Видишь, нет их здесь, одна провожу сеанс. Она бросает взгляд на хозяйку, все еще не прекращающую дрожать от страха. Будто ища подтверждения своих слов. Но та ничего не видит перед собой, кроме своей кончины. И женский взгляд вновь возвращается к нему. Глупая. Неужели надеется, что Амен поверит хоть слову? Готова на столь отчаянную ложь, чтобы выгородить людей, своими руками приведших ее к гибели. — Ты, — взмахом руки Амен указывает на Фебу, что распласталась по полу. — Убери отсюда тело и приберись тут. Никто в комнате не двинулся с места. И хозяйка дома и ее ночная гостья изумленно глядели на эпистата, не веря собственным ушам. Они явно ожидали иного исхода. Но он сам еще не осознал, какая именно участь их ждет. Ему нужно время, чтобы во всем разобраться. Однако одно он понимал точно: девчонка будет полезнее живая, чем мертвая. — Не вынуждай повторять дважды, могу и передумать. И пока женщина на негнущихся ногах поднимается, Амен хватает Эвтиду за руку и резко дергает с места. Не понимает, что именно делает. Разберется позже. А пока тащит спотыкающуюся девушку за собой, к выходу. Подальше от тела. Будто, если рядом с ней не будет мертвеца, она перестанет быть той, кем является. Проходя гостиную, вновь замечает разбросанные игрушки. Он на мгновение отпускает Эву, даже не пытающуюся сопротивляться, и убирает хопеш за пояс. Тишину разрезает металлический звон. Эвтида неверящим взглядом устремляется к кожаному кошельку, что Амен бросил на стол. Поднимает огромные глаза к его лицу. Амен хмурится отворачиваясь. Не спрашивай. Я и сам не знаю. Вновь схватив руку тянет девушку за дверь. В ночь. Какая ледяная у нее ладонь. Маленькая. Целиком в его кулак помещается. Большим пальцем обвел запястье, посылая мурашки. Забираясь под ткань. Черную. Ведь та самая накидка, что из дома пропала. Она украла, хоть и уверяла в обратном. Лгунья. Внутри мигом разгорается пламя. Прикосновение к ней обжигает изнутри. Оттолкнул от себя. Приказал, выплевывая каждое слово. — Снимай тряпку. Или на тебе порву. Эва не шевельнулась. Только смотрит на него, не моргая. Прямо в душу. Если есть она еще у эпистата. Вдохнула глубоко, будто решаясь ответить. — Молчи. Сказал снимай. Не отводя глаз, Эвтида начала стягивать накидку. Развязала пару застежек, оголив плечи. Ткань полетела вниз, подняв в ночной воздух облако пыли. Отступила на пару шагов, позволяя Амену ее забрать. Глядела гордо, спокойно. Хоть и осталась в тонком платье. Лишь вздрогнула, услышав треск рвущейся одежды. Голыми руками эпистат рвал ненавистную тряпку на куски, пока к ногам не упали жалкие лохмотья. Словно раздирал саму связь с девчонкой. Лживой, двуличной. Словно пытался уничтожить само ее естество. Чтобы ни одна, даже самая искусная швея не смогла ее восстановить. И чтобы он сам не смог. Закончив, отшвырнул тряпье от себя как можно дальше. Прочь. Сжал переносицу пальцами, вдохнул глубже. — Эпистат? Мужской голос окликнул его. Отлично. Он ждал их. Медленно обернулся. — Реммао. Посвятите меня, что ваша ученица делает здесь в такой час одна? Амен улыбался, но ни одна живая душа бы не поверила, что за этой улыбкой скрывается добродушие. Скорее звериный оскал, когда тот готов сомкнуть зубы на шее своей жертвы. Наставник сохранял спокойствие во всем теле. Опытный. Лишь глаза, что метались от него к Эвтиде, оценивая ситуацию, выдавали все. Он знает. И щенок его знает. Глядит так. Дерзко. Косится на подружку, что дрожит в одном платье на ветру. Злится. А та лишь смотрит на Амена умоляющим взглядом. Он тоже взглянул на нее. Так, чтобы сразу стало понятно. Молчать. Раз не догадываются, что Амен поймал девчонку с поличным, пусть так и будет. Считают, поймал бы за руку — убил бы на месте. А она живая стоит, невредимая. Хотел посмотреть, насколько далеко они готовы зайти в своей лжи. Вышел вперед, скрыв Эву за широкой спиной. — Эвтида попросила нас сопроводить ее к дальней родственнице, эпистат. Негоже молодой девушке ходить одной ночью столь далеко. Вот и согласились. — Что же ей здесь понадобилось? Ночью? — Так трудились весь день, до заката, — наставник все пытался взглянуть на девчонку, но та страшилась и глаз поднять. — В доме горе. У хозяйки от хвори угасли и муж, и единственный сын. — И девица твоя пришла выразить сочувствие? — Разве сделала что плохое, эпистат? — подал голос младший. — Зачем держать ее здесь, продрогла вся уже. В поселении все объясним. Что-то кольнуло в груди. Засвербило. Оглянулся на Эву, обнимающую себя за плечи крохотными ладонями. Не такая ты и беззащитная, да? Защитники сбегаются, не нужно и просить. Трепло лекарь. И этот щенок. Будет кому пригладить по голове несчастную девчонку. Стоит просто запереть тебя подальше. Как можно дальше от себя. И от них. — Так и поступим, — кивает. Реймс уже собирается снять с себя свою мантию, когда Амен останавливает его резким движением руки. — Не стоит. Эвтида ведь замерзла по моей вине. Ухмыляясь, он отстегивает золотую цепь на своей шее, чтобы укрыть белой тканью женские плечи. Амен — охотник. А охотники часто любят играть со своей жертвой. Вот и сейчас. Решил свести девчонку с ума, совершенно сбив с толку. А может, он и сам уже не в себе. Другой причины, почему вместо того, чтобы затянуть на тонкой шее удавку, он затягивает на ней свой плащ покрепче, он не мог придумать. Но придумает. А Эвтида стоит смирно, не сопротивляясь и не помогая. Ведь понимает. Не забота это и не ласка. Эпистат загнал ее в ловушку и заявил на нее свои права. Теперь ее жизнь целиком и полностью принадлежит ему одному. При всем желании, та не вымолвила бы и слова. Лишь молча ступает в сторону поселения, выполняя приказ. Ни на кого не глядя. Прижимая к себе огромную накидку, что мгновением ранее обнимала его тело. Амен хотел сделать этим хуже. Только непонятно, кому.